Роман уверен, что Колька опять что-нибудь затевает. Но что?
Посреди комнаты мать раскладывает грязное белье. В ночь стирать будет.
На сундуке сидят Настасья Яковлевна и бабушка. Настасья Яковлена поминутно прикладывается к табакерке и звонко чихает, вспугивая тишину. Она еще больше потолстела, обрюзгла.
За стеной новый жилец — маклак с рынка — дребезжит тихонько на балалайке и пьяным голосом гнусит:
Маруся, ты Маруся,
Тебе семнадцать лет.
Чего же ты скрываешь
Таинственный секрет!
— Да-а, дела, — вздыхает дед.
Колька перестает рисовать, поднимает голову и долго глядит в потолок. О чем он думает?
— Ну, а Александр-то пишет? — спрашивает Настасья Яковлевна, поправляя свой кроваво-красный повойник.
— Пишет, — говорит мать. — На прошлой неделе письмо прислал. В Галиции стоят, местечко какое — забыла. Пишет, что ничего, да уж какое там…
— Чтоб не волновалась, — говорит бабушка. — А где же там ничего, господи! Небось жмется в шинелишке…
— Ну, даст бог, вернется, — говорит Настасья Яковлевна.
Дождь шелестит за окном. Ползут без конца капли. Роман от скуки следит за ними и думает о ребятах. С наступлением осени развалилась дружная компания. Спиридоновы готовились в школу и по целым дням зубрили таблицу умножения. Женька тоже готовился в школу. Ему купили ранец, и он уже успел похвастаться. И Степка будет учиться.
Один Васька слонялся по двору, ничего не делая, да Роман все ожидал, когда мать выберет свободный день и отведет его в школу. Но матери все некогда.
Вот и сейчас она идет в прачечную на всю ночь.
Собрав белье, она связывает его в узел, потом, накинув платок, оглядывает комнату: не забыла ли чего.
Настасья Яковлевна вдруг тоже начинает суетиться.
— Ах ты, как засиделась! Пойдем, что ли? Дотащу узел-то до прачечной.
Мать берет корзину с дровами, Настасья Яковлевна — узел с бельем и лампу. Роман закрывает за ними дверь на задвижку. В квартире становится еще тише. Бабушка молится богу.
Сестра за занавеской спать укладывается. Один Колька сидит за столом. — Да-а, дела, — кряхтит дед.
Он, уже раздетый, сидит в нижнем белье на кровати, свесив ноги. Почесываясь, лениво разговаривает сам с собой:
— И что, в самом деле, сцепились? Хлеба, что ли, мало? Или земли не хватает? Эх, кабы мне волю, взял бы я этого Вильгельма, чума его возьми…
Бабушка, кончив шептать молитвы, раздевается, расчесывает жидкие волосы и, кряхтя, лезет под одеяло.
— Ложись ты, долбыня! — прикрикивает она на деда. — Долбит, долбит, из пустого в порожнее переливает… И ты бы ложился, — обращается она к Кольке. — Нечего зря керосин-то палить…
За стеной шуршит неугомонный дождь, шипит и потрескивает фитиль в лампе.
Наконец мать взялась за Романа. Отложив все дела, она два дня бегала по школам. Прием уже везде был окончен, но ей удалось пристроить Романа.
На третий день она пошла с ним в Александровский рынок покупать сапоги. Юркие торговцы, беспрерывно щебеча, тормошили Романа, напяливали ему на ноги разные ботинки и уговаривали мать:
— Мадам, берите эти… Нигде не найдете лучше.
Сапоги наконец купили. Но на обратном пути мать вдруг вспомнила: — а ранец еще надо…
— Надо… — сказал Роман.
— Ты иди домой, — сказала мать. — А я забегу к Вассе Алексеевне. Что-то она мне говорила о ранце.
Через час мать пришла и принесла огромный кожаный ранец…
— Вот-то счастье… — рассказывала она. — Старший-то барчук гувалевский гимназию кончил. Васса Алексеевна для меня расстаралась, выпросила у господ ранец.
Ранец был шикарный — с отделениями для книг, для тетрадей и для пенала.
Целый вечер, как солдат перед боем, чистил Роман ранец, стирал резинкой чернильные пятна, буквы, рожицы, нарисованные на крышке. Потом долго укладывал две тетрадки и книгу.
И вот он в школе. Шагает с матерью по чистому, светлому коридору. Скрипят новые сапоги, режет плечи ремень от ранца.
Начальница принимает их в столовой. Она пьет кофе с сухариками.
— Пойди-ка поближе, — говорит она Роману.
Роман делает два шага вперед и останавливается. Как бы не поскользнуться в новых сапогах на скользком паркете!
— Сколько лет? — спрашивает начальница и, прищурившись, разглядывает его.
— Девять, — говорит Роман. — А ты хочешь учиться?
— Хочу.
Начальница — седенькая старушка. У нее дряблое розовое личико, маленькие пухлые ручки. Одета она в простое серое платье.
— Ну, посмотрим, посмотрим, — говорит она и поднимается. — Иди за мной.
Мать быстро крестит Романа и уходит, а Роман идет за старушкой по коридору.
Дверь в класс отворяется. При входе старушки шум и крики мгновенно смолкают.
— Здраст… Гликерия Петровна! — кричат хором ученики. А Роману слышится: «Лукерья».
Класс большой и светлый. У стены две доски. На одной стене висят портреты царей, на другой — портреты писателей: Пушкина, Гоголя, Лермонтова.
Гликерия Петровна по очереди начинает вызывать ребят. Роман оглядывает всех учеников. Один ему особенно нравится — черноглазый курчавый мальчишка в черной курточке.
— Рожнов! — выкликает Гликерия Петровна.
Роман встает. На него с любопытством смотрит весь класс.
— Ты учился раньше?
— Да, Лукерья Петровна, — говорит Роман.
Все хохочут, а больше всех черноглазый, который понравился.
— Дурак! — визжит он. — Глухарь!
— Меня зовут Гликерией Петровной, — говорит, покраснев, учительница. — Садись.
Роман садится и видит перед носом на парте бумажку с корявыми буквами:
Глухарь Вислоухий
Роман оглядывается. Все сидят как ни в чем не бывало. Учительница говорит что-то вроде речи. Роман внимательно слушает. Вдруг у него начинает чесаться шея. Он трет ее рукой и достает свернутую бумажку, засунутую за воротник.
Черноглазый мальчишка давится от смеха. Роману обидно. Почему именно этот смеется? Он показывает мальчишке кулак.
— Скажу, — громко говорит черноглазый, и Роман, вздрогнув, прячет руку.
Пришел священник. Отслужил молебен, и ребят распустили по домам.
— А ты что знаешь? — спрашивает Романа во дворе черноглазый мальчишка.
— Закон божий… Арихметику…
— Дурак! — завизжал черноглазый. — Арихме-тика!.. Ребята, он говорит: арихметика…
Вдруг, сделав испуганное лицо, черноглазый попятился от Романа.
— Что у тебя на груди? — крикнул он. Роман, ничего не подозревая, нагнул голову, чтобы посмотреть. Черноглазый дернул его за нос.
— Расти большой! — крикнул он.
Ребята захохотали. Роман, недоумевая, оглядел ребят и, поняв, что над ним смеются, треснул черноглазого прямо по носу. Потасовка продолжалась недолго, и Роман вышел из нее победителем, хотя и с синяком.
Домой возвращался гордый и чувствовал себя заправским бывалым школяром, а школа была теперь как родной дом.
ИЛЮШКИН ДВУГРИВЕННЫЙ
В классе царил полумрак. Только над немногими партами горели спущенные на блоках лампочки, и несколько человек, тихо переговариваясь, проверяли задачи.
После первого столкновения во дворе Зелинский — так звали курчавого — не трогал Романа, но относился к нему враждебно. У него была большая партия приверженцев. Оценив это, Роман тоже не задевал его и только изредка огрызался, когда Зелинский вслух отпускал какую-нибудь штуку по его адресу. Роман еще ни с кем не дружил, и даже со своим соседом по парте Илюшкой Крякиным, большим, толстым мальчишкой с одутловатым лицом и пухлыми, всегда мокрыми губами, он еще ни разу не разговаривал.
Над Крякиным тихонько посмеивались, но он не то что не обижался, а просто не обращал на это внимания, хотя мог заставить всех замолчать, так как был самый сильный в классе.
Крякин словно не замечал Романа. Всегда он о чем-то думал, уставившись в одну точку сощуренными близорукими глазами и шевеля губами. Если же Крякин не думал, то обязательно читал. Читал он много и всегда приносил с собой толстые книги.
Вторую неделю продолжалось их молчаливое соседство. Роман не хотел первый заговаривать с ним, не начинал и Крякин.
Однажды Роман пришел в школу раньше обычного. В классе было пустовато. Только Зелинский с двумя друзьями шушукался в углу да Крякин уже сидел за партой и, читая, жевал булку. При входе Романа компания Зелинского притихла, кто-то хихикнул: «Арихметика идет…»
Роман ничего не ответил. Сев за парту, он вынул тетрадь, лениво просмотрел задачи, но они все были решены. Тогда достал хрестоматию. Будто бы читая, стал искоса заглядывать в книгу Крякина. Там были картинки, на которых бородатые люди в шляпах мчались на конях, стреляя в кого-то.
Крякин вдруг захлопнул книгу и, подперев голову руками, задумался. Роман осмотрел обложку, прочел:
ПИТЕР МАРИЦ, МОЛОДОЙ БУР ИЗ ТРАНСВААЛЯ
— Крякушка опять мечтает, — засмеялся кто-то.
Крякин вздрогнул, повертел головой по сторонам, потом взглянул на Романа чуть удивленно, словно впервые увидел, и тихо спросил:
— Ты любишь кинематограф?
— Нет.
— А бывал?
— Ни разу не был…
— Крякин прищурился и фыркнул: — Эх, ты, колобашка!
Помолчали. Через некоторое время Крякин енова спросил:
— А солдатики у тебя есть?
— Есть…
— Оловянные?
— Нет, бумажные.
— А у меня оловянные.
На этом беседа прервалась. Начались занятия.
Роман с Крякиным больше не разговаривали, но, по-видимому, Крякин, раз заметив, теперь не забывал о Романе.
В большую перемену у Романа произошла стычка с Зелинским.
Ребята, собравшись в кучу, разговаривали о зиме.
— Скоро на коньках покатаемся, — говорил один. — Я восьмерку делаю шикарно.
Роман подошел к кучке, с интересом слушая разговор.
— А кто на одном коньке круг делать умеет? — спросил он.
— А ты умеешь?
— Умею. Я насобачился на одном коньке кататься.
— Потому что второго нет, — с насмешкой сказал Зелинский, незаметно подошедший сзади.
Роман вспыхнул.
— Я и на одном тебя двадцать раз обгоню.
— Ври больше!
— Поспорим, шкелет!
— Вислоухий!
— Шкелет!
— Приди на каток, попробуй!
— И приду, не испугаюсь.
Тут в толпу ребят протиснулся Крякин и, словно не слыша, что говорят, подошел к Роману.
— Пойдем поговорим, — сказал он. Роман последовал за ним.
Крякин завтракал. Он отломил кусок булки с колбасой и дал Роману.
— Бери, после мне когда-нибудь тоже дашь. Роман взял.
— Чего это ты с Зелинским?
— Пристает.
— Ну и черт с ним… Ты читать любишь?
— Смотря что.
— А хочешь, я тебе интересную книгу дам? Только ты верни.
— Ладно, давай, — сказал Роман.
Последние два урока прошли незаметно. Роман все время перешептывался с Крякиным. Тот дал ему книгу. Книга была та самая, которую он читал утром.
— Очень интересная, про буров, — сказал Крякин. — Знаешь что, пойдем сегодня в кинематограф.
— Нет, — сказал печально Роман. — Денег нет.
— А я тебе дам двугривенный в долг, после вернешь.
Роман еще никогда не брал в долг, поэтому было страшно, но в кинематограф идти хотелось.
Хотя и не знал, как отдаст двугривенный, но сказал:
— Ладно! Идем!
ФИРМА КРЯКИН И Ко
— Ты, брат, не понимаешь, — шепчет Крякин, скосив глаза на учительницу и стараясь не шевелить губами. — Главное — разбогатеть надо.
— А как? — спрашивает Роман, тоже делая каменное лицо.
— А вот как…
— Крякин, продолжай, — говорит Гликерия Петровна. — Опять не знаешь, на чем остановились!
Крякин делает вид, что протирает глаза. Он всегда отыгрывается на близорукости, и, пока он возится, ему успевают подсказать. Крякин читает:
— Увидя, как пчела хлопочет вокруг цветка…
— Укажи имя существительное.
— Пчела.
— Садись, довольно.
— Пронесло!
После уроков ребята прощаются на углу.
— Главное, — разбогатеть, — опять бубнит Крякин. — Тогда, брат, все тебе будет. Сумей из каждой штуки деньгу делать.
— Попробую, — говорит Роман. — Ты научи.
— И научу. Приходи вечером ко мне, в кинематограф пойдем, я тебе кой-чего расскажу. Придешь?
— Не знаю. Денег нет…
— А ты достань. Достань обязательно. Новая драма идет.
Дома Роман бродит из угла в угол и все думает, где достать денег. Уроки не идут на ум. Уже шесть часов.
«Разве пойти погулять», — думает Роман и замечает на вешалке костюм брата. Некоторое время стоит в раздумье, потом, решившись, осторожно опускает руку в карман братнего пиджака. Пусто. В другом тоже пусто.
— Заваляется у него, как же! — бормочет досадливо Роман.
Он ходит по комнате и думает о Крякине. Откуда только он деньги берет? Наверное, у батьки ворует.
Батька у Крякина маклак-старьевщик. Денег у него много. Да и сам Илюша скупой, расчетливый в денежных делах. Тетрадями в классе торгует. Перья, вставки продает, ножички перочинные выменивает, и всегда с выгодой.
Роман смотрит на часы. Семь.
Уже, наверное, ждет Илюша. Подождет, подождет — и один отправится в кино.
А если пойти без денег?.. Наверное, Крякин даст в долг. И потом, ведь он кой-чего хотел рассказать, так что сходить надо обязательно.
Роман быстро одевается и идет на улицу.
Как бы не опоздать! Вдруг и правда Илюша без него уйдет в кино.
Роман прибавляет шагу и к Крякину прибегает запыхавшийся.
Крякин сидит на кухне на портновском верстаке и мрачно расстреливает горохом оловянных солдатиков.
— Что, я тебя ждать должен? — говорит он сердито и быстро одевается.
Они выходят на улицу.
— Ну, куда пойдем?
— Не знаю, — говорит Роман.
— В «Иллюзион» пойдем, там сегодня хорошая штука, — решает Крякин.
— Я не пойду.
— Почему?
— Денег нет.
— А ты не достал?
— Не мог.
— Эх, ты, колобашка!
Крякин плюет с досадой. Потом, вздохнув, достает кошелек, подносит его близко к глазам и считает монеты.
— Так и быть, — говорит он, — заплачу за тебя, только, смотри, отдай. Потому плачу, что план у меня есть один. В кинематографе обсудим.
Они идут в кинематограф. Воздух плотный и сизый, как в бане.
Пристроившись в углу под запыленной пальмой, Крякин и Роман слушают музыку. Крякин достает две ириски. Одну дает Роману. Но Роман чувствует, что Крякин недоволен им. И верно, Крякин приступает к разговору.
— Ты вот что, — говорит он, — ты дурак.
— Почему?
— Дурак, потому что у тебя коммерции в голове не хватает.
— Может быть, и не хватает, — говорит обиженно Роман. — Я и математику не люблю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24