В таком случае уйди он пораньше из дому, и все в порядке. Но у хозяина на это не хватило смелости — сказалась натура улитки. Через некоторое время вошла служанка и доложила: «Кангэцу-сан пожаловали». Этот Кангэцу тоже когда-то учился у хозяина, но теперь он уже окончил университет, и ходит слух, что во всех отношениях он более достойный человек, чем его учитель. Непонятно почему, но он частенько заходит к хозяину. Придет и говорит-говорит без умолку, да все о том, есть ли женщины, которые любят его, или нет, интересна жизнь или скучна; наговорит таких мрачных, с эротическим привкусом фраз и уходит. Я никак не возьму в толк, зачем это он приходит толковать о подобных вещах с таким сухарем, как мой хозяин, и очень забавно видеть, как этот человек-улитка внимательно слушает его и время от времени поддакивает.— Давно уже не был у вас. По правде сказать, все собирался: «Зайду, зайду», но с конца декабря у меня уйма дел, и в ваших краях не довелось побывать… — загадочно произнес гость, покручивая шнурок от хаори.— А в каких же краях тебе пришлось бывать? — с серьезным видом спросил хозяин и начал теребить рукава своего черного хаори с гербами. Хаори было хлопчатобумажным, из-под его коротких рукавов на целых пять бу выглядывало кимоно из шелка.Кангэцу— кун засмеялся:— Хе-хе-хе, да так, все в других краях… — И тут я заметил, что сегодня у него не хватает одного переднего зуба.— Послушай, а что с твоим зубом? — Хозяин перевел разговор на другую тему.— Да вот, ел в одном месте грибы…— Что ел?— Грибы. Только собрался было откусить шляпку, а зуб хруп! — и вылетел.— Оказывается, о грибы можно сломать зубы. Что же это творится на белом свете! Ты как старик. Темой для хайку это еще может, наверное, стать, а в делах любовных никуда не годится, — промолвил хозяин, тихонько похлопывая меня ладонью по голове.— А, это все тот же кот? Здорово он разжирел, теперь не уступит даже Куро. Хорош, — принялся нахваливать меня Кангэцу-кун.— Да, за последнее время он сильно вырос, — ответил хозяин и с самодовольным видом похлопал меня по голове. От похвал я почувствовал прилив гордости, но голове было немного больно.— Позавчера вечером мы устроили небольшой концерт, — вернулся Кангэцу-кун к первоначальному разговору.— Где?— Вам, наверное, не интересно знать где. Было очень мило — три скрипки, аккомпанемент на рояле. А когда скрипок целых три, то даже при плохом исполнении слушать все-таки можно. На двух играли женщины, а я затесался между ними. Мне даже показалось, что мы играли хорошо.— Кто же эти женщины? — с завистью спросил хозяин.Обычно выражение его лица напоминало твердый заплесневевший сухарь, но он вовсе не был равнодушен к женщинам. Однажды он читал какой-то западный роман о человеке, который влюблялся почти в каждую женщину, с которой ему приходилось встречаться. Когда хозяин дошел до того места, где автор с иронией замечает: «Подсчитать, так он влюблялся немногим меньше, чем в семьдесят процентов встречавшихся ему на улице женщин», он с восхищением воскликнул: «А ведь и правда!» Вот он какой, мой хозяин. И мне, коту, совсем не понятно, как может столь ветреный человек жить подобно улитке! Одни говорят, что он стал таким из-за несчастной любви, другие — что из-за больного желудка, а третьи — что по причине бедности и робкого характера. В конце концов, неважно почему — ведь здесь речь идет не о человеке, который бы оказывал влияние на ход истории эпохи Мэйдзи [12]. Важно, что мой хозяин с завистью расспрашивал Кангэцу-куна о женщинах, с которыми тот имел дело.А Кангэцу-кун между тем выловил из кутитори [13] кусочек рыбы, поднес его ко рту и с удовольствием впился в него зубами. Я боялся, как бы он не сломал себе еще один зуб, но на сей раз все обошлось благополучно.— А эти две барышни из благородных семей. Вы их не знаете, — произнес он безучастным тоном.— Во-о-от… — протянул хозяин и, не досказав «как», задумался.Кангэцу— кун, вероятно, решил, что наступил подходящий момент, и предложил:— Погода сегодня хороша… Не пойти ли нам погулять, если вы, конечно, не заняты. В городе сегодня очень весело — Порт-Артур пал.Некоторое время хозяин пребывал в раздумье. По лицу его было видно, что его больше интересуют эти женщины, чем падение Порт-Артура. И наконец, словно собравшись с силами, он решительно поднялся:— Ну что ж, идем.Прямо поверх черного хлопчатобумажного хаори с гербами он надел кимоно из цумуги [14] на вате. Кимоно это лет двадцать тому назад досталось хозяину в наследство, кажется, от старшего брата. Каким бы прочным ни было цумуги, оно не может носиться так долго. Местами кимоно проносилось настолько, что на свет можно было разглядеть дырочки, которые оставляла игла, когда с изнанки накладывались заплаты. И в праздники и в будни хозяин носил одну и ту же одежду. И дома и на людях он носил одно и то же кимоно. Когда ему нужно было куда-нибудь пойти, он просто засовывал руки за пазуху, вставал и шел. Я так и не понял, то ли у него не было другой одежды, то ли была, но он, считая переодевание слишком хлопотливым занятием, не носил ее. Я не думаю, что такое поведение — результат только несчастной любви.Когда хозяин и его гость ушли, я немного поступился правилами приличия и доел оставшиеся у Кангэцу-куна на тарелке кусочки рыбы. В эту минуту я тоже был не обычным котом. Мне казалось, что я в полной мере обладаю достоинством, скажем, кота Момокава Дзёэн [15] или воровавшего золотых рыбок кота Грэя. Таких, как Куро, я во внимание не принимаю. Вряд ли кто-нибудь упрекнет меня за то, что я съел какой-то кусочек рыбы. К тому же привычка есть в неурочное время, тайком от других, свойственна не только нам, кошкам. Наша служанка частенько, когда хозяйки нет дома, нарушая правила приличия, ворует и ест сладкие моти, а съев одно, тут же тянется за другим. Да не одна служанка. Такая привычка свойственна даже детям, хотя хозяйка повсюду раззвонила, что ее дочки получают прекрасное воспитание. Вот что случилось несколько дней назад. Дети проснулись страшно рано и, пока отец и мать еще спали, уселись друг против друга за обеденный стол. Обычно они каждое утро съедают по нескольку кусочков хлеба — у нас его ест хозяин, — посыпанных сахаром, но в этот день сахарница стояла на столе, а возле нее лежали ложки. Рядом никого, кто бы дал им, как обычно, сахару, не оказалось, и старшая девочка недолго думая зачерпнула полную ложку песку и высыпала его к себе на тарелку. Младшая последовала примеру старшей сестры и сделала то же. С минуту они бросали друг на друга злобные взгляды, потом старшая зачерпнула еще одну полную ложку и высыпала к себе на тарелку. Младшая тут же взяла свою долю, стараясь не отставать от сестры. Старшая опять потянулась к сахарнице, но младшая не отставала. Как только старшая сестра протягивала руку к сахарнице, младшая бралась за ложку. Через несколько минут на тарелках у обеих образовались горки из сахара, а сахарница опустела. И как раз в этот момент из спальни, протирая глаза, вышел хозяин и пересыпал обратно в сахарницу только что вычерпанный оттуда сахар. Наблюдая за этой картиной, я подумал: «В чувстве равенства, которое основано на эгоизме, люди, может быть, превосходят кошек, а вот что касается ума, то тут они, наоборот, уступают кошкам. Чем накладывать такую гору сахара, лучше было бы съесть его побыстрее — и все». Но люди не понимают того, что я говорю, и мне только оставалось молча, с сожалением наблюдать за происходящим, сидя на охати [16].Интересно, где гулял хозяин в тот вечер, когда он ушел из дому вместе с Кангэцу-куном? Вернулся он поздно вечером, к столу на другой день вышел только в девять часов. Я сидел все на том же охати и смотрел, как хозяин молча ел дзони [17]. Одна чашка дзони сменяла другую. Плававшие в дзони кусочки моти были невелики, но хозяин, съев всего шесть или семь кусочков, отложил хаси [18]: «Ну, хватит». Другим он ни за что не позволил бы оставить еду в миске, ему же, как главе семьи, все было можно. Он лишь поглядел самодовольно на плавающие в мутном соусе остатки подгоревшего моти и приобрел еще более важный вид. Когда хозяйка достала из стенного шкафчика и поставила на стол диастазу Така, он сказал:— Не буду я ее пить, все равно не помогает.— Послушайте, ведь говорят, что она очень хорошо действует, когда употребляешь пищу, где много крахмала, — принялась упрашивать его жена.Но он заупрямился:— Хоть крахмал, хоть что — не буду.— До чего же вы непостоянны, — сказала хозяйка словно про себя.— Что значит «непостоянный»? Это лекарство не помогает.— Но вы же еще недавно говорили: «Действует, действует» — и пили его каждый день.— Раньше действовало, а теперь не действует, — последовал ответ.— Если то пить, то бросать, как вы, — нечего надеяться, что лекарство поможет, каким бы хорошим оно ни было. Наберитесь еще немного терпения, а то желудок ни за что не вылечите — ведь это не то что другие болезни, — сказала хозяйка и оглянулась на служанку, которая стояла подле нее с подносом в руках. Та сразу же стала на сторону хозяйки:— И то правда. Попробуйте попить еще немного, а то и не узнаете, хорошее лекарство или плохое.— Ну и ладно, сказал «не буду» — значит, не буду. И что могут понимать бабы, молчите уж лучше!— Хорошо, пусть я буду баба, — сказала хозяйка и пододвинула диастазу к мужу, — очевидно, она все-таки решила настоять на своем. Хозяин, не говоря ни слова, поднялся и ушел в кабинет. Жена и служанка переглянулись и рассмеялись. Я не решился последовать за хозяином в кабинет, чтобы там, по обыкновению, расположиться у него на коленях. Я опасался хозяйского гнева, а поэтому тихонько обошел дом со двора, поднялся на галерею и оттуда заглянул через щелочку в кабинет — хозяин сидел, раскрыв перед собой книгу, автора которой звали, кажется, Эпиктетом [19]. Ну, если на сей раз он разбирался в написанном как обычно, то он действительно умный человек. Через пять-шесть минут, как я и ожидал, он с шумом швырнул книгу на стол. Я продолжал внимательно следить за хозяином. На этот раз он достал дневник и написал следующее:«Гулял вместе с Кангэцу в Нэдзу, Уэно, по Икэ-но-Хата и в окрестностях Канда. Перед чайным домиком, что на Икэ-но-Хата, гейша в новогоднем кимоно с красивыми узорами играла в волан. Одежда-то у нее нарядная, но лицо такое страшное, вроде как у моего кота».Наверное, можно было бы и не называть именно меня как образец страшилища. Пойди я в парикмахерскую «Китадоно» да побрейся там, — наверное, и не так бы уж сильно стал отличаться от человека. Вечно приходится страдать из-за людского зазнайства.«Когда мы заворачивали за угол магазина „Хотан“, навстречу нам опять попалась гейша. У нее была очень хорошая фигура — стройная, плечи покатые. В своем скромном бледно-лиловом кимоно она выглядела весьма элегантной. Обнажив в улыбке белые зубы, она сказала: „Гэн-тян, вчера я была занята и поэтому…“ Голос у нее был хриплый, как у бродячей вороны, и она уже не казалась мне красивой. Было лень даже оглянуться, чтобы посмотреть, кто же такой этот Гэн-тян, и, не вынимая рук из-за пазухи, я вышел на Онаримити. Кангэцу-кун, кажется, куда-то спешил».Ничто так не трудно для понимания, как человеческая психология. Попробуй-ка разберись, то ли хозяин сердится, то ли веселится, то ли ищет единственное утешение в трудах философа. Вот и я никак не возьму в толк: не то он сардонически смеется над этим миром, не то хочет целиком раствориться в нем, не то впал в раздражение при виде разных нелепостей, не то вообще отрешился от всего мирского. Кошки в этом отношении куда проще. Захочется есть — едят, захочется спать — ложатся спать, если злятся, так уж от души, если плачут — так отчаянно. И, главное, у кошек никогда не бывает таких ненужных вещей, как дневники, потому что в них нет никакой необходимости. У людей, живущих подобно моему хозяину двойной жизнью, может быть, и есть потребность хотя бы в дневнике выразить втайне от других те стороны своей натуры, которые нельзя выставлять напоказ. Что же касается нас, кошек, то я думаю, не стоит стремиться сохранить свой престиж ценой таких хлопот — ведь вся наша жизнь: и то, как мы ходим, как сидим и спим, и то, как испражняемся и мочимся — настоящий дневник. Куда лучше поспать на галерее, вместо того чтобы писать дневник.«В Канда мы зашли в небольшой ресторанчик-беседку и там поужинали. После продолжительного перерыва я снова выпил несколько чашечек сакэ, и сегодня утром желудок совсем не болел. По-моему, при больном желудке самое лучшее — пить за ужином сакэ. Диастаза, безусловно, никуда не годится. Все, больше не буду ее пить, что бы там ни говорили. Если уж раньше не помогло, то теперь и подавно не поможет».Что— то слишком он ополчился на диастазу. Точно бранится сам с собой. Как поругался утром с женой, так до сих пор не может успокоиться. Очевидно, в этом-то и состоит основная особенность человеческих дневников.«Недавно A сказал, что моя болезнь может пойти на поправку, если я перестану завтракать. Попробовал несколько дней не позавтракать, — пользы никакой, только в животе бурчало. B посоветовал во что бы то ни стало отказаться от маринованных овощей. По его теории причина всех желудочных заболеваний кроется в соленьях. Он выдвинул такой довод: „Ты только перестань есть соленья, тогда иссякнет источник болезни и, несомненно, наступит полное выздоровление“. Я целую неделю даже не прикасался к маринованным овощам, но никакого особого улучшения не наступило, и недавно я снова стал их есть. Я обращался к C, и тот сказал: „Единственное, что может помочь — так это массаж живота. Но массаж не простой. Можно излечиться от большинства желудочных заболеваний, если тебя раз-другой помассируют старинным способом «Минагава“. Ясуи Соккэн [20] тоже очень любил этот вид массажа. И даже такой богатырь, как Сакамото Рюма [21], иногда прибегал к нему». Я немедленно отправился к Каминэгиси, где и принял сеанс. Массировали меня жестоко да еще приговаривали: «Все кости не перемять — не поправишься, все кишки не перевернуть — не выздоровеешь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10