Панков я совсем не боялся. Здесь, в Берлине, я и сам был панк.
Толпа не просто двигалась в сторону Восточного Берлина. По дороге все орали в мегафоны, раздавали листовки, били в рожу тем, кто не там стоял, и кокетничали с дамами.
Девица с цепочкой, висящей через всю щеку от уха до ноздри, что-то громко крикнула мне и рассмеялась, а я пожал плечами: не понимаю. Она перешла на английский, спросила, откуда я?
Детка предупредила, чтобы, гуляя по ее объединяющейся стране, я не вздумал признаваться, будто приехал из СССР: побьют. На всякий случай я заготовил легенду, будто являюсь ирландцем.
Очень удобно: с одной стороны, отпадают вопросы, почему по-английски я разговариваю с акцентом (потому что я не англичанин, а ирландец). А с другой – кто сможет меня проверить? Какой нормальный человек знает, что там в Ирландии творится, кто у них премьерминистр и как называется главная площадь Дублина?
Возможно, эти милые парни начали бы меня бить… я понятия не имел, что написано на их транспарантах… не знал, может быть, демонстрация проходила под лозунгами «Хороший русский – мертвый русский!»… я все равно сказал им, что я из СССР. Девица задрала брови, спросила, как меня сюда занесло, и приобняла за брючный ремень.
Полисмены в шлемах со стеклянными забралами появились быстро. Они сдвинули щиты и оттерли панков в западный сектор. За спинами полисменов виднелись пожарные машины. Подъехавшие телевизионщики снимали происходящее с крыши своего автобуса.
Покричав еще немного, панки начали расходиться. Девица с цепочкой угощала меня пивом и что-то быстро говорила. Ее английский был гораздо лучше моего. Кроме того, перед этим я сутки не ел… мюсли достали, а больше Детка мне ничего не давала… и от пива кружилась голова… а новая знакомая сказала, что мы с ней обязательно должны съездить в Кройцберг… это такой район.
К одиннадцати вечера я потерял и девицу, и представление о том, где нахожусь. В кармане плаща у меня еще с ленинградских времен валялась ирландская монетка. Желтая, здоровенная, похожая на юбилейный рубль монета с нарисованным музыкальным инструментом лирой и двумя буквами: 5Р.
Это был мой амулет: то, что можно сжать в руке, когда не знаешь, какой выбор является правильным. Буквы означали «пять пенни». Однако если вы не в курсе, то «фунт стерлингов» по-английски тоже начинается с буквы «пи»: «паунд». В этом и состояла суть того фокуса, который я весь вечер демонстрировал желающим.
Я заходил в бар и говорил: «Пиво!» Бармен наливал мне пиво, объявлял цену, а я пригублял из бокала и вместо того, чтобы заплатить, рассказывал каждый раз одну и ту же историю:
– Короче, слушай меня, мужик. Я – ирландец, врубаешься?
– И?
– Я приехал из Ирландии и сейчас не могу в вашем сраном городе поменять ирландские деньги, врубаешься?
– И?
– Вот тебе монетка в пять фунтов. Это много денег. Этого хватит заплатить за четыре пива, врубаешься?
Бармены с тупыми лицами разглядывали мою монетку, а потом говорили, чтобы, допив, я забирал свои монетки и покинул их заведение.
Вряд ли они до конца понимали всю историю. Еще маловероятнее, чтобы они в нее верили. Но это было не важно. Важно то, что я сам в нее верил.
Сколько кройцбергских пивнушек я обошел в тот вечер – не помню. Я действительно практически не ел все предыдущие дни, зато пил много… один раз в баре хлопнул не пива, а double vodka… и вроде бы бил кого-то по лицу… какого-то вроде бы пожилого человека… но это – все, о подробностях меня не спрашивайте.
11
Детка говорила, что в квартиру меня принесли. Мне и до сих пор лень думать о том, кто бы это мог быть. О том, что в прихожей меня вырвало прямо на ковер, я догадывался и безо всяких ее рассказов.
Она попросила меня вернуться домой. В смысле – в СССР. Утром, пока я спал, она, дождавшись, пока откроется «аэрофлотовский» офис, сходила, поменяла мне билеты. Потом я проснулся, она отдала билеты мне, и мы сели завтракать. Я выпил кофе, ушел в уборную и там меня опять долго рвало.
Самолет улетал вечером. Разговаривать было не о чем. Ноги дрожали, а перед глазами стояли тухлые круги.
Прежде чем уйти из квартиры, я попросил у Детки денег, добраться до аэропорта Шонефельд.
– Нет. Не дам. Ты все равно пропьешь.– Сука. Как я поеду? Я не могу идти в твой Шенефельд пешком.
– Не моя проблема.
– Ну, хотя бы мелочи.
– Нет. Ты ведь как-то добрался оттуда?
Впрочем, мелочи она мне все-таки насыпала. Не оборачиваясь, я забрал рюкзак и вышел из квартиры. День только начинался.
В берлинском метро нужно было покупать бумажный билетик, как в пригородной электричке. По вагонам, не торопясь, ходили контролеры в синей униформе. Поэтому на выданные деньги я купил себе пива, а потом стоял у самой двери в вагон и высматривая контролерьи фуражки.
Часть метро была проложена под землей. Ехать там было не веселее, чем в метрополитене моего собственного города. Однако, оказавшись в Восточной части, поезд выныривал из-под земли и взбирался на проложенный на сваях высоко над городом путь. С высоты рассматривать берлинские кварталы… и пить пиво… немецкое холодное пиво… через некоторое время жизнь вернулась ко мне, хотя и не совсем.
Снизу плыли бесконечные закопченные фабричные дворы. Все вместе напоминало обложку альбома группы U2 Achtung, baby, до выхода которого оставалось еще двадцать месяцев. Люди, которых удавалось разглядеть, были удивительно некрасивы.
В аэропорту я опять оказался таким же, как все: русским среди русских. Соотечественники были столь же некрасивы, как и немцы, но теперь они совсем меня не раздражали. Все было окончено. Пора домой.
Когда из Ленинграда я уезжал в Западный Берлин, приятели с завистью в голосе спрашивали: «Ведь, наверное, ты не вернешься, да?» Их можно понять: человека, пережившего клиническую смерть и видевшего ангелов, но все же реанимированного, даже хирурги воспринимают как неудачника.
Однако я вернулся. Оттуда, где я был, я не привез ничего… даже жестяной баночки с пивом… в те годы на моей родине напитки никогда не разливались в баночки: только в бутылки.
Посадки в самолет предстояло ожидать в тесном отстойнике. Там были рыжие пластиковые креслица и бар. На барной стойке стоял телемонитор, внутри которого (поверите?) Стинг бродил по Манхэттену и распевал песенки про то, что он не пьет кофе… он, дорогуша, пьет исключительно чай… теперь мне тоже предстояло пить только чай. Отныне и на годы вперед – душистый русский чай.
Советский строй был плох всем – кроме одного. Я жил плохо, но знал, что где-то такие, как я, живут хорошо. Жизнь в СССР была скучна, некрасива и ограничена миллионом запретов. Зато из нее можно было убежать… а куда мне бежать теперь?
– Суки! – шипел я. – Они отняли у меня зрение… теперь мне не на что оглянуться… я почти инвалид.
Прежде чем увидеть этот ублюдочный немецкий мир, я верил: все ничего! пусть я живу не очень, но есть на планете места, где живется иначе. Конечно, есть! Иногда эти места показывают в кино. Ими пахнут страницы контрабандного журнала GQ.
Во что мне оставалось верить теперь?
Я запросто мог прожить без сигарет и пива. Я мог напрячься и обойтись всего парой новых аудиокассет в год. Но жить без культа, пророком которого был двуликий Янус Сталлоне-Шварценеггер, было незачем.
Пьяный, растрепанный, с красными глазами и ободранным горлом, я сидел в баре берлинского аэропорта и бормотал:
– Суки… что же делать-то теперь, а?.. делать-то что?.. суки…
Пассажирам не было до меня никакого дела. 2010 A. D.

Южно-Сахалинск – Чита (Время в полете: 2,5 часа)

1
Южно-Сахалинск – город из серии: «Уважаемые пассажиры, мы приземляемся, пожалуйста, пристегните ремни и переведите часы на пятнадцать лет назад». Первое, что меня поразило в аэропорту: огромное количество белых голов. В основном, конечно, крашенных, но были и настоящие. После Узбекистана блондины казались редким природным извращением, вроде сиамских близнецов. Разумеется, вы догадываетесь, что именно я сделал, едва сойдя с трапа самолета. Ну да, все верно: купил батарейки для плеера и поймал волну местного радио. В том месте, откуда я прилетел, батарейки не продавались, а о таком чуде, как FM-радиостанции с европейской музыкой, там не слышали даже искушенные меломаны.
После этого я купил эмчеэсовцам водки и поехал в гости. На столе стояла красная рыба и красная икра, а у мужчин за столом были красные рожи. Они пили алкоголь и орали о своем:
– Винтокрылая машина – красивая машина! Я – парень преданный малой авиации! Малой, понимаешь?
Это были крепкие мужчины с громкими голосами, которые обычно бывают у глухих… с вонючими пахитосками в нагрудных карманах рубашек… с плоскими животами, жесткими рыжими усами и прижатыми к голове ушами… когда такие мужчины ходят в баню, видно, что у них коричневые шеи и коричневые кисти рук, а остальное тело – не просто белое, а почти синее… это были мужчины, способные выпить за ночь несколько литров водки, но не способные с утра об этом вспомнить… это были отличные люди.
Дом – это когда ты приезжаешь и звонишь друзьям: «Ура! Я вернулся!» Но в Петербурге мне совсем некому позвонить… с таким же успехом я могу набрать произвольно выбранный номер в этом городе.
Раз мне некому сообщить, что я вернулся, значит, можно считать, будто я совсем и не уезжал… разумно?
С утра один из эмчеэсовцев на стареньком «Москвиче» отвез меня в аэропорт купить билеты, а потом все повторилось опять.
Утром третьего дня я заметил, что жена хозяина посматривает на меня косо. Когда хозяин проснулся, выпил пива и почистил зубы, я сказал, что спасибо, но я, наверное, пойду.
– У тебя самолет когда?
– В пять утра.
– Ну, и куда ты в такую рань?
– Погуляю. Полюбуюсь красотами.
– На море поедешь?
– Здесь есть море?
– Ты чего! Охотское море! Тихий океан! Горбуша на нерест идет! Такая рыбалка!
Я расспросил, как доехать от его дома до Охотского моря. Это оказалось несложно. Хозяин дома долго пожимал мне руку и даже выскочил в тапочках проводить на улицу, а там наклонился к моему уху и занял немного денег на алкоголь.
Сам город представлял из себя двенадцать улиц, зажатых между четырьмя холмами, которые здесь следовало называть сопками.
Я вышел на центральный проспект. Там стоял ларек с пивом «Балтика». Возле него стоял мужчина, а вокруг мужчины бегал ребенок лет пяти и просил, чтобы папа купил ему конфет, но папе было не до того: он пил пиво со своей старшей дочерью.
Вокзал был грязен и пуст. Чем ближе к нему, тем больше пьяных сахалинских мужчин лежало на асфальте.
Особенностью местной железной дороги было то, что рельсы были проложены не в два параллельных ряда, а только в один. Паровозик отправлялся в путь, доезжал до конечной станции и по тем же самым рельсам ехал назад.
В вагоне помимо меня ехал лишь один пассажир. Разумеется, смертельно пьяный. Он громко на два голоса разговаривал сам с собой. Других желающих пообщаться не нашлось.
Я понемногу начал вспоминать, какая она, Россия.
2
Смешно: когда мне было шестнадцать лет… ну, от силы, семнадцать, я составил план, программу, в соответствии с которой собирался прожить жизнь. Каждому возрасту там соответствовала определенная денежная сумма.
Дословно, разумеется, не помню, но были там пункты вроде: «к 21 году кончить вуз и купить автомобиль… к 23 жениться и переехать в четырехкомнатную квартиру».
Квартира, в которой я живу, все еще не очень большая. Автомобиля у меня нет и, наверное, никогда не будет. Зато я женился. Что было, то было. Все вообще произошло очень похоже… но все равно – совсем не так.
Впервые в жизни какие-то деньги появились у меня год назад. То есть плавного накопления до этого не то что не было, а был бред собачий, и, вообще, хорошо, что я не помер с голоду.
Все изменилось после выхода романа, подписанного моей фамилией. Очень быстро модная московская газета начала приторговывать футболками с моим изображением… в книжных магазинах появились плакаты с моим изображением… в глянцевых журналах публиковались рассказы обо мне, сопровождаемые моим изображением… даже в мюзик-шопах продавался CD, включив который, можно было послушать мой голос, а на вкладыше которого виднелось мое изображение.
Издатели выстраивались в очередь… совали купюры в замочную скважину моей запертой двери, просили взять и опять красиво помереть… по просьбе читателей…
Мне не хотелось больше умирать. Хотелось жить. Но я не знал, с чего начать.
Именно издатели подсадили меня на деньги… зависимость оказалась похлеще, чем от героина. Ты берешь в руки первую купюрку… как шприц… ты думаешь, что сильный парень, справишься… но ты проиграл уже в эту минуту.
Ты решаешь немного заработать… просто чтобы не думать о деньгах… и мир радостно дает тебе заработать, но ни о чем, кроме денег, думать ты больше не можешь.
Издательский бизнес – сволочное занятие. Когда-нибудь я расскажу вам обо всех его секретах, но не сегодня, идет?
За первые три месяца карьеры писателя я заработал не меньше $7000. С одной стороны – скромненько. Московские редактора зарабатывают и побольше. С другой стороны – в год должно было получиться около $28 000. Правда, лафа кончилась гораздо быстрее чем через год.
Тем не менее я успел купить себе жалюзи на окно в кухне, умную, как говорящий попугай, стиральную машину, дорогой стульчак на унитаз, моющий пылесос Rowenta, машинку, чтобы брить голову, телевизор с самой большой диагональю, какой только бывает, коляску новорожденному сыну, компьютер и удобный стул, чтобы сидеть за компьютером, целую кучу модной одежды, индийских курительных палочек, лосьонов для бритья, мебели, ароматизированной туалетной бумаги, корма для аквариумной черепахи…
Еще я купил себе навороченный телефонный аппарат с автоответчиком. Мне нравилось с ним баловаться. Сперва я замогильным голосом записал на нем такой текст:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21