https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/D-K/berlin-freie/
Неопределенность срока службы
Бригадир Ле Мейо отслужил уже пять лет. Срок его службы подходил к концу. Это было время, когда он решал, продлевать ли ему контракт или начинать укладывать вещички. Все его размышления ни к чему не приводили, он никак не мог ни на что решиться. Он не знал, какому святому [слово написано неразборчиво] молиться. Особенно снедали его сомнения по воскресеньям, [пропуск] Самым мучительным было то, что из-за всего этого он неизменно приходил в бешенство. Наш трубач Кралик находился в похожем положении, на седьмом году службы он пребывал в огромном затруднении, семья больше не хотела его видеть, по их мнению, он слишком обленился, для того чтобы быть пригодным к работе на земле. Но он больше не хотел оставаться служить в 10-м, может быть, он был бы непрочь податься в Африку, в стрелки или конники, но в спаги ему не хотелось из-за их кривых сабель и шаровар, похожих на юбки, [пропуск] свидетели происходящего, должны были высказать свое мнение о том, стоило ли бригадиру оставаться на сверхсрочную… имел ли право трубач презирать легкую кавалерию… особенно африканскую. Но как только они начинали обмениваться мнениями, тут же назревали конфликты. Сразу же начинались яростные ссоры, особую бурю негодования вызывали нахальные салаги, которые осмеливались, невероятная дерзость, вмешиваться в такие серьезные разговоры, высказываться по таким деликатным вопросам. Это была неслыханная наглость, провокация, вызов. Настоящий смерч закручивался, раздувался, разрастался, бушевал вокруг хрупкого стеклянного абажура прямо посередине комнаты. Уничтожала его летящая скребница… На этот раз Мейо разозлился не на шутку из-за того, что его вывели из размышлений, из-за того, что его решение остаться на новый срок поднималось на смех. Он сердился на всех, старики больше не смеялись. Есть такие моменты дисциплины, когда никто больше не осмеливается веселиться.
В. Буфетчица
Мадам Лербанн, буфетчица, весьма привлекательная и изящная особа, восседала за своей стойкой. Она держалась на почтительном расстоянии от посетителей… защищенная внушительных размеров стойкой и в особенности развешанными с обеих сторон гирляндами [пропуск].
В тот момент, когда она поднималась с места, нам хорошо была видна ее талия, ее маленький зад, сильно обтянутый, шарообразный, выпуклый из-за талки, стянутой до невозможности черным кушаком. Изящная мода того времени, осиная талия, настоящее чудо.
Ах! это было замечательное зрелище! У меня до сих пор перед глазами ее задок, возвышающийся как раз над цинковой стойкой. Волшебное ощущение. К этому времени прошло, должно быть, уже около двух месяцев с тех пор, как я был зачислен в ряды доблестной тяжелой кавалерии. Мне уже трудно было понять, не превратился ли я сам за это время в лошадь, на мне живого места не было от ушибов при падении, от самых разных тумаков и затрещин, от превратностей судьбы и полученных нахлобучек. Стоит только взглянуть сейчас на виднеющуюся поверх бутылок распухшую физиономию этого типа, сидящего с вызывающим видом… [пропуск] Мадам Лербанн серьезно смотрит на нас. Мы дружно опускаем головы, внезапно занятые тем, что пристально разглядываем нашего трубача Керкаля, перебирающего свой табак. Продолжая копаться в нем, он бормочет:
– Кто же это натворил? Ох-хо-хо!
– Лакадан дебил! дебил! Лакадан дерьмо! дерьмо!
Но произнесенное имя вдруг вызывает замешательство. Веселье сменяется ледяной тишиной. Никто не произносит ни слова. Он снова ворчит, продолжая возиться с табаком, что это позор, что он больше не будет продлевать срок своей службы, он уже два раза это делал, но этот раз будет последним.
Г. Охрана Президента республики во время его пребывания в замке Рамбуйе
К счастью, Президент никогда не прогуливался ночью по аллеям своего парка, [пропуск]. Он сразу же заставлял ялщ медленнее, стоило нам хоть чуть-чуть прибавить шагу. Мы сопровождали его очень часто во время охоты, целым взводом или же только двумя звеньями. Наш лейтенант дез Онселль в каске с султаном, в белых перчатках, у дверцы, приплясывал от нетерпения, удерживая свою лошадь. Президент восседал, устроившись на сиденье, он вытянул ноги, чтобы поудобнее устроиться, опершись на спинку. Он не хотел, чтобы ехали быстро. Потихоньку [пропуск]. Он еще больше вытянул ляжки, подкладывая под ноги подушки, чтобы живот не колыхался во время езды. Таким образом, он был защищен от всего, удобно устроившийся, развалившийся на сиденье, готовый к поездке [пропуск]. Он сидел с открытым ртом, шумно дыша, с покачивающейся из стороны в сторону головой, откинутой назад, носом кверху. Из-за отражения в верхнем стекле казалось, что рядом с ним сидит его двойник. Два его ординарца, сидя на маленькой скамеечке рядом с кучером, строили рожи дез Онселлю, показывая, что Президент [пропуск]. Сначала мы объездили все окрестности леса, скача благородным аллюром в сочетании с великолепной рысью упряжки.
Д. 14 июля 1913 года
Я вернулся во взвод с этими придурками старослужащими. Я так устал после долгой, утомительной скачки, что с трудом держался на лошади. Я хотел упасть, чтобы досадить Лакадану, я уже просто больше не мог. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что я был всецело в его власти. Меня так много лупцевали, что благодаря этим побоям я постепенно превращался в идеального военнослужащего. Скатку я сворачивал уже с закрытыми глазами. Когда я рухнул на соломенную подстилку, солома взлетела до потолка!.. [не хватает страницы] уроки, чтобы продемонстрировать ноги кобылы… Без меня обойтись было никак нельзя… Они воздействовали на меня всеми способами, сулили славу… благодарности… Я же был просто придурком с матрикулярным номером: 14 442… Вот и все.
Наступило 14 июля 1913 года. Накануне мне присвоили звание бригадира. У меня не было времени для раздумий. Я избавился от Лакадана. Он все же отыскал меня. Мы ехали в Версаль через Буа-де-Руа и Жюмьер. Я ехал справа по дороге. Он посмотрел на мои нашивки. Негромко засмеялся. Перешел на рысь. Подъехал к голове колонны.
– Скажи-ка, – произнес он тихо. – Подумать только…
И все же это было великолепное лето. Сплошная пыль и выпивка… Я объяснил дяде и родителям, что событие положено обмыть. Они оплатили мне угощение. Всю дорогу мы пили Кюрасао. Моему звену это понравилось, с картошкой в мундире. Наше фирменное сочетание. Я наделал долгов втрое больше выделенной мне суммы.
Мы стали на постой в одном из крыльев замка, в манеже Миним. На рассвете следующего дня мы въехали в город через ворота Майо. После забастовки здесь все изменилось. Я могу сказать, что там мы были сверхпопулярны. С раннего утра яркая толпа шаталась по городу, распевая песни… Общались посредством булькания прямо из горлышка. Повсюду было полно бутылок. Это было по-братски. У цивильных было все. Перно, горькие настойки, тонизирующие напитки, коньяки и вино в стеклянных бутылях. О переживаниях было забыто.
Стрелки опередили нас. Они скакали к трибунам. Под ними трескался асфальт. Наконец они сливаются с бушующей толпой.
Потом пехота, пушки, грохот обозов… Лязг железа…
– Да здравствует армия!..
Толпа смешивается с нашими рядами. Мы спешиваемся. Мы растворяемся в толпе, все целуются, обнимаются, передают друг другу бутылки. Закусывают сардельками. Пьют все подряд. Мы воссоединяемся на мельнице возле ипподрома Лоншан. Три бригады и полковой оркестр, затем еще легкая кавалерия. Это было впечатляющее своим размахом зрелище, семь тысяч всадников, скачущих галопом… Нужно было слышать этот резонанс. Нужно было также видеть нас всех в этот момент, кирасиров… ощетинившихся пиками драгун… легкую кавалерию, несущуюся на полном скаку стройными рядами. Земля дрожала у нас под ногами… вплоть до нижних рядов амфитеатра все гудит и грохочет. Вот это работа! Слышны артиллерийские выстрелы.
Похоже, это картечь. Теперь нужно установить равнение на полковника. Вот он, с султаном на голове, [не хватает страницы] Господин дез Эстранж, приветствующий трибуны. «Общее приветствие!..» Апофеоз. Его высшая степень, как раз в этот момент оркестр взрывается звуками медных труб. Ле Гоффик, который в последнюю минуту примчался на своей лошади, неожиданно отклоняется в сторону толпы, спотыкается, сбивает венок. Это скверно.
Дагомар поворачивает голову и отыскивает меня взглядом. Нужно смотреть прямо. Я вижу президента Фальераво фраке. Он стоит метрах в двадцати от полковника. Он возвышается над нами, стоя на балконе, украшенном цветами. Его пожилая манерная супруга находится слева от него. Она стоит впереди всех женщин. Самая уродливая из всех. На ней розовое платье в серенький цветочек. Он снова приподнимает цилиндр. И еще раз. Никогда раньше не видел столько важных шишек, как сейчас, в его окружении. Они буквально утопают в перьях и золотых эполетах. Я догадываюсь, на кого он похож. Вот так, с поднятым к небесам лицом, он похож на изображение святого Роша, которое висело в нашей приходской церкви…Я часто видел его, когда был маленьким, особенно в дождь.
Наконец мы возвращаемся строем. Праздник окончен. Мы еще раз пересекаем весь Париж. На каждом перекрестке мы пьем. Наши лошади пьют из Сены. Лакадан пользуется успехом. Он беседует с дамами. Кажется, полковник дез Эстранж остался нами очень доволен. Он отменяет все взыскания. Даже Ле Гоффику, который за свои подвиги заработал целых 35 и 15, удалось их избежать.
Е. Фердинанд – бригадир
В звене, которым я командовал, никто уже не верил ни в Бога, ни в черта. В конце концов я это понял. Дисциплина должна была держаться только на животном страхе! Блин! Новобранцам было на нее насрать с вечера до утра, по воскресеньям и в будние дни. Вот так вот! Белое вино, густое красное, пустой похабный треп – вот все, что нужно было соплякам для счастья.
Без жуткого страха все усилия Гороха теряли смысл. Нужно забыть все – «гражданку», город, деревню, выдавить все это из себя, как воду из губки… Никаких сожалений. Никаких воспоминаний… Вымести метлой, ну да… Как говорил буфетчик Лербанн, рогоносец, когда мы отправлялись на подавление забастовок. Это были его собственные слова. «Смелее, ребята! Выпустите им всем кишки! Это все без дельники [слово написано неразборчиво; первый урок: эти парни]! Это туфта! Стоит им дать разок, они тут же сдрейфят!»
Он не любил рабочих. Он предпочитал в качестве рабочей силы неотесанную деревенщину. В столовой они с Лакаданом целыми часами обсуждали маневры и внутреннюю службу… Многие оставались их послушать.
Время от времени Лакадан заговаривал со мной. У него вызывала опасения перемена в моем положении, мое повышение. Как-то раз он подошел к конюшне и ни с того ни с сего спросил:
– Так что, ты держишь салаг в ежовых рукавицах?… Говорят, ты самый вредный во всем эскадроне?
Я ничего ему на это не ответил. Я стоял по стойке смирно. Он похлопал по револьверу. Я не совсем понимал, что происходит. Должно быть он все еще злился на меня. Что касается меня, я его никогда не прощу.
Ж. Командировка в Нанси. Фердинанд представляет полк на похоронах полковника
– Живо! Зайдете в канцелярию эскадрона. Вы попросите от моего имени дорожное предписание в Нанси на себя и еще на четверых человек. Капитан распорядился. Два франка суточных в день. Шевелитесь! Все ясно. Через двадцать минут на вокзале! Форма одежды выходная № 2! Вот так!
Все остальные просто обалдели, когда узнали, что я отправляюсь в такую командировку. Со мной вместе ехали Керсюзон, Ламбо, Гагаст и Ле Кам. Люди, которым я вполне доверял. Не трепачи и не склочники. Идеальные спутники. Они очень пристойно вели себя во время десятичасовой поездки в Нанси. Перед гражданскими они робели. Они пили только пиво с легкой закуской. Это была моя идея. Мы отдавали честь каждому офицеру. В нашем поезде их было очень много. В Нанси было еще хуже. От галунов буквально рябило в глазах. Мы остановились на ночлег у артиллеристов. Наутро мы первым делом отправились к паперти церкви святой Урсулы. Церковь была еще закрыта. Я был ответственным. Я поднял всех еще до рассвета. Лакадан прибыл только в одиннадцатом часу. Он не держался на ногах. По дороге он остановился в Люневилле, чтобы повидаться с друзьями. Все ряды были заполнены дамами, и родственницами полковника, и женами высших чинов, были и еще какие-то старые тетки. Полкаш лежал в своем ящике очень высоко, на цветах, как будто проводил смотр, восседая на своей лошади. Служба шла долго. Никто не произнес ни слова в течение трех часов. Мы стояли в последнем ряду, навытяжку, держа руку на эфесе. Вот так. Со мной не поспоришь. Служба! На кладбище все прошли один за другим перед могилой. Кюре вручил мне кропило. Я быстро передал его Гагасту. Но ни он, ни другие не осмелились… Кропить – это дело было не для нас. После кладбища мы были в принципе свободны до отправления поезда. Наш отправлялся в шесть часов. Но тут Лакадан подзывает меня, чтобы дать мне какое-то поручение. Вид у него был очень смущенный. Это было на него непохоже. Он хотел, по его словам, привезти из Нанси подарок. Он не сказал мне для кого. Выбирать подарок для него было мучением.
– Вы из коммерсантов, – говорит он мне наконец, – для вас это дело привычное… Отправляйтесь! Вот двадцать франков. Купите что-нибудь из местных изделий… [пропуск] у двери в драгунскую столовую. Должно быть, он забыл еще что-то. Он никак не мог вспомнить. Мы спросили, как пройти на улицу борделей. Мы искали бордель для военных. Искали долго и старательно, чтобы не ошибиться. Местное белое вино было намного лучше нашего, но стоило чудовищно дорого. Это не располагало к трате денег на проституток. Прежде всего, у нас на это уже не хватало нужной суммы. В Нанси вояки тоже сидели без увольнений. В борделе были только мы пятеро. Одна из баб гадала на картах. Лакадан видел, как мы туда заходили. Он нас догнал. Он входит в наш бордель с каким-то старшим сержантом из гусар. Все встают. «Вольно!», – командует он. Он просит показать ему подарок. Все находят это удачным приобретением, говорят, что у меня есть вкус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Бригадир Ле Мейо отслужил уже пять лет. Срок его службы подходил к концу. Это было время, когда он решал, продлевать ли ему контракт или начинать укладывать вещички. Все его размышления ни к чему не приводили, он никак не мог ни на что решиться. Он не знал, какому святому [слово написано неразборчиво] молиться. Особенно снедали его сомнения по воскресеньям, [пропуск] Самым мучительным было то, что из-за всего этого он неизменно приходил в бешенство. Наш трубач Кралик находился в похожем положении, на седьмом году службы он пребывал в огромном затруднении, семья больше не хотела его видеть, по их мнению, он слишком обленился, для того чтобы быть пригодным к работе на земле. Но он больше не хотел оставаться служить в 10-м, может быть, он был бы непрочь податься в Африку, в стрелки или конники, но в спаги ему не хотелось из-за их кривых сабель и шаровар, похожих на юбки, [пропуск] свидетели происходящего, должны были высказать свое мнение о том, стоило ли бригадиру оставаться на сверхсрочную… имел ли право трубач презирать легкую кавалерию… особенно африканскую. Но как только они начинали обмениваться мнениями, тут же назревали конфликты. Сразу же начинались яростные ссоры, особую бурю негодования вызывали нахальные салаги, которые осмеливались, невероятная дерзость, вмешиваться в такие серьезные разговоры, высказываться по таким деликатным вопросам. Это была неслыханная наглость, провокация, вызов. Настоящий смерч закручивался, раздувался, разрастался, бушевал вокруг хрупкого стеклянного абажура прямо посередине комнаты. Уничтожала его летящая скребница… На этот раз Мейо разозлился не на шутку из-за того, что его вывели из размышлений, из-за того, что его решение остаться на новый срок поднималось на смех. Он сердился на всех, старики больше не смеялись. Есть такие моменты дисциплины, когда никто больше не осмеливается веселиться.
В. Буфетчица
Мадам Лербанн, буфетчица, весьма привлекательная и изящная особа, восседала за своей стойкой. Она держалась на почтительном расстоянии от посетителей… защищенная внушительных размеров стойкой и в особенности развешанными с обеих сторон гирляндами [пропуск].
В тот момент, когда она поднималась с места, нам хорошо была видна ее талия, ее маленький зад, сильно обтянутый, шарообразный, выпуклый из-за талки, стянутой до невозможности черным кушаком. Изящная мода того времени, осиная талия, настоящее чудо.
Ах! это было замечательное зрелище! У меня до сих пор перед глазами ее задок, возвышающийся как раз над цинковой стойкой. Волшебное ощущение. К этому времени прошло, должно быть, уже около двух месяцев с тех пор, как я был зачислен в ряды доблестной тяжелой кавалерии. Мне уже трудно было понять, не превратился ли я сам за это время в лошадь, на мне живого места не было от ушибов при падении, от самых разных тумаков и затрещин, от превратностей судьбы и полученных нахлобучек. Стоит только взглянуть сейчас на виднеющуюся поверх бутылок распухшую физиономию этого типа, сидящего с вызывающим видом… [пропуск] Мадам Лербанн серьезно смотрит на нас. Мы дружно опускаем головы, внезапно занятые тем, что пристально разглядываем нашего трубача Керкаля, перебирающего свой табак. Продолжая копаться в нем, он бормочет:
– Кто же это натворил? Ох-хо-хо!
– Лакадан дебил! дебил! Лакадан дерьмо! дерьмо!
Но произнесенное имя вдруг вызывает замешательство. Веселье сменяется ледяной тишиной. Никто не произносит ни слова. Он снова ворчит, продолжая возиться с табаком, что это позор, что он больше не будет продлевать срок своей службы, он уже два раза это делал, но этот раз будет последним.
Г. Охрана Президента республики во время его пребывания в замке Рамбуйе
К счастью, Президент никогда не прогуливался ночью по аллеям своего парка, [пропуск]. Он сразу же заставлял ялщ медленнее, стоило нам хоть чуть-чуть прибавить шагу. Мы сопровождали его очень часто во время охоты, целым взводом или же только двумя звеньями. Наш лейтенант дез Онселль в каске с султаном, в белых перчатках, у дверцы, приплясывал от нетерпения, удерживая свою лошадь. Президент восседал, устроившись на сиденье, он вытянул ноги, чтобы поудобнее устроиться, опершись на спинку. Он не хотел, чтобы ехали быстро. Потихоньку [пропуск]. Он еще больше вытянул ляжки, подкладывая под ноги подушки, чтобы живот не колыхался во время езды. Таким образом, он был защищен от всего, удобно устроившийся, развалившийся на сиденье, готовый к поездке [пропуск]. Он сидел с открытым ртом, шумно дыша, с покачивающейся из стороны в сторону головой, откинутой назад, носом кверху. Из-за отражения в верхнем стекле казалось, что рядом с ним сидит его двойник. Два его ординарца, сидя на маленькой скамеечке рядом с кучером, строили рожи дез Онселлю, показывая, что Президент [пропуск]. Сначала мы объездили все окрестности леса, скача благородным аллюром в сочетании с великолепной рысью упряжки.
Д. 14 июля 1913 года
Я вернулся во взвод с этими придурками старослужащими. Я так устал после долгой, утомительной скачки, что с трудом держался на лошади. Я хотел упасть, чтобы досадить Лакадану, я уже просто больше не мог. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что я был всецело в его власти. Меня так много лупцевали, что благодаря этим побоям я постепенно превращался в идеального военнослужащего. Скатку я сворачивал уже с закрытыми глазами. Когда я рухнул на соломенную подстилку, солома взлетела до потолка!.. [не хватает страницы] уроки, чтобы продемонстрировать ноги кобылы… Без меня обойтись было никак нельзя… Они воздействовали на меня всеми способами, сулили славу… благодарности… Я же был просто придурком с матрикулярным номером: 14 442… Вот и все.
Наступило 14 июля 1913 года. Накануне мне присвоили звание бригадира. У меня не было времени для раздумий. Я избавился от Лакадана. Он все же отыскал меня. Мы ехали в Версаль через Буа-де-Руа и Жюмьер. Я ехал справа по дороге. Он посмотрел на мои нашивки. Негромко засмеялся. Перешел на рысь. Подъехал к голове колонны.
– Скажи-ка, – произнес он тихо. – Подумать только…
И все же это было великолепное лето. Сплошная пыль и выпивка… Я объяснил дяде и родителям, что событие положено обмыть. Они оплатили мне угощение. Всю дорогу мы пили Кюрасао. Моему звену это понравилось, с картошкой в мундире. Наше фирменное сочетание. Я наделал долгов втрое больше выделенной мне суммы.
Мы стали на постой в одном из крыльев замка, в манеже Миним. На рассвете следующего дня мы въехали в город через ворота Майо. После забастовки здесь все изменилось. Я могу сказать, что там мы были сверхпопулярны. С раннего утра яркая толпа шаталась по городу, распевая песни… Общались посредством булькания прямо из горлышка. Повсюду было полно бутылок. Это было по-братски. У цивильных было все. Перно, горькие настойки, тонизирующие напитки, коньяки и вино в стеклянных бутылях. О переживаниях было забыто.
Стрелки опередили нас. Они скакали к трибунам. Под ними трескался асфальт. Наконец они сливаются с бушующей толпой.
Потом пехота, пушки, грохот обозов… Лязг железа…
– Да здравствует армия!..
Толпа смешивается с нашими рядами. Мы спешиваемся. Мы растворяемся в толпе, все целуются, обнимаются, передают друг другу бутылки. Закусывают сардельками. Пьют все подряд. Мы воссоединяемся на мельнице возле ипподрома Лоншан. Три бригады и полковой оркестр, затем еще легкая кавалерия. Это было впечатляющее своим размахом зрелище, семь тысяч всадников, скачущих галопом… Нужно было слышать этот резонанс. Нужно было также видеть нас всех в этот момент, кирасиров… ощетинившихся пиками драгун… легкую кавалерию, несущуюся на полном скаку стройными рядами. Земля дрожала у нас под ногами… вплоть до нижних рядов амфитеатра все гудит и грохочет. Вот это работа! Слышны артиллерийские выстрелы.
Похоже, это картечь. Теперь нужно установить равнение на полковника. Вот он, с султаном на голове, [не хватает страницы] Господин дез Эстранж, приветствующий трибуны. «Общее приветствие!..» Апофеоз. Его высшая степень, как раз в этот момент оркестр взрывается звуками медных труб. Ле Гоффик, который в последнюю минуту примчался на своей лошади, неожиданно отклоняется в сторону толпы, спотыкается, сбивает венок. Это скверно.
Дагомар поворачивает голову и отыскивает меня взглядом. Нужно смотреть прямо. Я вижу президента Фальераво фраке. Он стоит метрах в двадцати от полковника. Он возвышается над нами, стоя на балконе, украшенном цветами. Его пожилая манерная супруга находится слева от него. Она стоит впереди всех женщин. Самая уродливая из всех. На ней розовое платье в серенький цветочек. Он снова приподнимает цилиндр. И еще раз. Никогда раньше не видел столько важных шишек, как сейчас, в его окружении. Они буквально утопают в перьях и золотых эполетах. Я догадываюсь, на кого он похож. Вот так, с поднятым к небесам лицом, он похож на изображение святого Роша, которое висело в нашей приходской церкви…Я часто видел его, когда был маленьким, особенно в дождь.
Наконец мы возвращаемся строем. Праздник окончен. Мы еще раз пересекаем весь Париж. На каждом перекрестке мы пьем. Наши лошади пьют из Сены. Лакадан пользуется успехом. Он беседует с дамами. Кажется, полковник дез Эстранж остался нами очень доволен. Он отменяет все взыскания. Даже Ле Гоффику, который за свои подвиги заработал целых 35 и 15, удалось их избежать.
Е. Фердинанд – бригадир
В звене, которым я командовал, никто уже не верил ни в Бога, ни в черта. В конце концов я это понял. Дисциплина должна была держаться только на животном страхе! Блин! Новобранцам было на нее насрать с вечера до утра, по воскресеньям и в будние дни. Вот так вот! Белое вино, густое красное, пустой похабный треп – вот все, что нужно было соплякам для счастья.
Без жуткого страха все усилия Гороха теряли смысл. Нужно забыть все – «гражданку», город, деревню, выдавить все это из себя, как воду из губки… Никаких сожалений. Никаких воспоминаний… Вымести метлой, ну да… Как говорил буфетчик Лербанн, рогоносец, когда мы отправлялись на подавление забастовок. Это были его собственные слова. «Смелее, ребята! Выпустите им всем кишки! Это все без дельники [слово написано неразборчиво; первый урок: эти парни]! Это туфта! Стоит им дать разок, они тут же сдрейфят!»
Он не любил рабочих. Он предпочитал в качестве рабочей силы неотесанную деревенщину. В столовой они с Лакаданом целыми часами обсуждали маневры и внутреннюю службу… Многие оставались их послушать.
Время от времени Лакадан заговаривал со мной. У него вызывала опасения перемена в моем положении, мое повышение. Как-то раз он подошел к конюшне и ни с того ни с сего спросил:
– Так что, ты держишь салаг в ежовых рукавицах?… Говорят, ты самый вредный во всем эскадроне?
Я ничего ему на это не ответил. Я стоял по стойке смирно. Он похлопал по револьверу. Я не совсем понимал, что происходит. Должно быть он все еще злился на меня. Что касается меня, я его никогда не прощу.
Ж. Командировка в Нанси. Фердинанд представляет полк на похоронах полковника
– Живо! Зайдете в канцелярию эскадрона. Вы попросите от моего имени дорожное предписание в Нанси на себя и еще на четверых человек. Капитан распорядился. Два франка суточных в день. Шевелитесь! Все ясно. Через двадцать минут на вокзале! Форма одежды выходная № 2! Вот так!
Все остальные просто обалдели, когда узнали, что я отправляюсь в такую командировку. Со мной вместе ехали Керсюзон, Ламбо, Гагаст и Ле Кам. Люди, которым я вполне доверял. Не трепачи и не склочники. Идеальные спутники. Они очень пристойно вели себя во время десятичасовой поездки в Нанси. Перед гражданскими они робели. Они пили только пиво с легкой закуской. Это была моя идея. Мы отдавали честь каждому офицеру. В нашем поезде их было очень много. В Нанси было еще хуже. От галунов буквально рябило в глазах. Мы остановились на ночлег у артиллеристов. Наутро мы первым делом отправились к паперти церкви святой Урсулы. Церковь была еще закрыта. Я был ответственным. Я поднял всех еще до рассвета. Лакадан прибыл только в одиннадцатом часу. Он не держался на ногах. По дороге он остановился в Люневилле, чтобы повидаться с друзьями. Все ряды были заполнены дамами, и родственницами полковника, и женами высших чинов, были и еще какие-то старые тетки. Полкаш лежал в своем ящике очень высоко, на цветах, как будто проводил смотр, восседая на своей лошади. Служба шла долго. Никто не произнес ни слова в течение трех часов. Мы стояли в последнем ряду, навытяжку, держа руку на эфесе. Вот так. Со мной не поспоришь. Служба! На кладбище все прошли один за другим перед могилой. Кюре вручил мне кропило. Я быстро передал его Гагасту. Но ни он, ни другие не осмелились… Кропить – это дело было не для нас. После кладбища мы были в принципе свободны до отправления поезда. Наш отправлялся в шесть часов. Но тут Лакадан подзывает меня, чтобы дать мне какое-то поручение. Вид у него был очень смущенный. Это было на него непохоже. Он хотел, по его словам, привезти из Нанси подарок. Он не сказал мне для кого. Выбирать подарок для него было мучением.
– Вы из коммерсантов, – говорит он мне наконец, – для вас это дело привычное… Отправляйтесь! Вот двадцать франков. Купите что-нибудь из местных изделий… [пропуск] у двери в драгунскую столовую. Должно быть, он забыл еще что-то. Он никак не мог вспомнить. Мы спросили, как пройти на улицу борделей. Мы искали бордель для военных. Искали долго и старательно, чтобы не ошибиться. Местное белое вино было намного лучше нашего, но стоило чудовищно дорого. Это не располагало к трате денег на проституток. Прежде всего, у нас на это уже не хватало нужной суммы. В Нанси вояки тоже сидели без увольнений. В борделе были только мы пятеро. Одна из баб гадала на картах. Лакадан видел, как мы туда заходили. Он нас догнал. Он входит в наш бордель с каким-то старшим сержантом из гусар. Все встают. «Вольно!», – командует он. Он просит показать ему подарок. Все находят это удачным приобретением, говорят, что у меня есть вкус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11