Самая чудесная дегустация в мире, лучшие часы, я переживу их один, до полного опьянения. Я подарю себе путешествия во времени, никто этого не делал, и никто не сможет повторить этого. Господа, встретимся через три дня».
Вино пробежало по венам Николя, и он наконец согрелся. Он чувствовал свою близость с этим одержимым сомелье. Он на секунду прикрыл глаза и вздохнул, обозначая границу между этим миром и тем.
Этот мир он знал всегда, это был мир его детства и всех прошедших лет. Старая добрая реальность, на которую он был обречен вместе с остальными. Этот мир был для него практически всем, Николя был хранителем прошлого и гарантом будущего. Этот мир вызывал желание если уж не жить, то существовать. Этот мир был не тем, который могли бы создать люди, но тем, который они создали. Он останется, люди — нет. Он был сотворен из компромиссов, крайностей, в нем искали скоротечных радостей и наскоро перевязывали его раны. Когда из него пытались сбежать, он становился тюрьмой. Жить можно было только на границе этого мира. Те, кто имел слабость смотреть в сторону того мира, дорого за это поплатились.
А тот мир был совсем другим.
Он был убежищем для тех, кто хотел иногда сбегать из этого мира. Таверна, открытая днем и ночью, радушный прием и умеренные цены. Все люди тут наконец-то стали братьями, сделались равны. Любой был тут желанным гостем, дверь распахнута для всех, братия принимала равно счастливых и несчастных, умных и глупых. Здесь можно передохнуть, заново научиться радоваться жизни. Тут селились самые отчаявшиеся, И самые здравомыслящие. Достаточно одного бокала. И особенно вдохновения.
— На десерт я снова закажу баклажаны, — сообщила Лорен.
Нежная, задорная улыбка Лорен завораживала его гораздо больше, чем все сокровища Рима. Николя отложил вилку и смотрел, как она ест, пьет, улыбается, всему удивляется. Он хотел удержать этот краткий миг гармонии, охватить все это единым взглядом. Даже если бы он твердо знал, что через несколько секунд, часов, дней на него обрушатся все скорби мира, в эту самую минуту его сердце пело от радости. Он заказал еще бутылку, надеясь, что, открыв ее, он найдет послание от потерпевшего кораблекрушение, карту острова сокровищ, секрет счастья.
— Начнем с Сикстинской капеллы или с «Пьеты»? — спросила Лорен.
— Мы сейчас же возвращаемся в отель и займемся любовью. Если хочешь, в этом я могу подражать деятелям Возрождения.
— Глупости какие…
— Ладно, если хочешь, пойдем смотреть «Пьету». Но обещай мне, что, когда мы вернемся в Париж, ты две недели не будешь говорить о Микеланджело.
Если бы в эту минуту ему явился сам Мефистофель, чтобы выполнить единственное желание в обмен на душу, Николя попросил бы стать частью коллекции Лорен. Никогда он не станет изобретателем, даже самым ничтожным, он был человеком другого сорта. В идее «Трикпа-ка» проглядывала некоторая фантазия, которой он дал волю, когда был подшофе, но на этом — излишке абсурда, в котором человечество превзошло само себя — его творческое начало забуксовало. Что ему оставалось, чтобы произвести впечатление на любимую женщину, блистать только для ее глаз, почувствовать себя единственным и неповторимым? Он просто обречен на то, чтобы найти вдохновение, силу, красоту.
Безумная идея пришла ему в голову, он издал смешок, вернувшийся из далекого прошлого.
Молчащее пианино в углу навело на мысль о наказанном ученике.
«Нет, ты никогда не осмелишься».
Он залпом выпил бокал — уже вторая бутылка — и посмотрел на свои совершенно неподвижные, напряженные руки.
«Это было так давно, Ни коля. Ты только выставишь себя на посмешище».
Ему больше не нужна природная застенчивость, она больше не спасает. Попирать ее стало отдельным удовольствием.
«Ты не сможешь, такие вещи быстро забываются».
Ну и что.
Сколько времени прошло? Пятнадцать лет? Двадцать?
Подушечки пальцев показывало, Николя сжал кулаки.
Лорен подняла глаза, когда он неожиданно встал и направился к пианино. Официанты и посетители ресторана не обратили на него никакого внимания, одна она удивилась. Николя уселся, как настоящий пианист, потер руки, с минуту поводил рукой над клавишами. Лорен смотрела на него, разинув рот, застыв с вилкой в руке, — ситуация забавляла ее и тревожила. Гул голосов над столиками придал Николя уверенности, он оказался один на один с клавиатурой, в поисках нескольких украденных мгновений своей юности. Склонившись над клавишами, он пытался вспомнить их по ассоциации, как делал когда-то. «Вот эта над замком — для большого пальца, через три от нее — мизинец. Что там у нас с правой рукой? Средний палец на черное, слева».
Лорен скрестила руки на груди — она любила сюрпризы. Николя нравился ей еще больше.
«Чем я рискую?»
Вряд ли в этой небольшой траттории на пьяцца дель Пополо когда-нибудь звучали аккорды Дебюсси.
И Николя вновь обрел «Лунный свет» своих двадцати лет.
Фальшивые звуки забылись. Жующие замолчали.
Вскоре не осталось ничего, кроме музыки.
«Пьета» и Сикстинская капелла, больше им ничего было не надо. В конце концов, они приехали в Рим только за этим, если бы они обожрались искусством, это смазало бы все впечатления. Николя не терпелось от красот перейти к выпивке, но он сдерживался, лишь изредка украдкой прикладываясь к фляжке. Если алкоголизм и одержал победу, Николя не хотел прочесть приговор во взгляде Лорен. Он хотел оказаться с ней один на один, избегая публичных мест, даже самых величественных, и бузить, говорить, делать все, что угодно, на нескольких квадратных метрах, при условии, что там есть мини-бар и шторы. Но Лорен не хотела возвращаться в гостиницу и решила насладиться Римом и Николя при свете дня. Он понял, что ему необходимо пить, не только для того, чтобы заблокировать механизмы тревоги, но и чтобы не перегрузить машину счастья.
Они выпили аперитив на пьяцца Навона, как истинные туристы, каковыми они и были, потом болтались по улицам в поисках клише. Поздно вечером они вернулись в отель и набросились друг на друга. Непочатая бутылка «Выборовой» в углу должна была усмирить демонов Николя, если они воспрянут. Ему оставалось только любить и не думать больше ни о чем.
Невозможно снова стать горемыкой, каким он был всегда, тревожащимся из-за тысяч пустяков. Теперь он мог днем и ночью войти в контакт со своим Хайдом, когда сам был Джекилом, чтобы получать команды. Чувство времени никогда его не подводило. Он научился менять скорость в любое время, вызывать двойника по команде. Другой умел из всего сделать интересное приключение — из разговора в кафе, поездки в метро, чтения газеты. Он превращал в сказку встречу с незнакомкой в лифте, умел находить слова, чтобы остудить горячие головы и возродить утраченный было энтузиазм. Это была не вырвавшаяся на свободу мрачность Николя, а нечто прямо противоположное — его доброжелательность ко всем на свете, интерес ко всему, что происходит за пределами его маленького мирка, его слишком долго сдерживаемая нежность. В те редкие мгновения, когда Николя позволял Другому отдалиться, он очень скоро начинал тосковать по его шалостям, по его блестящим и нелепым идеям, по его высокомерию.
«Опасайся постоянно тревожащихся людей, однажды, когда они перестанут бояться, они станут владыками мира».
Выданные ночью слова вдохновляли его целый день, и письменное подтверждение существования другого себя придавало ему смелости. Он больше не боялся своей тени, его тень была Другим, который защищал его.
На рассвете, опьяневший от всего, он взял с ночного столика блокнот и, пока Лорен, завернувшись в покрывало, дышала свежим воздухом на балконе, нацарапал несколько слов:
«Остерегайся тех, кто не видит разницы между светом и освещением».
ПОЛЬ ВЕРМЕРЕН
Он неожиданно выпрямился и надолго застыл с газетой в руке, ни на что не реагируя. Издалека до него доносился голос Жюльена Грийе, но слов он не понимал. Поль прошелся по кабинету, открыл окно, мутным взором уставился на двор школы напротив. Поднес руку ко рту, чтобы подавить тошноту. Ему срочно нужно было выйти на воздух, куда идти, он не знал.
— Меня не будет несколько минут. Можешь подходить к телефону?
— С тобой все в порядке?
— Ты белый как полотно.
— У меня встреча через час, но я туда не пойду. Придумай что хочешь, предложи любой другой день. Я так обычно не делаю…
— Я разберусь. Позвони, если я тебе понадоблюсь.
Жюльен проводил его до выхода и осторожно прикрыл за ним дверь. Внизу Поль почувствовал себя совершенно выжатым, сел на нижнюю ступеньку лестницы и снова открыл скомканную газету:
«Друзья Тьери Блена, пропавшего год назад, приглашаются во вторник 16 мая в 18 часов по адресу: 170, улица де Тюренн, выпить по стаканчику в память о нем».
Тут наверняка ошибка. Преступление безупречно. И совершил его он.
Пропавший Блен вычеркнут из списка живых. Он не был ни плохим, ни хорошим, простым смертным, и Поль не сделал ничего, лишь немного поторопил события. И бог знает, считал ли Вермерен, что выпутался из этой аферы через год после злодеяния. Он радовался своей безнаказанности так, словно сценарий преступления и его несравненное воплощение давали ему право ни о чем не беспокоиться. Год — это даже больше срока давности, он заслуживал того, чтобы его записали в пропавшие без вести, он добился права на существование, права жить своей жизнью, заниматься своим делом, общаться с кем ему вздумается. Он никому не мешал, он скорее даже был полезным членом общества — исправно платил налоги. Иначе говоря, если общество нуждалось в нем, то Поль Вермерен дорого заплатил за свое место и не собирался отдать его просто так.
Нельзя терять голову, надо проанализировать. Слово «пропавший» может означать, что Блена считают мертвым. Немного везения — может, те, кто разместил объявление, просто хотят устроить поминки по своему дорогому другу. Друзья! Одно это слово, напечатанное в газете черным по белому, казалось ему немыслимым. У Блена не было друзей, никого, кто мог бы «выпить по стаканчику в память о нем». Блен наверняка возненавидел бы человека, способного на подобные выражения. Кто же хотел помянуть Блена? Кто заметил его исчезновение? Кто думал о нем и год спустя? «Дайте ему подохнуть! Вам было наплевать на него, когда он еще был рядом с вами!» Блен имел право покончить со всем этим, Блен имел право требовать, чтобы никто никогда не произносил его имени, Вермерен только помог ему в этом.
Эти поминки состоятся завтра, у Поля было время разведать в доме номер 170 по улице де Тюренн, название которой ни о чем ему не говорило. Он вышел из автобуса на площади Республики и зашел в кафе «Гран Тюренн», где представился другом Тьери Блена.
— Дело в том, что я не могу прийти завтра. Вы не подскажете, кто организует встречу?
Владелец кафе привык сдавать зал на втором этаже под всевозможные сборища, Поль получил имя человека, который к нему обратился, — мадам Рейнуар.
— Рейнуар?
Первым порывом было набрать номер Жюльена, чтобы он все разузнал. Потратив на розыски целый день, его компаньон мог добраться до этой дамы, исходя из одной только фамилии. Внезапно Поль передумал, положил трубку, поблагодарил владельца кафе и вышел.
Идя пешком в сторону агентства, Поль представлял себе, как он появится на поминках среди призраков, вспоминающих призрак Блена. Он перебрал все доводы, почему ему не стоит туда соваться, и тысячу ситуаций, в которых он выдаст себя. Самым очевидным был риск оказаться среди людей, которые единственные могут угадать Блена за маской Вермерена. Достаточно незначительной детали, которую Поль не мог предвидеть. Этот «стаканчик» был отравлен.
И только одно… Что в мире может быть притягательнее этой встречи?
Двадцатью четырьмя часами позже желание разыграть живой труп взяло верх.
Он вошел в «Гран Тюренн» в половине седьмого. Из зала на втором этаже доносился приглушенный гул голосов, Поль, не раздумывая, поднялся по ступенькам. Этим вечером он окажется лицом к лицу с дьяволом. Наконец-то ему предоставится возможность, о которой он так мечтал, — услышать все догадки по поводу исчезновения Блена, о том, что было после, отчет о поисках. Вдруг какая-нибудь информация поможет ему избежать ошибок в будущем? К тому же он наконец узнает, кто был друзьями Блена. Познакомится. Измерит их горе. Поговорит с ними, главное — послушает. Меньше чем за час он получит подтверждение, что ему не о чем волноваться. Это было испытание огнем, но единственным способом раз и навсегда избавиться от призрака Блена. В общем, он пришел сюда вбить последний гвоздь в свой собственный гроб.
Он зашел в комнатенку, примыкавшую к залу, где фигура в китайском платье из синего атласа снимала фольгу с тарелок с закусками. Она обернулась к Полю и приветствовала его радостной улыбкой:
— Добрый день.
— Заходите, это здесь. Меня зовут Брижит Рейнуар. — И она протянула ему руку.
«Неужели Мадемуазель?»
Как же он мог забыть, что ее фамилия Рейнуар? Она знала наизусть номер страховки Блена, номера всех его счетов, маленькие тайны его повседневной жизни и все его настроения. А он не сделал ни малейшего усилия, чтобы запомнить ее фамилию. Он всегда называл ее просто Мадемуазель. Брижит предложила ему снять кожаную куртку, но он, все еще слегка ошалевший и неловкий, отказался. Она была тут, напротив него, такая же, как раньше, улыбающаяся при любых обстоятельствах. Блен умел расшифровывать улыбки Брижит, она умела выразить все одними уголками губ. «Я вас не знаю, но спасибо, что пришли, кем бы вы ни были», — обращаясь к незнакомцу, говорила ее улыбка в этот вечер. Ее жесткие длинные волосы неестественно черного цвета ниспадали на плечи в синем атласе.
— Пойдемте со мной. Остальные уже собрались.
Брижит смотрела людям прямо в глаза, ее рукопожатие всегда было решительным, а поцелуи — радостными и искренними, словно ей действительно доставляло удовольствие тереться щеками с другим человеком. В том, как она встретила Вермерена, не было ничего особенного, разве что радость знакомства с еще одним «другом».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32