Иван Иванович стоял, прислонившись к раме, и глядел в окно. Лицо его было задумчиво.
— Иван Иваныч .
Тоффер вздрогнул . Отвел глаза, посмотрел на Романа.
— Что с вами? — спросил Роман.
Тоффер долго медлил ответом, потом, повернувшись, со вздохом сказал:
— Подумай, Роман, сколько людей погибнет в этой войне.
— А германцы? Им тоже попадет, — сказал Роман, пытаясь ободрить Тоффера.
— А германцы разве не такие же люди?
— Такие же люди. А раз нападают?
Было видно, когда Тоффер, улыбнувшись, сказал:
— Глуп ты еще, а то бы я объяснил тебе. Совсем войны не надо.
Иван Иваныч говорил тихо, не обращая внимания на Романа. Роман молчал и вертел в руках выпуск Пинкертона, который с вечера таскал в кармане.
Вдруг Тоффер перестал говорить и подошел к Роману. Взял из рук книжку, прочел название.
— Нат Пинкертон. Зачем ты читаешь эту дрянь?
— И вовсе не дрянь. Интересно.
— Выдумки все это. Нет таких сыщиков.
— Ну да, нет! Скажете тоже!
— Конечно, нет.
Роману стало смешно. Иван Иваныч большой, а о Пинкертоне ничего не знает.
— Есть, — сказал он. — Посмотрим, что есть…
— А докажешь? — усмехнулся хитро Иван Иваныч.
Роман фыркнул:
— Еще бы не доказать. И докажу.
— Как же это? В Америку поедем?
— Не надо и Америки. Я здесь видел Пинкертона.
Иван Иваныч изумленно вытаращил глаза и громко расхохотался.
— Нечего смеяться, — буркнул , Роман. — Сам видел. Врать не стану. Пинкертон, настоящий сыщик. И конфетами меня угощал.
— Верно?
— А то, думаете, вру?
Но Тоффер все еще смеялся.
— О чем же вы с ним говорили? — спросил он. — О кинематографе?
— Фига, — разозлился Роман. — Он преступников ловит. Он и о вас спрашивал.
Тоффера словно подбросило — и смеяться перестал.
— Как ты сказал? — нахмурившись, спросил он.
А Роман нарочно не торопился отвечать. Тогда Иван Иваныч взял стул и сел рядом с Романом.
— Ну-ка, выкладывай, — деловито сказал он. — Рассказывай все подробно. Что он спрашивал обо мне?
— А все. Как живете, что делаете, кто к вам ходит, о чем разговариваете.
— А ты?
— Ну, я не дурак — сказал Роман. — Насчет разговоров ничего не сказал.
Сообщение взволновало Тоффера. Он долго расспрашивал о Пинкертоне. Интересовался даже, как тот был одет и какая на нем шляпа. Потом он долго ходил по комнате и что-то бормотал под нос.
Роман вспомнил про Ленку и кстати рассказал о дворнике. Тоффер внимательно слушал. Потом зевнул, сказал:
— Чепуха все. Иди спать и не рассказывай никому о Пинкертоне. А эти книжки брось все-таки читать.
Иван Иваныч подошел к этажерке, порылся в стопке толстых томов и достал книгу. Потом что-то написал на обложке и протянул книгу Роману,
— Вот возьми.
— Про сыщиков?
— Нет. Про одного мальчика, но очень интересная, только попробуй, начни…
Роман оглядел книгу. На обложке большим красными буквами стояло одно слово:
РЫЖИК
Название было непонятное и неинтересное.
ИМЕНИНЫ
На Троицком проспекте, раньше тихом и пустынном, теперь каждый день учили солдат. С раннего утра разбитые повзводно новобранцы проделывали военные упражнения, а бравые унтеры, важные, как петухи, грозно командовали:
— Взвод!.. Отставить!..
Целыми днями марширующие новобранцы ревели с присвистом песню:
Пишет, пишет царь германский,
Пишет русскому царю:
«Я Россию завоюю,
Сам в Россию жить пойду».
На задворках, в пустовавшем двухэтажном флигеле, открылась фабрика военного обмундирования. Загудели швейные машины. Двор огласился песнями работниц-швеек. Ежедневно к фабрике подъезжали возы. Привозили полотно, вату, большие пачки катушек с нитками, увозили зеленые тюки гимнастерок и большие кипы белья.
Роман целые дни проводил с ребятами во дворе. Домашние дела его не интересовали, да и что особенного могло произойти дома?
Но однажды, придя домой, застал мать в слезах. Колька потихоньку сказал:
— Александра мобилизовали. Завтра на фронт.
На другой день встали все не по обычному рано. Разбудили и Романа. Вместе пили чай. Даже дед не пошел на работу. Старший брат был в новеньком обмундировании. Сидел за столом важно, как именинник, с вытянувшимся лицом и даже не шутил. В глазах его Роман подметил что-то похожее на испуг.
После чая брат позвал Романа и, вытащив из сундука новенькую хрестоматию, подал ему.
— Это тебе подарок, — сказал он. — Осенью учиться пойдешь, на память.
— Спасибо скажи, — бормотала мать, вытирая слезы.
Александр начал одеваться. Бабушка кинулась к нему помогать напяливать шинель. Дед сидел в стороне на табуретке и, поглаживая бороду, изредка крякал. Колька стоял у окна.
Все сели. Бабушка, часто крестясь, бормотала молитвы. Мать торопливо развязала узелок платка, доставая деньги. Минуту сидела молча, опустив глаза, не двигаясь. Наконец Александр встал.
— Благословит тебя господь, — сказала мать дрогнувшим голосом. Она подошла к Александру и стала часто-часто крестить его.
— Шуратка, миленок, внученька-а! — запричитала бабушка, бросаясь к Александру.
Все сгрудились вокруг него. Дед крепко обнялся с внуком и отошел в сторону. Потом все по очереди подходили прощаться. Целовали, говорили что-то бессвязное, но нужное:
— Пиши почаще… Что надо, сообщи…. Наконец Александр вырвался из круга, вскинул на плечи мешок.
Мать все еще суетилась. Бегала, хватала что-то, совала деньги. Вошел Тоффер.
— Прощайте, Иван Иваныч, — сказал Александр, обращаясь к Тофферу. — Я увезу свой корнет, так вы их скрипкой почаще веселите.
— Ладно, — сказал Тоффер, пожимая руку Александра. — А вам желаю поскорее вернуться. Добрый путь!
В этот день в квартире Рожновых было особенно тоскливо. Говорили мало. Колька рисовал немцев из «Огонька», сестра вышивала, мать читала Евангелие, а бабушка чинила белье. Только дед, тяжко вздыхая, разговаривал сам с собой.
День прошел. Потом другой, третий, неделя. В квартире прочно засела тоска.
По вечерам, если у Ивана Ивановича не было гостей, он часто снимал с гвоздя скрипку и наигрывал разные польки.
Мать привыкла к нему, да и все домашние полюбили тихого жильца. И столовался Иван Иванович вместе с Рожновыми.
А лето считало последние дни.
Наступил день именин Романа. Утром мать водила именинника в церковь причащаться. Дома его ждал большой арбуз. Пили кофе. Бабушка угощала пирогом.
После чая, забрав с собой Иську и Женьку, Роман гулял, покупал мороженое и угощал товарищей. Потом купил себе книжку «Взятие Плевны», на обложке которой солдат в серой кепи и с багровым лицом бежал на турок.
Вечером собрались гости. Пришла Настасья Яковлевна, знакомые матери и бабушки. Васса Алексеевна подарила Роману сапоги, а Настасья Яковлевна сунула ему в кулак полтинник и балалайку.
Сестра подарила книгу стихотворений Лермонтова. Роман знал, что сестра дорожила этой книгой, поэтому отнесся к подарку с уважением.
Лучше всех оказался запоздалый подарок Кольки. Он пришел с работы поздно.
— Поздравляю, — сказал он и, подмигнув Роману, вышел на кухню. Роман последовал за ним. Тут брат вытащил замечательный стозарядный пистолет.
Давно Роману не было так весело, как в этот вечер. Гости сидели за столом, прикладывались к рюмкам, разговаривали. Именинник бегал вокруг стола и выбирал самое вкусное. Ему даже дали выпить рюмку сладкого вина.
Роману очень хотелось, чтобы здесь присутствовал Иван Иваныч, но у него опять сидели товарищи. Они чуть не с утра забрались к нему в комнату и все говорили. Роман часто поглядывал в замочную скважину, но войти не решался.
А гости, захмелев, стали петь песни. Колька принес гитару, заиграл плясовую. На середину комнаты выскочила Васса Алексеевна и поплыла по кругу. Потом все плясали, и Роман плясал и пел:
Вышла баба на торги,
Предлагает пироги.
Пирога! Пирога!
Кому надо пирога!..
Воздух от папиросного дыма стал серым. В комнате было жарко. Заслезились от пота стекла окон. Комната дрожала от громкого смеха и выкриков.
В этот момент с улицы тихонько постучали в двери.
— Заходи, мил человек, — сказала Настасья Яковлевна. Но никто не вошел. Дверь только чуть приоткрылась, и тонкий голос крикнул:
— Романка! выйди-ка на лестницу.
Роман узнал тонкий голосок. Выскочил во двор. Там его ждала Ленка. Она была чем-то напугана и дрожала, поминутно оглядываясь.
— Что тебе? — спросил Роман, замирая. Ленка захныкала.
— Только никому ни словечка, а то батька убьет меня.
— Говори! — крикнул Роман. — Никому не скажу.
Наконец Ленка залпом выпалила:
— Батька сказал, чтоб дворники сегодня спать не ложились. К вам полиция с обыском придет.
— Врешь? — сказал Роман, вздрогнув. — Ведь врешь же? — переспросил он, надеясь, что Ленка сейчас засмеется и скажет, что пошутила.
Но Ленка отчаянно замотала головой.
— Не вру, Романка. Ей-богу. Батька сказал, что жилец ваш — шпион германский.
Роману стало так тяжело, словно большой камень придавил его.
Что же делать?
Ленка хотела еще что-то сказать, но Роман уже не слушал. Повернувшись, он побежал по лестнице.
В квартире пели, плясали, и никто не обратил внимания на Романа.
Прошмыгнув в кухню, Роман постучал к Тофферу. В комнате зашуршали бумагой, потом послышался голос Тоффера:
— Войдите.
Роман вбежал, захлопнул за собой дверь и остановился.
— А, именинник, — улыбнулся Тоффер. — Ну, что скажешь?
— Удирайте! — крикнул Роман.
Тоффер резко поднялся. Вскочили и остальные.
— Что ты мелешь? — строго спросил Тоффер.
— Не мелю! — крикнул Роман. — Ленка сказала. Ночью полиция с дворником придет обыск делать. Дворник сказал, что вы шпион.
Лицо Тоффера почернело, на лбу надулись складки. Товарищи молча переглянулись.
— А похоже на правду, — сказал один. — У них сейчас любимый прием: назовут шпионом — и каюк.
— Спасибо, Роман, — сказал Тоффер, гладя его по голове. — Теперь иди, веселись.
Пирушка уже не занимала Романа. Он сидел, тревожно поглядывая на дверь и прислушиваясь к малейшему шороху.
А гости все веселились. Изредка прикладывались к рюмкам. Но вот на кухне что-то грохнуло. Мать раскрыла дверь. Там стояли Тоффер с чемоданом в руке и его товарищи.
— Простите, — улыбнулся он, — зацепился за что-то.
— А вы куда?
— Товарищей приезжих надо пристроить. Но вы не беспокойтесь, — может быть, я сегодня и ночевать не буду дома.
— Как вам удобнее, — сказала мать.
Тоффер быстро оглядел комнату, отыскал глазами Романа, забившегося в угол, и кивнул ему. Роман ответил прощальным кивком. Один только он и знал, что Иван Иваныч, может быть, навсегда прощается с квартирой.
Поздно разошлись гости.
Роман лег, но уснуть не мог.
На него напал страх. Вдруг Ленка перепутала что-нибудь, и он обманул Тоффера.
За окном шумел дождь. А Роман все не спал, лежал и прислушивался к шорохам. От напряжения даже в висках стучало.
Но вот послышался звук голосов. По двору шли люди. Уже отчетливо было слышно, как много ног ступает по ступенькам лестницы.
Роман лежал не дыша.
В дверь застучали. Стучали громко, но никто не проснулся. Стук повторился. Кто-то за дверью выругался.
— Кого еще несет, чума их возьми, — заворчал, просыпаясь, дед.
Приподнялась бабушка. Вскочила мать. Зажгла свечку и, накинув юбку, подошла к дверям.
— Кто там?
— Откройте, Любовь Никифоровна, — раздался голос старшего дворника. — Полиция здесь.
— С нами крестная сила! — забормотала бабушка, побелев и часто крестясь.
Дед кряхтел и, сидя на кровати, равнодушно чесал спину. Мать, волнуясь, отдернула задвижку. Тотчас же вошли два городовых, пристав и дворник.
— У вас проживает Иоганн Ян Тоффер? — спросил пристав.
— Проживает, — сказала мать.
— Покажите комнату.
Мать, перепуганная, молча провела людей через кухню. Роман, замирая от возбуждения, приложил ухо к стене.
Вот все остановились перед дверью. Сильный рывок потряс стены квартиры. Это открыли дверь. Минуту стояла тишина, потом послышалась ругань пристава.
— Да его нет… Где он?
— Не знаю, господин пристав, — бормотала перепуганная мать. — Вечером ушел и не приходил.
Пристав долго ругался. Успокоившись, велел всем ложиться и гасить свет, а сам, оставив в засаде городовых, ушел. Городовые долго ворочались в темной комнате, после затихли.
Утром в квартире все было спокойно.
На дверях комнаты Тоффера висела большая красная печать. Роман долго в щелку рассматривал комнату Тоффера. Все было на месте, и даже скрипка, как всегда, висела на стене, завернутая в коричневую тряпку. Только хозяина не было.
Вдруг Роман что-то вспомнил и кинулся к своему ящику. Минуту торопливо рылся и извлек со дна книжку.
— Книгу забыл отдать Ивану Ивановичу. Стало стыдно. Как будто украл.
С того дня, как Тоффер дал книгу, она лежала на дне ящика даже не разрезанная. С книгой Роман сел к окну, твердо решив прочесть ее. Открыл первую страницу. В углу заметил надпись чернилами и радостно рассмеялся.
На обложке крупными, аккуратно выведенными буквами стояло:
Маленькому Роману на память от его усатого друга
Ивана Ивановича.

ГОРОДСКОЕ ТРЕХКЛАССНОЕ
В ПЕРВОМ КЛАССЕ
Рамы наглухо закрыты. Начисто вымыты стекла, и от этого особенно ярко блестят стекающие по ним дождевые капли. Они ползут сперва медленно, делая неожиданные зигзаги, потом, сорвавшись, стремительно сбегают вниз, оставляя на стекле серебристую рваную цепочку мелких водяных крупинок.
От дождя неясный, ровный шум. Дождь звенит по стеклам, шелестит по наружной стене. Дрожь пробирает при одной мысли, что теплая стена комнаты с выцветшими ласковыми обоями с другой стороны сейчас холодна и набухает холодным дождем. На столе коптит пузатая керосиновая лампа. Аська сидит у стола, что-то вышивает. Поблескивает на пальце медный наперсток. Аська теперь совсем заважничала. Весной она кончила школу и уже второй месяц работает в типографии ученицей-приемщицей.
В углу сидит Колька в зеленом служебном кителе с блестящими пуговицами. Колька рисует.
Роман не видит рисунка, но знает, что это немцы — в касках, со штыками.
Последнее время с Колькой опять что-то случилось. Он подолгу молча сидит, уставившись в одну точку. Иногда встряхнется, вздохнет и опять задумается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24