Но в конторе все показалось ей ободряюще знакомым, и все было так красиво обставлено и ярко отполировано, и машинки стучали так быстро, и было больше суетни и шума, чем у «Дрейфуса и Кэрола»; но кругом были одни евреи, и она боялась, что не сумеет им понравиться и не удержится на этом месте.
Одна из служащих, Глэдис Комптон, указала ей стол и сказала, что здесь раньше сидела мисс Розенталь. Место было в проходе, рядом с кабинетом Дж. Уорда и напротив двери в кабинет мистера Роббинса. Глэдис Комптон — стенографистка мистера Роббинса — была еврейка и сказала, какая милая девушка была мисс Розенталь и как все они огорчены случившимся с нею несчастьем, и Джейни почувствовала, что тут все считают ее пронырой и что ей будет нелегко завоевать уважение. Глэдис Комптон недоброжелательно смотрела на нее карими глазами, которые слегка косили, когда она пристально во что-нибудь вглядывалась, и выразила надежду, что Джейни справится с работой, а работа, надо сказать, по временам прямо убийственная, и оставила ее одну.
К концу занятий, в пять, из кабинета вышел Дж. Уорд. Джейни было очень приятно, когда он остановился у ее стола. Он сказал, что говорил с мисс Комптон и просил ее позаботиться о ней первое время, что он отлично понимает, как трудно молодой девушке устроиться в чужом городе, найти подходящее помещение и тому подобное, но что мисс Комптон очень милая и поможет ей и, несомненно, все устроится как нельзя лучше. Он блеснул на нее голубоглазой улыбкой и передал пакет убористо написанных заметок и сказал, не придет ли она завтра пораньше, переписать их к девяти часам. Впредь он не будет утруждать ее такими поручениями, но все машинистки так бестолковы и все дела за его отсутствие так запущены. Джейни была счастлива, что может помочь ему, и вся отогрелась от его улыбки.
Они вышли из конторы вместе с Глэдис Комптон.
Глэдис Комптон предложила ей, пока она не освоится в IНью-Йорке, временно остановиться у них. Она живет в «Флетбуше» с отцом и матерью, и, конечно, обстановка у них не такая, к какой она привыкла, но есть свободная комната, где она может жить, пока не оглядится и не найдет чего-нибудь получше, и что по крайней мере у них чисто, чего здесь нельзя сказать о многих гостиницах. Они поехали на вокзал за ее вещами. Джейни стало легче на душе оттого, что она не совсем одна в этой толпе. По-том они спустились в метро и сели в экспресс, который был набит до отказа, так что Джейни думала, что ее совсем расплющат в этой давке. Дороге конца не было, и поезда так грохотали в туннеле, что она ничего не расслышала из того, что говорила ей Глэдис.
Наконец они вышли на какую-то широкую улицу с эстакадой надземной железной дороги, дома здесь были в один или два этажа, а магазины — бакалейные, овощные или фруктовые лавки. Глэдис Комптон сказала: «Мы едим кошер, мисс Уильямс, ради стариков. Надеюсь, что вы ничего не имеете против, а мы с Бенни — Бенни — это мой брат, — конечно, не признаем предрассудков». Джейни не знала, что такое кошер, но, конечно, она ничего не имеет против, и стала рассказывать, какие странные кушанья подают в Мексике и кладут столько перца, что есть нельзя.
Когда они пришли к Комптонам, Глэдис стала произносить слова не так отчетливо и была очень мила и внимательна. Отец ее был маленький старичок с очками на кончике носа, а мать — толстая грушеобразная старуха в парике. Между собой они говорили по-еврейски. Они всячески старались как можно удобнее устроить Джейни, отвели ей хорошую комнату и за полный пансион и помещение назначили всего десять долларов, с тем что она в любое время может переехать куда ей вздумается и без всяких претензий с их стороны.
Дом был желтый, стандартный, на две семьи, точно такой же, как и все дома их квартала. Но в нем было тепло, и кровать была удобная. Старик работал часовщиком в ювелирном магазине на Пятой авеню. На старой родине их фамилия была Компсчинские, но, по их словам, в Нью-Йорке никто не мог этого произнести. Старик думал сначала переменить фамилию на Фридман, но жена сочла, что фамилия Комптон звучит лучше. Они хорошо поужинали супом с клецками и фаршированной щукой и красной икрой и запили все чаем из стаканов, и Джейни подумала, как приятно познакомиться с такими людьми, Сын Бенни еще ходил в школу, это был худощавый юноша в толстых очках, он ел, низко пригнувшись к тарелке, и резко возражал на все, что ни говорили. Глэдис сказала, что не стоит обращать на это внимание, он очень хором учится и будет готовиться на юриста. Когда первая отчужденность прошла, Комптоны понравились Джейни, особенно старый мистер Комптон, который был очень славный и ко всему относился с мягким усталым юмором.
Работа в конторе была так интересна. Дж. Уорд начинал вполне полагаться на нее. Джейни чувствовала, что для нее это будет удачный год.
Хуже всего был почти часовой утренний переезд из дому до Юнион-сквер в вагоне метро. Джейни, уткнувшись в газету, старалась держаться в уголке подальше от людской давки. Ей хотелось являться в контору свежей и нарядной, в несмятом платье и прическе, но долгая тряска в вагоне утомляла ее; приехав на службу, ей хотелось заново переодеться и принять ванну. Ей нравилось проходить по 14-й стрит, людной и сверкающей в пыльных лучах утреннего солнца, и подниматься до самой конторы по Пятой авеню. Они с Глэдис обычно приходили одними из первых. Джейни всегда покупала цветы для своего стола и иногда, проскользнув в кабинет Дж. Уорда, ставила несколько роз в стеклянную вазу на его большом столе красного дерева. Потом она разбирала почту, откладывала личные письма Уорда в отдельную аккуратную стопку на уголок его бювара из красного тисненого итальянского сафьяна, просматривала остальные письма, его памятную запись и аккуратно перепечатывала оттуда на отдельный листок очередные встречи, интервью, материалы к получению и информацию для прессы. Она клала листок посреди бювара под лежавший вместо пресса кусок медной руды с Верхнего полуострова Мичиган и отмечала своим четко выведенным инициалом «У» те поручения, которые она могла выполнить самостоятельно.
Когда она, вернувшись к своему столу, принималась выправлять орфографические ошибки рукописей, поступавших из кабинета мистера Роббинса, она начинала чувствовать странное внутреннее замирание: вскоре должен был появиться Дж. Уорд. Она уверяла себя, что все это вздор, но каждый раз, как хлопала наружная дверь, она с надеждой поднимала глаза. Потом начинала беспокоиться: уж не случилось ли с ним чего по дороге из Грейт-Нэк. Потом, когда она уже теряла надежду увидеть его сегодня, он быстро проходил мимо, бросив беглую улыбку всем служащим, и матовая стеклянная дверь кабинета захлопывалась за ним. Джейни замечала, какой на нем костюм, светлый или темный, какого цвета на нем галстук, давно ли он стригся. Однажды она заметила комок засохшей грязи на штанине его синего костюма и все утро не могла сосредоточиться, выискивая предлог, как бы войти к нему и сказать о пятне. Изредка он награждал ее, проходя мимо, мгновенной вспышкой голубых глаз или останавливался у ее стола задать какой-нибудь вопрос. И она вся расцветала.
Работа в конторе была так интересна. Она вводила ее в самую гущу злободневных вопросов, как в свое время разговоры с Джерри Бернхемом у «Дрейфус и Кэрол». Приходил отчет о работе «Онондогской соляной компании» и обширная литература об изготовляемых в солях для ванн и различных реактивах и о заботах компании о служащих: бейсбольные команды, и буфет и пенсия инвалидам; материалы компании медных рудников Мэриголд о боевом революционном настроении среди рабочих, набранных по большей части из иностранцев, среди которых надо было внедрить принципы американизма; сведения о кампании, поднятой Торговой палатой по распространению цитрусов, стремящейся информировать мелких вкладчиков Севера о твердом и подающем надежды положении Флоридской консервной промышленности; о распространении лозунга «Каждому на завтрак салат „Авокадо“». Фирма «Авокадо» время от времени присылала ящик образцов, так что каждый служащий мог брать домой по грушевидному плоду авокадо, не делал этого один мистер Роббинс, который уверял, что авокадо отдает мылом. Но больше всего материалов было от «Юго-Западной нефти» по проведению кампании против злостной антиамериканской пропаганды британских нефтяных кругов в Мексике и по борьбе с интервенционистскими интригами Херста в кулуарах Вашингтона.
В июне Джейни поехала на свадьбу сестры Эллен. Странно было очутиться опять в Вашингтоне. В поездке Джейни только и думала, как они встретятся с Элис, но после первых расспросов не о чем было говорить. У матери она тоже чувствовала себя чужой. Эллен выходила замуж за одного из жильцов — студента юридического факультета Джорджтаунского университета, и после свадьбы набился полон дом его товарищей и ее подруг. Они хохотали и возились, и миссис Уильямс и Франси это, видимо, нравилось, но Джейни облегченно вздохнула, когда пришло время ехать на вокзал и сесть в нью-йоркский поезд. Прощаясь с Элис, она не заикнулась о переезде Элис в Нью-Йорк и совместной жизни.
В душном вагоне поезда, глядя на мелькающие мимо города, поля и рекламы, она казалась себе несчастной. На другое утро, придя в контору, она почувствовала себя дома.
В Нью-Йорке было тревожно. После гибели «Лузитании» всем стало ясно, что вступление Америки в ряды союзников — вопрос месяцев. На Пятой авеню появилось много флагов. Джейни часто думала о войне. Пришло письмо от Джо из Шотландии. Его пароход «Маршонесс» был взорван подводной лодкой, и их шлюпка десять часов болталась в снежную бурю возле Пентленд-Фэррт и течение относило их в открытое море, но наконец им удалось пристать, и все они чувствуют себя пре-восходно, команде выдали премию, и он зарабатывает уйму денег. Прочитав письмо, она пошла относить Дж. Уорду только что пришедшую из Колорадо телеграмму и сказала, что пароход брата взорвала подводная лодка, и Дж. Уорд очень заинтересовался этим. Он говорил о патриотизме и спасении цивилизации и исторических красотах Реймского собора. Он заявил, что, когда придет время, он выполнит свой долг и что вступление Америки в войну — вопрос месяцев.
Какая-то очень элегантная женщина часто приходила навещать его. Джейни с завистью смотрела на ее красивое лицо и изящные платья, не показные, но очень элегантные, на ее лощеные ногти и крошечные ноги. Однажды дверь в кабинет распахнулась, и она слышала, как она фамильярно говорила ему:
— Джи Даблью, голубчик, эта ваша контора просто ужас. Точно такие можно было встретить в Чикаго в начале восьмидесятых годов.
Он смеялся.
— Почему бы вам, Элинор, не обставить ее по-своему? Только работы надо вести так, чтобы не мешать текущим делам. В данный момент я не могу даже на день перевести контору в другое помещение.
Джейни вознегодовала. Контора была хороша, как она есть, очень солидна, так все говорили. И откуда взялась эта женщина, которая внушает Дж. Уорду сумасбродные затеи? На другой день, выписывая чек на двести пятьдесят долларов на имя «Стоддард и Хэтчинс — внутреннее убранство помещений», — она едва не дала волю своему недовольству, но ведь, в конце концов, это не ее дело. После этого мисс Стоддард почти не выходила из конторы. Работа производилась ночью, так что каждое утро Джейни находила какую-нибудь перемену. Все было отделано белым и черным, а занавеси и обивка странного пурпурного цвета. Джейни это вовсе не нравилось, но Глэдис находила, что это все очень модно и интересно. Мистер Роббинс не позволял трогать свою конуру, и они с Уордом едва не поссорились из-за этого, но он все же настоял на своем, и в конторе прошел слух, что Дж. Уорду пришлось прибавить ему жалованье, чтобы удержать его от перехода в другое агентство.
В День труда Джейни переехала. Ей грустно было покидать Комптонов, но она познакомилась с Элизой Тингли, женщиной средних лет, которая работала у юриста в том же здании, где помещалась контора Дж. Уорда. Она была родом из Балтиморы, держала экзамен на право выступать в суде адвокатом, и Джейни мысленно ставила ее себе в пример. Вместе с братом-близнецом, служившим главным бухгалтером, она сняла квартиру на 23-й стрит в районе Челси, и они пригласили Джейни поселиться у них. Это избавляло от метро, и Джейни с удовольствием думала о том, что короткая прогулка по Пятой авеню принесет ей пользу. С той самой минуты, как она увидала Элизу Тингли у стойки буфета, она сразу почувствовала к ней симпатию.
Жить у Тингли было легко и свободно, и Джейни скоро там освоилась. Изредка они устраивали вечеринку с вином. Элиза хорошо готовила, и они долго просиживали за обедом, а потом перед сном играли роббер-350 другой в бридж. Почти каждую субботу они ходили в театр. Эдди Тингли доставал билеты со скидкой через знакомых в бюро поручений. Они подписывались на «Литерери дайджест» и «Сенчури» и «Ледис хоум джорнал», и по воскресеньям к обеду подавали цыплят или утку, и они читали воскресные приложения к «Нью-Йорк таймс».
У Тингли было много знакомых, и все полюбили Джейни и приглашали ее к себе, и она чувствовала, что такая жизнь ей нравится. Всю зиму ходили волнующие слухи о войне. У них в столовой висела большая карта Европы, и они отмечали линию фронта союзников маленькими флажками. Они всей душой стояли за союзников, и такие названия, как Верден или Шменде-Дам, вызывали у них дрожь. Элиза бредила путешествиями и заставляла Джейни снова и снова рассказывать ей все подробности путешествия в Мексику; они строили планы о совместной поездке за границу, когда кончится война, и Джейни начала с этой целью копить деньги. Когда Элис написала ей, что она, может быть, распрощается с Вашингтоном и переедет в Нью-Йорк, Джейни ответила, что сейчас девушке очень трудно получить работу в Нью-Йорке и что планы ее, пожалуй, несвоевременны.
Всю осень Дж. Уорд, казалось, был чем-то угнетен, он побледнел и осунулся. Он стал приезжать в контору по воскресеньям, и Джейни с радостью согласилась приходить туда после обеда помогать ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51