Надзиратель спросил у Давида ключи.
– Откуда у меня ключи? - проговорил с усмешкой Давид. - Ключи - это ее дело... Сарра! Где ключи? Открой им шкаф!
– Как это открыть шкаф? - удивилась Сарра. - Там же лежит маца!
– Ну, а если маца, так что? Съедят они твою мацу, что ли?
– Что ты говоришь? А если не съедят? Они же испортят ее всю!
Из этого разговора пришедшие разобрали одно только слово: "маца". И подметили перепуганное лицо Сарры. Очевидно, ей очень не хотелось открывать шкаф... Чиновники многозначительно переглянулись. "Знает, мол, кошка, чье мясо съела!.."
Но Давид истолковал этот взгляд по-своему, он решил, что "господа" посмеиваются над Саррой, и сочувственно улыбнулся:
– Она боится, чтобы вы не "охомецовали" ее мацу! Хе-хе!
Объяснения мало удовлетворили чиновников, и Давид Шапиро получил официальное приказание немедленно открыть шкаф.
Глазам чиновников представилось эффектное зрелище: три нижних полки были заняты мацой, а на верхних стояли горшки с жиром, яйцами, луком, лежали перец, хрен и прочие снадобья.
Отдельно в сторонке стояло нечто среднее между горшком и банкой, накрытое сверху белой бумагой с наклейкой, на которой еврейскими буквами было написано: "Кошер шэл пейсах". Этот сосуд привлек особенное внимание чиновников. С исключительной осторожностью он был снят с полки.
– Что здесь? - спросил один из обыскивавших у Давида.
– Это подарок к пасхе.
– От кого?
– От сестры.
– От вашей сестры?
– Да! У меня есть богатая сестра, то есть она замужем за богатым человеком, очень набожным хасидом!
– Хасидом? - насторожился чиновник и переглянулся с остальными. - Нельзя ли вскрыть эту посудину?
– Отчего ж, с большим удовольствием, - сказал Давид и уже принялся было за веревочку, но в это время прибежала Сарра:
– Осторожно, ты разольешь!
– Чего ты боишься? - рассердился Давид. - Чего ты дрожишь? Что я тут разолью? Подумаешь, есть чего пугаться! Когда велят открыть, нужно открывать. Обыск - не ревизия правожительства!
– Ну, будет, будет, - перебил жандарм, - на вашем жидовском жаргоне успеете наговориться, когда мы уйдем. А пока извольте открыть банку.
Шапиро развязал веревочку, снял торжественно бумагу, и по всей комнате распространился пряный запах мастерски засоленных огурцов.
Обыск продолжался по всем правилам и прошел без особых инцидентов. Пересмотрено было решительно все, вплоть до Сёмкиных и Беттиных учебников. Книги оказались вне подозрения, и только одна заинтересовала ищеек: знаменитая "Агада", загнутая как раз на том месте, где была изображена вышеописанная картина жертвоприношения Авраама...
"Агада" была взята, к немалому удивлению Давида Шапиро, вообще не понимавшего цели обыска.
Из комнаты в комнату добрались и до Рабиновича. Давид объяснил, что здесь живет квартирант.
– А, кстати, вот он и сам, Рабинович!
– Очень приятно! - вежливо раскланялся чиновник, которого Давид принимал за судью, и спросил, чем Рабинович занимается.
– Дантист! - ответил Рабинович, а Давид поторопился добавить, что его квартирант еще, собственно, не дантист, а только учится зубоврачеванию.
– Очень приятно! - повторил судья. - Вы, очевидно, занимаетесь для правожительства?
Рабиновичу послышалась насмешка в подчеркнуто вежливом тоне спрашивающего. И он хотел было что-то ответить, но его предупредил Давид Шапиро.
– Видите ли, - сказал он, - этот молодой человек медалист и мог бы, конечно, быть студентом... но так как он еврей и не попал в "норму"...
Давид собирался очень подробно рассказать историю своего квартиранта, но надзиратель подмигнул ему и пресек повествование.
Комнату Рабиновича перерыли сверху донизу и не нашли ничего интересного, кроме пачки книг на столе.
"Судья" спросил, по этим ли книгам изучает Рабинович зубоврачебное дело.
– Нет, - сказал Рабинович,- это другие книги...
Увидев, что пачку книг связывают и намерены забрать, Рабинович попытался протестовать:
– Эти книги не мои, мне их дали на пару дней.
– Кто?
Рабинович почувствовал, что дело осложняется, и отмолчался.
– Будьте любезны открыть ящик стола!
– Пожалуйста!
Рабинович вытащил не без труда капризный ящик и опрокинул его вверх дном на стол.
Чиновник осторожно расправил все бумажки, заглянул в дневник, все сложил в портфель и уже перед уходом извинился за беспокойство и заявил, что бумаги и книги будут возвращены Рабиновичу через полицию...
***
– У вас ничего "нелегального" не было? - спросил Давид тревожно у квартиранта, когда все ушли.
– Ничего нелегального у меня найти не могли! Там и было-то всего несколько невинных книжек, неважные бумажки да еще письмо от сестры.
– У вас есть сестра? - удивилась Сарра.
– Есть! Разве я не говорил вам?
– Ни разу! Впервые слышу. Как ее зовут?
– Ну, мама! - сказала Бетти. - Мало того, что у него перерыли всю комнату и забрали все, что было, ты еще с допросом пристаешь!
– Какое тебе дело? - оборвала Сарра.- Что ему стоит сказать, как зовут его сестру?
– Ее зовут Верой! - сказала Бетти. - Ну что, тебе легче стало?
– Вера? - спросила Сарра.
– Ну да! Вера, А что такое?
Сарра покраснела и, чтоб скрыть свое смущение, обратилась к мужу:
– Что ты скажешь? Хоть бы раз человек сказал, что у него есть сестра и что ее зовут Вера!..
– Чудная женщина! - усмехнулся Давид. - Что тебя, собственно, так удивляет: то, что у Рабиновича есть сестра, или то, что ее зовут Верой?
– Ни то, ни другое! - пыталась извернуться Сарра. - Меня удивляет только одно, что Бетти знает о сестре Рабиновича, а я не знаю!
– Меня удивляет совсем другое! - сказал Давид Шапиро. - Уже прошла зима, вот уж, слава Богу, пасха, а ты все еще ничуть не поумнела!..
Все рассмеялись. Смеялась и Сарра, но никто не мог знать, какой камень в эту минуту свалился у нее с души...
И счастливая мать готова была забыть про обыск и про все переживания этого тяжелого дня. Давид, в свою очередь, радовался, что все прошло благополучно, и только никак не мог в толк взять, почему забрали "Агаду" и отчего сыр-бор разгорелся. Странные вещи творятся на свете!..
– Н-на! - проговорил он вслух, проводя руками по лицу. - Все хорошо, что хорошо кончается... А пока, не успеешь оглянуться, как уж праздник наступит... Пора в синагогу собираться!
Глава 32
ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ
Нет тайн на еврейской улице. Едва только закончился обыск у Шапиро и полиция удалилась, вся улица уже знала о том, что у Шапиро были "гости". Улица забурлила.
– Полиция среди бела дня!
– Да еще в канун пасхи!
– Что это означает?
Родственники, друзья, соседи, знакомые, все наперерыв спешили выразить Шапиро свое соболезнование, а кстати узнать подробности: как да почему?
Но всем им пришлось уйти с пустыми руками. Сарра, и без того по макушку погруженная в предпраздничные хлопоты, встретила соседское участие недружелюбно.
– Ничего не случилось. Ровно ничего. Полицейская глупость! Обыск у квартиранта. Осмотрели книжки, бумажки разные. Ничего не нашли. Сущий вздор!
– Ну, ничего так ничего. Хороших праздников вам!
Соседи ушли. Но им на смену явилась величественная Тойба Фамилиант с дочерьми.
Удалив молодежь в другую комнату и оставшись вдвоем с Саррой, Тойба начала выкладывать городские новости:
– Ох, Саррочка, душечка, в городе нехорошо! Все говорят об этом убийстве. Русские очень возбуждены. Толкуют о том, что убитого мальчика нашли возле ваших ворот. Дай Бог, чтоб не запутали в это дело Давида!
– Давида?! Какое отношение имеет к этому делу Давид?
– Ах, Сарра, голубушка, и вы еще спрашиваете? Нет ничего невозможного в наши дни. Разве вы забыли вечер пурим, когда вы были у нас и эта женщина пришла спрашивать вас о своем сыне?
Не жалея красок, Тойба Фамилиант рисовала картины одну другой мрачнее. Наконец, удостоверившись, что Сарра близка к обмороку, Тойба стала ее успокаивать: сейчас, мол, незачем говорить обо всем этом, потому что если что и случится, то не раньше чем на "ихнюю" пасху. Наконец, при малейшей тревоге Сарра может, недолго думая, забрать всех своих домочадцев (квартиранта тоже) и перебраться к ним, в верхнюю часть города. Они живут на очень спокойной улице - там все будут в полнейшей безопасности.
После бесконечных взаимных пожеланий к празднику женщины распрощались, и Тойба с дочерьми направилась домой.
***
По инициативе Сарры проводить тетю Тойбу пошла Бетти с неизменным своим спутником Рабиновичем.
Иссиня-черная ночь вырядилась в праздничные одежды, усыпанные мириадами сверкающих звезд...
От них струился неверный колеблющийся свет, в мерцании которого то выступали, то прятались счастливые лица влюблённой четы.
Они возвращались домой медленно, нарочно растягивая свою прогулку и возможность побыть наедине.
И теперь уже Рабиновичу казалось, что настало время раскрыть Бетти все свои тайны, излить душу. Рассказать все, от начала до конца, вплоть до того, что он намерен порвать со всем своим прошлым для того, чтобы устранить последнее препятствие.
Отчасти он уже подготовил ее. Он как-то рассказал, что история с теткой-миллионершей - сплошная выдумка, которая до поры до времени нужна ему по некоторым соображениям. Рассказал, что у него есть отец, который его очень любит, но не сходится с ним во взглядах по некоторым вопросам, и очень религиозная сестра - Вера, готовая за брата в огонь и в воду.
Говорил о том, что, несмотря на всю свою любовь к родным, ему придется порвать с ними, так как шаг, который он собирается предпринять, будет для них смертельным ударом.
Более точно Рабинович не объяснялся, но Бетти, не без некоторой досады, этот "шаг" истолковала по-своему. Ей не улыбалась война с отцом; она не понимала, откуда взялась у Рабиновича верующая сестра. Отца Рабиновича она представляла себе буржуем, разбогатевшим евреем, выскочкой, разыгрывающим аристократа. И для того чтобы Рабинович не кичился своим аристократизмом, она ему как-то намекнула, что, в противоположность своей мамаше, она ненавидит этих новоявленных богачей до тошноты...
– Что вы против них имеете? - спросил Рабинович, любивший её подразнить.
– Ничего я против них не имею. Я их просто терпеть не могу. Уж очень они противны - эти еврейские денежные тузы с одутловатыми брюшками, тройными затылками, пресыщенными губами и потухшим взором...
– Однако попасть к вам на зубок - удовольствие небольшое, - заметил Рабинович, любуясь ею.
– Упаси вас Господь! - шутливо ответила Бетти.
– Интересно бы попытаться.
– Не рекомендую - раскаетесь.
Рабинович вспомнил этот разговор. С тех пор прошло довольно много времени. И теперь, идя рядом, они чувствуют, как их влечет друг к другу все сильнее и сильнее.
Медленно идут они по улице, не нарушая торжественной тишины ненужными словами. Все чаще встречаются их взоры, все теснее пожатие рук, и, будто в полусне, тянутся друг к другу их губы.
Бетти вырвалась из рук Рабиновича и побежала вперед. Он помчался за ней.
В дом оба вошли раскрасневшимися, с предательски горящими глазами.
Сарра, подметив их возбуждение, спросила нарочито спокойно:
– Хорошо на улице?
И оба ответили в один голос:
– Чудесно! Восхитительно!
Глава 33
ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ
Давид вернулся из синагоги с обычным праздничным приветствием, уселся и стал спокойно справлять ритуал "сейдера".
Но лицо его было подернуто грустью, и в голосе больше, чем всегда, звучали минорные ноты. Впрочем, заметить такие детали могла только Сарра, сидевшая по правую руку мужа.
Кто бы сказал, что это та самая Сарра, которая своими руками соорудила весь этот праздник? Теперь руки ее сверкают белизною и бриллиантами старомодных колец, надетых по случаю праздника. Но больше всего сияет еще молодое, прекрасное, хотя и озабоченное, лицо Сарры. Душа ее переполнена печалью, особенно после визита Тойбы, испортившей настроение несколькими брошенными вскользь словами. К тому же она вспомнила, что среди забранных полицией у квартиранта бумаг была и фотографическая карточка Бетти... Что же это будет? Она глядит на дочь и на Рабиновича, сидящих рядом, и молит за них обоих Бога... В том, что они любят друг друга, она не сомневается. Это видно по всему. А сегодняшний вечер и эта торжественная трапеза сблизили их еще больше.
Началось с того, что Давид Шапиро, вернувшись из синагоги, обратился к Рабиновичу и попросил его надеть фуражку:
– Вы хоть и студент, и медалист, и наполовину гой, но это не имеет отношения к сейдеру. За сейдером еврей должен сидеть в фуражке!
Затем он усадил Рабиновича рядом с Бетти, дал им обоим одну "Агаду" и сказал дочери:
– Уж ты покажешь ему там, что читать и чего не читать... Он, наверно, в этом деле не очень-то смыслит...
Бетти переводит Рабиновичу слова отца, и оба чувствуют себя на седьмом небе.
Они сидят рядом, склонившись друг к другу, глядят в одну "Агаду", а мысли витают далеко-далеко...
У Бетти на устах еще горит поцелуй Рабиновича, и ей кажется, что следы его видят все окружающие. Как это случилось? Кто сделал первое движение: он или она? И что будет теперь? С кем он будет говорить и как будет говорить? Может быть, он вызовет своего отца, откормленного буржуя?..
"Нет. Этого он не сделает: он знает, как я к этому отношусь".
Так думает Бетти, перелистывая "Агаду", и встречается с его глазами.
– Будь моей! - говорят его глаза.
– Я твоя! Я давно твоя! - отвечают глаза Бетти, и ей кажется, что она видит своего возлюбленного насквозь, читает его мысли... Бедная, счастливая девочка! Если бы она могла знать, что сидящий рядом с ней человек с черной копной волос, с семитическим носом и еврейской фамилией, человек, прошедший уже через "процентную норму", "правожительство" и прочие еврейские привилегии, ведет свое происхождение не от праоцев Авраама, Исаака и Иакова, а... от потомственных почетных дворян!
Может ли Бетти предполагать, что отец "Рабиновича" - богатейший помещик Иван Иванович Попов, заметная фигура в сферах? Конечно, Иван Иванович Попов не может похвастать, что он происходит от "настоящих славутских Шапиро"; но этот недочет до некоторой степени компенсируется тем, что сам он - бывший губернский предводитель дворянства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31