Помни же, ради бога напиши о своем здоровье, о детках, о тесте, и теще, и о каждом в отдельности.
Тот же.
XXIV

Шейне-Шейндл из Касриловки — своему мужу в Егупец
Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем.
А во-вторых, пишу я тебе: скажи сам, дурак набитый, кто был прав? Что я тебе говорила? Ведь ты целовать должен каждое мое слово! Как мать говорит: «Целуй плетку, которая тебя бьет…»
Ну, ты уже расторговался, нам, мол, много не надо… А теперь связался с замечательной компанией: подрядчики, нищие, сочинители, песельники, крысоморы… Смеяться некому, да и только! Конечно, ради этого стоит торчать в Егупце, жить в гостинице и сорить деньгами. Однако мне нравится, что ты наконец одумался: видно, говоришь ты, не суждено тебе там стать на ноги и сделаться миллионером! Ты еще сомневаешься, Мендл? Ведь я уже сколько времени твержу, чтобы ты выбил из головы все эти глупости. Быть бы мне так защищенной от всяческого зла, а тебе от глупости своей, как защищен ты от миллионов! Забудь, Мендл, о миллионах, забудь о том, что существует на свете Бродский, и благо будет душе твоей! «Не гляди на то, что выше тебя, а гляди на то, что ниже тебя», — так, кажется, написано в наших священных книгах? И не завидуй егупецким людишкам, которые гремят и трещат. Пускай трещат, пускай трескаются, пускай они себе шею свернут, как желает тебе и сейчас и всегда
твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.
Скажи, пожалуйста, с чего это ты, дорогой мой Мендл, вдруг стал расспрашивать о нашей Касриловке? И с каких пор я тебе так дорога стала, что ты забеспокоился о моем здоровье? Видно, ты и в самом деле соскучился без нас? Как моя мама говорит: «Пускай теленок прыгает, проголодается домой прибежит!»
Жду от тебя телеграммы о выезде. Пора, давно пора! Пусть это письмо мое будет последним…
Конец третьей книги
1899 — 1900

ПОЧТЕННАЯ ПРОФЕССИЯ
(Менахем-Мендл — писатель)
I

Менахем-Мендл из Егупца — своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она со всеми домочадцами!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что я бросил все дела! Покончено с биржей, с Семадени, с маклерством, — все это жульничество, суета, позор, черт знает что! У меня теперь новая профессия, совершенно новая, почище и посолиднее: я стал — в добрый час! — писателем. Я пишу! Ты, пожалуй, спросишь, какое я имею отношение к писательству? Это от бога!
Как ты, наверное, помнишь из последнего письма, я у себя в гостинице познакомился с писателем, который пишет в газетах и тем кормится. Каким образом? Он садится, пишет какую-нибудь вещь и отсылает, а когда ее напечатают, он получает плату со строки, копейку за строчку, сколько строчек, столько копеек. Вот я и подумал: господи боже мой, чем я хуже его? Подумаешь какая премудрость? Я как будто тоже учился в хедере, а почерк у меня даже лучше, чем у него, — может быть, и мне попытаться писануть в еврейскую газету? Что мне за это будет? Авось голову не снимут. Одно из двух: да? да! нет? нет!
И я взял да и написал прямо в редакцию: так, мол, и так, — рассказал всю свою биографию, о том, как я когда-то гремел на бирже в Одессе и в Егупце, всем богам переслужил, торговал и маклачил «Лондоном», и «бумажками», и прошлогодним снегом, до миллионов добирался, семьдесят семь раз бывал то богачом, то нищим, то на коне, то под конем. Словом, не пожалел труда, написал им обо всем подробно, чуть ли не на десяти страницах. И просил, чтоб они мне ответили, нравится ли им мое писание? Если нравится, то я буду им писать и писать. И что же ты думаешь? Не прошло и полутора месяцев, как от редакции прибыл ответ. Пишут, что писание мое им очень понравилось, и предлагают мне, чтобы я изложил им все мои описания подробно. И если мои описания будут хорошо описаны, то они мои сочинения с удовольствием напечатают в своей газете и заплатят мне со строки, по копейке за строку. Понимаешь? Сколько строчек, столько копеек. Я, конечно, тут же принялся подсчитывать, сколько я могу написать? Полагаю, что в течение долгого летнего дня можно написать на крайней мере тысячу строк! Выходит, таким образом, десятка в день? Стало быть, почти триста рублей в месяц. Очень приличное жалование, как ты находишь? И, недолго думая, я купил бутылку чернил, стопу бумаги и сел за работу.
Так как сейчас у меня самый разгар писания, то пишу тебе кратко. Даст бог, в следующих письмах напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Сердечный привет деткам, и тестю, и теще, и каждому в отдельности.
Твой супруг Менахем-Мендл.
Главное забыл! Если бог поможет и я справлюсь со своими описаниями, то есть с названием, потому что названия у меня еще нет, я тут же отошлю это в редакцию и попрошу, чтобы они выслали в счет его несколько рублей на твое имя в Касриловку. Хочу, дорогая моя, чтобы и ты порадовалась теперешней моей профессии. Это почище маклерства: там это называется «картаж», а у писателей «гонорар»… Приятный заработок — этот самый гонорар… Легкий и почетный…
Тот же.
II

Шейне-Шейндл из Касриловки — своему мужу в Егупец
Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем.
А во-вторых, пишу я тебе, дорогой мой суженый: что с тобой будет? Ведь тебя никакая пуля не берет! Ни добром, ни злом! Как об стенку! Моя мама, — ее слова записывать надо! — говорит: «Больной выздоровеет, пьяный протрезвится, черный белым станет, а дурень так дураком и останется…» Скажи, не права ли она? Подумай, чего ты не делал с тех пор, как я тебя мужем своим знаю, горе мое горькое! А тебе все еще мало: на старости лет надумал рифмачом заделаться, бумагомарателем стал и марает! И находятся еще такие дураки, которые за это платят. Кто знает, что ты своими описаниями натворить можешь! Уж я научена! Как моя мама говорит: «Битой собаке палку не показывай…» А профессии выбирает он себе все-таки легкие, птичьи. Что ему? Он будет себе сидеть в Егупце в гостинице и «мазюкать», а я буду валяться здесь, в Касриловке, с его детьми и хворать «фленцией»! Вот уже недели три, как она забралась к нам, «фленция» эта самая, и даже не думает убираться. Всех свалила — от мала до велика…
А за деньги, которые ты мне даришь из твоих писательских заработков, я заранее благодарю! Твоим бы егупецким ловкачам иметь столько на обед, сколько ты получишь этого самого «голенара»… Дурень ты сплошной — с головы до ног!.. И если ты не хочешь, чтобы я, молодая, на тот свет ушла и оставила, упаси бог, детей твоих сиротами, выбрось из головы все твои воздушные заработки и свою замечательную писанину и приезжай наконец домой к жене и детям, к тестю и теще, — гостем будешь, как моя мама говорит: «Печку на радостях впору развалить…» Как желает тебе здоровья и счастья и сейчас и всегда
твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.
Мойше-Довида — коллектора ты помнишь? Надумал он и давно уже стал коситься на свою жену. Хотел от нее избавиться, но не знал, каким образом. И вот он взял и отправился в Америку. Но она поймала его на границе и закатила такой скандал, что он десятому закажет от жены удирать. На что способен литвак! Мои бы горести на его голову!
III

Менахем-Мендл из Егупца — своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она со всеми домочадцами!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что все, слава богу, идет хорошо. Мое имя напечатано в газете наряду со всеми писателями, и я теперь чувствую себя совсем другим человеком. В первую минуту, когда я увидал напечатанным свое имя — «Менахем-Мендл», у меня слезы на глаза навернулись. Думаешь, отчего? От радости, что есть такие хорошие, ласковые, порядочные люди на свете! Я имею в виду редакцию. Ведь надо понимать, что я у них не один, есть еще довольно много писателей и помимо меня. И тем не менее она не поленилась, села и прочла все мои писания, как видно от корки до корки, и ответила мне в газете, то есть в почтовом ящике, что мои описания ей нравятся, но что они несколько длинноваты. Это — одно. А во-вторых, она желает, чтобы я не выдумывал из головы; она хочет, чтобы я только «изображал» (так и сказано) жизнь города Егупца со всеми его типами. Судя по всему, она хочет знать, что у нас в Егупце творится, ибо как же иначе понимать слово «типы»?.. Не правда ли, какая деликатность со стороны редакции? Ну, так ведь нельзя же быть грубияном и откладывать на другой день. Я снял кафтан, сел и пишу ей, — вот уже третий день пишу и пишу, а писанию все еще конца нет! И так как я очень занят писанием и не имею времени, то пишу тебе кратко. Даст бог, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Привет деткам, тестю, и теще, и каждому в отдельности.
Твой супруг Менахем-Мендл.
Главное забыл! Прошу тебя, напиши, получила ли ты какие-нибудь деньги от редакции? Я просил, чтоб она тебе выслала пока, в счет будущего, немного денег. Что может случиться? Десяткой меньше, десяткой больше, — мы с ней сочтемся.
Тот же.
IV

Шейне-Шейндл из Касриловки — своему мужу в Егупец
Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем.
А во-вторых, пишу я тебе, что уже кровью харкаю от твоих замечательных писем. Что это еще за красавица, ради которой ты снял кафтан и стал с ней шуры-муры разводить? Пускай она сгорит вместе со своими деньгами! Нужна она мне очень, как моя мама говорит: «Не дари мне меда твоего и не надо мне жала твоего…» Уж она бы, положим, не обрадовалась, твоя Редакция, если бы послала мне деньги!.. Опротивели мне писания, которые ты посылаешь мне! А если уж и суждено мне иметь мужем писаку, то я не понимаю, почему для этого необходимо сидеть в Егупце? Чернил, что ли, нет в Касриловке? Стало быть, тут что-то не так, неспроста это… Как моя мама говорит: «Раскусишь яблочко, а там червяк…» Так вот, дорогой мой муж, собери свои писания и приезжай домой без всяких отговорок, — я уже больше не могу видеть, как томятся дети. Они каждый раз спрашивают, когда папа приедет? А я откладываю от пасхи до осени, а с осени до пасхи… А уж о Мойше-Гершеле и говорить не приходится! Такой умница, гораздо умнее отца, как желает тебе счастья и всего хорошего и сейчас и всегда
твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.
Как тебе нравится моя Брайндл? Она уже и со вторым мужем разводится. Никто не знает, почему. Но по секрету он показал мне свою руку всю в кровоподтеках. Он, говорит, готов отказаться от приданого и ее драгоценностей, лишь бы избавиться от напасти. Как мать говорит; «Лучше золотник счастья, нежели фунт золота…» Всей нашей семье не везет на мужей…
V

Менахем-Мендл из Егупца — своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она со всеми домочадцами!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что я уже исписал две бутылки чернил, принимаюсь за третью. Шутка ли описать такой город, как Егупец! Начал я с гостиницы, где живу, и первым долгом взялся за хозяйку. Ты, пожалуй, спросишь, почему за хозяйку? Потому что хозяина у нас нет. Она уже тринадцать лет как вдовеет. Муж ее был солдатом, а она у него второй женой. Вышла за него, говорит она, чтобы потом, пользуясь его правами, иметь возможность жить в Егупце. Жила она за ним так, что только врагам пожелать можно, потому что она лет на двадцать моложе его и считалась красавицей. Все мужчины — и евреи и русские — сохли по ней… А теперь она должна ждать случая, авось какому-нибудь Менахем-Мендлу захочется съесть тарелку борща или кусок мяса с хреном, и на такие заработки содержать сына-гимназиста и дочь-гимназистку, которые палец о палец не ударяют и ни в чем ей помочь не хотят. Привыкли на всем на готовеньком. Только и ждут, чтобы мамаша утром чашку кофе в постель подала. А потом, когда они приходят из гимназии, — есть ли, нет ли, — обед должен стоять на столе! А если подано не так скоро, устраивают скандал!
Вот какие это дети. На днях девица-гимназистка раскричалась утром, почему нет мыла, вбежала полуголая, вся шея наружу, в комнату, где гости сидели и пили чай, да как напустится на мать: «Что за свинство!»
Тут уж мы не выдержали и стали ее отчитывать: «Этому, что ли, учат вас в гимназиях?»
— Мало того, — говорю я, — что мать так трудится, ботинки твои чистит, пока ты спишь…
Я только еще хотел проучить ее как следует, но тут налетел на меня ее братец:
— А вам какое дело?
И стал меня ругать на чем свет стоит.
Это, конечно, меня задело, и я описал бедную вдову с ее распрекрасными деточками. Надеюсь, что напечатают, — это будет получше всяких нравоучений. Мир велик! Есть, наверное, еще такие же бедные вдовы и такие же дети, гимназисты и гимназистки, которые доводят своих матерей до могилы. Теперь ты понимаешь, дорогая моя, за что мне платят деньги? Но так как я занят и не имею времени, то пишу тебе кратко. Даст бог, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Привет деткам, тестю, и теще, и каждому в отдельности.
Твой супруг Менахем-Мендл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17