– Молодец! Чем быстрее ты с этим справишься, тем быстрее сядешь отдыхать. Агнес поможет тебе, а так как ей не терпится узнать, что это за свертки, – она кивнула на свои покупки, – то ставлю десять против одного, что бедная посуда и опомниться не успеет, как окажется на полках.
Агнес засмеялась и стала освобождать свою часть стола с такой прытью, что Аннабелла не поверила своим глазам. «Значит, здесь ценят скорость. Буду этому учиться», – сказала она себе. Ей очень хотелось здесь прижиться, ради этого она была готова трудиться не покладая рук.
Мануэль, заметив, как она старается, подумал: «Она способная ученица». Он некоторое время не спускал глаз с ее юбок и стройного стана, а потом уставился на огонь, языки которого тянулись к дымоходу. Ему снова вспомнилась Марджи. Разве она не предрекала, что ему суждено попасть к богатым людям? Почему он вспомнил сейчас о ней? Потому, наверное, что она умела разглядеть в огне разные причудливые картины. Сыграет ли этот дом важную роль в его жизни? Глядя на Агнес Фэрбейрн, покидающую комнату с грудой посуды, он подумал, что на сей раз хозяйская дочь не сделает его богатым. Ведь у нее уже есть жених, а значит, эта часть сказки закончилась, не начавшись. Но почему его именно сейчас потянуло на воспоминания о Марджи? Уж не встретит ли он здесь кого-то еще? Женщину? Зачем задавать себе дурацкие вопросы? Он знал, что не желает встречи с женщиной. В глубине души он чувствовал, чего ему хочется на самом деле, хотя ни на минуту не сомневался, что это невозможно… Довольно шальных мыслей! Пока все устраивается как нельзя лучше. Они оказались в прекрасной семье; он понимал, что, как ни трудна окажется работа, его отношение к этим людям не станет хуже и он, если у него останется возможность решать, пробудет здесь так же долго, как его предшественники.
А как же Испания? Он увидел в языках пламени лицо Марджи, услышал ее голос, заглушивший смех и разговоры вокруг очага, и мысленно ответил ей: «К черту Испанию! Меня прибило в уютную гавань, и я не выйду из нее по своей воле, поэтому не тревожься больше из-за меня, Марджи, и меня не тревожь! Почивай себе с миром».
4
«Плоская ферма» была обязана названием своему расположению: она раскинулась на пустом месте, открытая всем ветрам, с какой бы стороны они ни налетали.
На ферме было полторы сотни голов крупного рогатого скота, сотня из которых – дойные коровы; овцы, свиньи, гуси и куры; обширные участки отводились под картофель и свеклу, а также различные овощи.
Фермерский дом и окружающие его пятьдесят акров угодий принадлежали семейству Фэрбейрнов вот уже восемь поколений, о чем говорилось в толстой книге, лежавшей на видном месте, хотя Фэрбейрн утверждал, что дом на этом месте стоял не одну сотню лет, задолго до того, как появилась собственно ферма, и в доме этом проживали исключительно Фэрбейрны.
Остальная земля, площадь которой доходила до трехсот акров, арендовалась у лорда Стоунбриджа, обитавшего в имении Фалкон в двух милях от фермы, у болота, откуда можно было быстро доскакать до города Станхоуп.
Мануэлю потребовалось три дня, чтобы начать ориентироваться на ферме. Он впрягся в каждодневную работу так, словно протрудился здесь не один год. Его расположенность ко всем без исключения членам семейства Фэрбейрнов росла с каждым днем. Троих сыновей он считал молодцами, их мать предпочитал именовать «матушкой», как прежде Эми. Ее дочь он считал прекрасной девушкой, а самого хозяина – настоящим мужчиной.
На его настроение самым благоприятным образом подействовало наличие на ферме шести лошадей. Они, конечно, уступали в породе скакунам, с какими он возился у Легренджа, однако это были лошади, у каждой из которых имелись собственные симпатии и антипатии. Четыре из них были крупными тяжеловозами с мохнатыми копытами, пятая – невзрачная с точки зрения опытного лошадника, зато темпераментная полуторагодовалая кобылка, шестая – молодая лошадь, почти не приученная к работе на ферме. Однако каждая по-своему доставляла Мануэлю радость; Майкл, приставленный к лошадям, хорошо отнесся к пристрастию Мануэля и был поражен и одновременно заинтригован тем, как быстро привязались к нему лошади, которых он покорил своим обращением, в особенности своим чудным горловым урчанием.
Понравился Мануэлю и предоставленный ему дом. На самом деле это был типичный батрацкий домик, но для Мануэля это был самый настоящий дом. Он вдвое превосходил размерами хибару, куда его поместили Скиллены; в нем было четыре полноценные комнаты – причем все, за исключением кухни, имели дощатые, а не каменные полы, – а также просторный чердак, где можно было бы поставить четыре кровати – вернее, детские кроватки…
По вечерам он зажигал на кухне огонь, и Аннабелла давала ему уроки грамоты. Вечером хозяева не требовали сытного ужина; это правило нарушалось только в ярмарочные дни. Обязательным был завтрак в половине восьмого утра, перекус на скорую руку в одиннадцать часов и обед в половине третьего, причем последняя трапеза всегда была так обильна, что отбивала желание снова браться за работу. По вечерам все ограничивались миской бульона, всегда подогревавшегося на очаге в котелке, откуда каждый черпаком наливал себе сам, и холодным мясом, сыром и свежеиспеченным хлебом, стоявшими на полке.
Рабочий день Мануэля заканчивался к шести часам вечера, в дополнение к этому он через день до десяти вечера должен был быть готов к экстренному выходу. Отработав, он умывался и переодевал рубаху, грязную сунув в таз с водой, чтобы позже самостоятельно простирнуть. Затем он направлялся в большую кухню, где наслаждался теплом семейного уюта. Однако уже во второй раз он понял, что просто курить трубку – значит попусту тратить время, и удивил хозяев, спросив:
– Хозяйка, можно Аннабелла будет вечерами тратить по часу на мое учение?
Все прервали свои занятия. Смех и болтовня стихли. Внимание оказалось приковано к нему и к Аннабелле, которая как раз шила себе новое рабочее платье, поскольку миссис Фэрбейрн заявила, что то тряпье, что на ней, постеснялось бы напялить даже пугало.
– Учение? – От удивления Фэрбейрн разинул рот.
– Я учу буквы, сэр, – поспешно объяснил Мануэль.
– Но ты сумел расписаться в контракте.
– Это только начало, сэр.
– Никогда бы не подумала! – удивленно воскликнула Агнес, глядя на Мануэля. Мать, продолжая орудовать иглой, призвала ее к порядку:
– Вам всем следовало бы проявлять такое же усердие. В гостиной валяется штук двадцать книжек, но к ним за много лет никто из вас не притронулся. Какие книжки ты читаешь, девочка?
Аннабелла неуверенно ответила:
– Мы… Книг у меня нет, только одна старая газета, а также сланцевая дощечка и карандаш.
– Если тебе пригодятся наши книжки, можешь их взять.
Взгляд хозяйки был по-прежнему прикован к игле. Аннабелла, вскочив, проговорила:
– Спасибо, хозяйка. Очень вам благодарна! Все проводили ее взглядами. Когда она исчезла в гостиной, Сеп пробормотал себе под нос:
– Она действует мне на нервы. Стоит ей открыть рот, как я начинаю ерзать. – Покосившись на Мануэля, он добавил: – Не хочу сказать ничего дурного, просто…
Мануэль улыбнулся и ободряюще молвил:
– Я понимаю. Иногда и я начинаю ерзать.
– Правда?
– Святая правда.
Они обменялись улыбками.
– Вообразить же такое: воспитываться в монастыре, чтобы потом…
– Займись делом, Агнес, а то в феврале побредешь через болото в чем мать родила.
Мужчины встретили это замечание хозяйки смехом. Агнес обиженно молвила:
– Нет, ты вообрази, мама!
Три брата со смехом передразнили ее:
– Вообрази!
Мануэль понял, что попал в семью, где принято непривычно свободное поведение, и еще раз поблагодарил милостивую судьбу.
Аннабелла вернулась с двумя книжками. Миссис Фэрбейрн, все так же не поднимая головы, осведомилась:
– Что ты выбрала, девочка?
– «Путешествие Гулливера» Свифта и сказки братьев Гримм.
Фэрбейрн, услышав это, вскричал:
– Братья Гримм? Отец купил мне эту книжицу как-то на Рождество и вручил так торжественно, словно это золотой самородок, хотя отдал за нее всего пенни-другой. Книга-то детская, но, доложу я вам, и вселила она в меня страху! Я выл ночи напролет, пока мать не пригрозила, что бросит книгу в огонь. А вот эти, – он обвел рукой свое семейство, – наверняка в нее не заглядывали. – Обращаясь к Аннабелле, он добавил: – Придется тебе побаловать нас на Рождество сказочкой. Когда лежит снежок, трещит огонь, а ты сыт до отвала, в самый раз послушать историю, как на старой картинке. Да, на Рождество мы так и поступим.
Аннабелла согласно кивнула хозяину и вышла с Мануэлем из комнаты.
Впервые увидев дом Мануэля, она обрадовалась не меньше, чем он.
– Вот бы такой же был у нас там, у Скилленов! Он не мог не согласиться.
Они спалили целую свечу, пока он усердно выводил на доске: rat, bat, cat, mat, sat, fat; потом она заставила его прочесть написанное, и ему показалось, что он до сих пор был немым: слово «cat» следовало произносить, как бы по-кошачьи клацая зубами, а не врастяжку, как он привык. Она также объяснила ему разницу между словами «учить» и «обучаться»:
– Я вас учу, а вы обучаетесь. – Он уставился на нее во все глаза. – Повторите: «Вы учите, я обучаюсь».
Он повторил за ней, как попугай, хотя у него в голове фраза выглядела иначе: «Это я учу, а вы обучаетесь вещам, которые известны мне и без которых вам не стать взрослой женщиной». Она все больше волновала его в те моменты, когда его внимание оказывалось приковано к ней, как сейчас.
Следующим вечером хозяйские сыновья подняли его на смех:
– Почему бы тебе не заниматься здесь? Здесь светло, в твоем распоряжении целый стол.
Он, тоже смеясь, ответил:
– Я и так краснею, повторяя разную ерунду за моей наставницей. – Он указал на Аннабеллу. – В вашем присутствии я или онемею, или лопну от смеха.
Все развеселились на славу.
Во время обеда Аннабелла стала причиной такого взрыва хохота, какой еще никогда не разносился по этому и без того веселому дому. В обязанности Аннабеллы входило, в частности, переносить овощи с бокового столика, где мисс Фэрбейрн раскладывала их по блюдам. В самое большое блюдо вмещалось фунтов двенадцать картофеля. Когда Аннабелла донесла эту тяжесть до стола, намереваясь поставить ее между хозяином и Вилли, Фэрбейрн, воскликнув: «Вот и мы!» – шаловливо произвел пальцами некое действо с той частью тела новой служанки, к которой никто никогда не прикасался, за исключением старухи Элис и няньки. С визгом, напоминающим возмущенное мяуканье кошки, которой прищемили дверью хвост – такое сравнение предложил впоследствии Мануэль, – она подбросила блюдо в воздух, отчего картофелины градом посыпались на Фэрбейрна и на Вилли, а потом умудрилась поймать его, но уже пустое, после чего упала на стол, вся дрожа от оглушительных криков.
– Что это с тобой, девочка? Вот это да! Прекрати браниться, мистер Фэрбейрн. Приди в себя, Вилли!
– Ой, ма, я сейчас помру от смеха!
– Приди в себя, девочка. Да что с тобой?
– Она не виновата. – Счистив остатки картошки с плеча, хозяин спокойно объяснил: – Я ущипнул ее за зад. Наверное, она к этому не привыкла.
– У-щип-нул за зад? – Сеп таращил глаза на Аннабеллу, корчась от смеха. В следующую секунду он едва не упал со стула, указывая на макушку Вилли, где осталась лежать, запутавшись в густых волосах, последняя картофелина.
Все посмотрели на Вилли и вместе с ним зашлись от хохота. Особенно неистовствовал Майкл. Старший Фэрбейрн долго крепился, но в конце концов тоже рухнул головой на стол, закрывая лицо ладонями.
Агнес хохотала во все горло. В довершение всего миссис Фэрбейрн, упав на стул, закрыла лицо фартуком, чтобы унять судороги веселья.
Мануэль присоединился к ним последним. Он оценил ситуацию: ущипнуть мисс Аннабеллу Легрендж за зад! За последний год ему ни разу не было так весело. Однако она уже перестала быть мисс Аннабеллой Легрендж, к тому же он представлял себе, каково сейчас ей, поэтому сдерживался из последних сил. Но смех семейства Фэрбейрн оказался настолько заразительным, что он спрятал глаза и тоже зафыркал.
Аннабелла сочла, что это слишком, и кинулась вон. Забившись в угол прачечной, она закрыла лицо руками и зажала глаза пальцами, чтобы не разрыдаться, что лишило бы ее последних остатков достоинства. Сейчас она совершенно забыла о том, как добры к ней новые хозяева и как только сегодня утром она проснулась с мыслью, что могла бы быть здесь счастлива; главное, чтобы Мануэлю не пришло в голову отсюда уйти – она уже не могла представить свое существование без Мануэля. Сейчас она задавала себе только один вопрос: что с ней, собственно, произошло и почему? Дело заключалось не столько в том, что хозяин позволил себе вольность в отношении ее, сколько в том, что она попала в положение, когда что-то в этом роде просто не могло не случиться. Ей очень хотелось перенестись в прошлое и умереть, чтобы не переживать таких унижений.
Она не обернулась, услыхав шаги. Она знала, что это Мануэль. Взяв ее за руки, он заглянул ей в лицо.
– Перестаньте! Он не хотел вас обидеть. Он огорчен не меньше вашего и так же… удивлен. – Он все еще посмеивался; ей очень хотелось вырваться, но она почему-то стояла не шевелясь. – Пойдемте, вас все ждут.
– Благодарю, я не голодна.
– Опомнитесь! – Его голос обрел серьезность. – Они добрые люди, но вы можете их обидеть. Помните, мы не в том положении, чтобы их обижать. Они хотят есть, но, несмотря на голод, ждут вас. Идемте.
Она подняла на него глаза. Он уже не смеялся, напоминая ей, кто она такая. В ее положении приходилось забыть о сопротивлении.
Тяжело вздохнув, она пошла обратно впереди него. Обнаружив, что семейство действительно не приступает к еде, дожидаясь ее, Аннабелла растрогалась.
Посмотрев на нее, Фэрбейрн объявил:
– Я не хотел тебя обидеть.
На это она, опустив голову, ответила:
– Простите, сэр, я сама виновата.
– Хватит разговоров! Пора обедать, – скомандовал Фэрбейрн, и все с удовольствием повиновались. Аннабелла, впрочем, видела, что трое хозяйских сыновей, в отличие от их папаши, еще не до конца справились со смехом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49