Вслед за тем и королева Мария-Антуанетта отказалась от положенной ей крупной суммы.
Давно уже ни один государственный акт не встречал такого всеобщего одобрения. Все славили нового, великодушного и справедливого монарха и ждали давно назревших реформ, прежде всего изгнания со своих постов ненавистных правителей прежнего царствования — канцлера Мопу и министра аббата Терре. Король не спешил; уже с первых дней царствования проявились присущая ему медлительность и нерешительность. Но 25 августа были обнародованы указы о смещении Мопу и Терре. Эта весть была встречена народным ликованием. В Париже, Руане, других городах на площадях сжигались чучела, изображавшие ненавистных министров царствования Людовика XV и всесильной Дю-барри.
Почти одновременно на пост государственного контролера финансов был призван один из самых авторитетных лидеров школы экономистов-физиократов, Анн-Робер-Жак Тюрго. Новый государственный контролер отличался от других руководителей школы экономистов (Ф. Кене, Мирабо-старшего и др.) не только тем, что в его теоретических работах гораздо последовательнее проступали чисто буржуазные воззрения, но и самим складом своим: он был не только, вернее, даже не столько теоретиком, сколько государственным деятелем, практиком. Почти пятнадцать лет он был интендантом в Лимузене и за эти годы провел в провинции столько реформ прогрессивного характера, что о них стала говорить вся страна. Заняв пост генерального контролера финансов, он с той же неистощимой энергией увлекся широкими государственными преобразованиями. Маркс писал о нем: Тюрго выступил как «радикальный буржуазный министр, деятельность которого была введением к французской революции»24.
В 1774 году Тюрго не было еще пятидесяти лет, он был воодушевлен идеями широких преобразований и обладал огромной динамической силой. Его появление на посту генерального контролера финансов требовало изменения правительственного руководства в целом. К власти пришли новые люди. Одним из влиятельнейших министров стал известный просветитель и друг Руссо — Кретиен-Гийом Малерб де Лемуаньон, полный, как Тюрго, решимости искоренить социальные недуги французского королевства. В стране наступила новая, либеральная эра.
Был ли осведомлен об этих новых общественных изменениях Оноре де Мирабо? В том не может быть ни малейшего сомнения. При остром интересе к социальным и политическим проблемам автор «Опыта о деспотизме» должен был с пристальным вниманием следить за развитием событий во Франции. Он причислял себя, и с определенным основанием, к «партии Просвещения». Она была ему идейно близка, его должны были знать и Тюрго, и Малерб (с Малербом он установил прямые связи). Мирабо был вправе рассчитывать на их поддержку.
Словом, его бегство из крепости Жу вовсе не было необдуманным, спонтанным актом безумия, безрассудства. Скорее, напротив, оно было обдуманным и в известной степени правильно во времени рассчитанным шагом. Действуя так, Мирабо несомненно надеялся добиться отмены lettre de cachet («тайного приказа»), представлявшегося ему явно несовместимым с либерально-буржуазным, просвещенным, как говорили в ту пору, курсом правительства реформ Тюрго — Малерба.
Даже в этих частностях Мирабо обнаружил верное чутье политической атмосферы. Малерб действительно, заняв пост государственного секретаря, решил первым делом искоренить как позорный пережиток абсолютистского произвола лишенную всякой законной основы практику lettre de cachet. Он приказал своим сотрудникам представить ему полный список всех заключенных или находящихся под надзором полиции по «тайным приказам» и произвести тщательное расследование каждого дела. Он имел в виду в конечном счете всех освободить, а саму систему «тайных приказов» полностью исключить из государственной практики королевства как несовместимую с новым, просвещенным веком.
Мирабо в глуши Понтарлье вряд ли мог знать об этих конкретных действиях министра. Но он правильно предположил, что Малерб должен быть противником политики произвола, царившей при прежнем царствовании. Он направил ему пространное послание, в котором, перечисляя насилия, беззакония, обрушившиеся на него с юных лет, требовал восстановления справедливости.
Расчеты Мирабо в исходных позициях были правильными. Но он не мог предвидеть, какие поправки внесет в них жизнь.
События развивались стремительно. В течение примерно полутора месяцев Мирабо удавалось скрываться в маленькой комнатушке неподалеку от дома маркиза де Моннье. Его положение было незавидным. Он полностью зависел от слуг Софи, которые приносили ему пищу и охраняли его от посторонних взоров. Софи изредка удавалось с ним встречаться.
Но эта комнатка была единственным тихим островком среди бушующего моря. Понтарлье был взбаламучен скандалом, представлявшимся беспримерным. Кумушки с утра до вечера только и обсуждали невероятное происшествие в их благопристойном городе. Исчезновение графа де Мирабо вследствие открытой, афишированной связи с маркизой де Моннье, не умевшей и не желавшей скрывать своей близости со знаменитым узником крепости Ж у, рождало самые невероятные толки и домыслы. В конце концов о месте тайных свиданий влюбленных через слуг все-таки узнали. Перед маркизой де Монпье закрылись двери всех дворянских домов Понтарлье. Она оказалась в полном одиночестве, окруженной всеобщим презрением. Аристократическое лицемерие имело свои законы. Если бы то же самое — связь замужней маркизы с женатым графом — поддерживалось с соблюдением внешних приличий, все бы считали это в порядке вещей. Но в данном случае нарушение общепринятых норм поведения было совершено открыто. Для Софи Моннье наступили трудные времена.
Как это бывает в подобных случаях, последним, кто узнал о событиях, волновавших весь город, был обманутый муж. В течение ряда недель маркиз де Моггаье с огорчением вздыхал: что это к нам так долго не приходит милейший граф де Мирабо? Софи недоуменно пожимала плечами.
Мирабо, которому наскучило вынужденное уединение в неприглядном помещении, в один из дней имел дерзость явиться открыто в дом господина де Моннье. Силой своего красноречия он сумел заговорить зубы старому маркизу, и тот, растроганный, предложил ему полное гостеприимство в собственном доме.
Но все имеет свой конец. Значительно позже, чем это можно было предположить, почтенный маркиз все же осознал, что он выступает в неприглядной роли рогоносца, и он обрушил яростное негодование против опозорившей его жены.
У Софи был характер. Она не пожелала слушать обличительные тирады нелюбимого мужа и уехала из Понтарлье к своим родителям в Дижон. Одновременно в заранее подготовленную законспирированную квартиру был переброшен и ее возлюбленный.
Но в Дижоне оказалось еще труднее, чем в Понтарлье. Ее мать госпожа де Рюффей де Монфор была главным образом озабочена тем, чтобы ее дом сохранял репутацию первого салона Бургундии. Чувства дочери ее менее всего занимали, и, считая происшедшее (о котором она была уже превосходно осведомлена, включая все домыслы и легенды, созданные пылким женским воображением) крайне компрометантным, она установила над Софи неусыпный надзор.
И Софи и Оноре в Дижоне оказалось совсем нелегко.
Но однажды Оноре, тяготившийся вынужденным бездействием и одиночеством на своей конспиративной квартире, рискнул явиться на бал к руководителю высшей административной власти Бургундии господину де Монтеро под вымышленным и странно звучавшим именем маркиза де Лансефудры. Среди приглашенных была и семья де Рюффей. Софи, не ожидавшая этой встречи, на какое-то время лишилась чувств и тем выдала себя. Госпожа де Рюффей утроила надзор за Софи. Мира-бо-Лансефудра представлялся ей демоном во плоти. На следующий день она подала против него официальную жалобу и добилась его ареста. Но даже после этого она продолжала так его опасаться, что на ночь связывала перевязью ногу Софи с ногой ее сестры, спавшей в той же комнате, дабы ее дочь не убежала к демону-соблазнителю.
Мирабо, оказавшийся вновь в заключении, на этот раз в замке Дижона, пребывал тем не менее в превосходном настроении.
Причиной этого было не только то, что он быстро и без особых усилий завоевал симпатии и доверие господина де Монтеро. Руководитель высшей административной власти в Бургундии проявил полное понимание чувств несчастных возлюбленных. Маркиз де Моннье, взявший в жены девушку на пятьдесят лет моложе себя, должен был понести заслуженное наказание. Монтеро создал своему узнику самые благоприятные условия в замке Дижона. В роли узника властей Бургундии Мирабо жилось свободнее, лучше, чем когда-либо раньше.
Но все же его бодрое настроение объяснялось не этим. В начале 1776 года он получил от Малерба известие о том, что дело его вскоре будет положительно решено.
Мирабо рассчитывал на скорое освобождение с первых дней образования правительства Тюрго — Малерба. Но он не мог предвидеть всех возникших на его пути препятствий.
У нового правительства было немало серьезных забот. Летом 1775 года в ряде провинций королевства развернулось широкое народное движение протеста, вошедшее в историю под именем «мучной войны». Эти народные волнения показали, какого накала достигли социальные противоречия в королевстве. С большим трудом лишь к осени правительство Тюрго смогло преодолеть кризис.
Но возникли еще и препятствия более частного характера, затруднявшие быстрое решение дела Оноре де Мирабо.
Приходу к власти Тюрго — Малерба радовался не только томящийся под надзором полиции граф де Мирабо. Новое правительство еще более импонировало его отцу маркизу де Мирабо. «Друг людей», один из авторитетнейших лидеров школы физиократов, не без основания считал себя отныне представителем руководящей «партии». В этом качестве явившись к Малербу, он потребовал от министра новых строгих и эффективных мер против своего непокорного сына.
Малерб оказался в затруднительном положении. Он был полон решимости освободить графа Оноре де Мирабо, но не мог в то же время не считаться с настойчивыми требованиями одного из теоретиков партии экономистов. Как справедливо утверждает одна из новейших биографов Мирабо, Антонина Валентен, парадоксальность ситуации заключалась в том, что в пререканиях теоретика партии и королевского министра первый отстаивал чисто феодальные требования, тогда как Малерб противопоставлял либерально-буржуазную аргументацию25. В конце концов Малерб нашел выход. Он дал какие-то успокаивающие обещания маркизу де Мирабо и одновременно вызвал графа де Мирабо в Париж, чтобы в присутствии высших властей выступить с речью, обосновывающей несправедливость совершенных против него насилий. Малерб знал и настроения правительства Тюрго, и силу красноречия молодого Мирабо. Оноре-Га-бриэль был также полон веры в мощь своего ораторского таланта. Он предвкушал близкое и полное торжество.
Но в тот момент, когда, казалось, перечеркивались навсегда все темные страницы его жизни, когда Мирабо уже обдумывал план построения своей речи, которая должна быть не столько защитительной, сколько актом обвинения деспотического режима, в эти дни из Парижа пришло потрясшее всех известие: правительство Тюрго в мае 1776 года пало. Вместе с Тюрго должен был покинуть свой министерский пост и Малерб. Последнее, что он успел сделать для Мирабо, — дать заключенному совет: бежать из Франции за границу.
XIII
Здесь не представляется возможным входить в рассмотрение причин и последствий падения правительства Тюрго26. В сущности само падение правительства либеральных реформ Тюрго было вполне закономерным для «старого порядка»; его крушение было предопределено в момент его зарождения. Падение Тюрго было вызвано не возросшим влиянием расточительной Марии-Антуанетты и не терпящего никаких ограничений графа д'Артуа-младшего, брата монарха, на слабовольного и нерешительного Людовика XVI, как это порой объясняют историки. Оно было обусловлено самой природой феодально-абсолютистской монархии, интересами господствовавшей феодальной клики — так называемых привилегированных сословий, феодальной элиты, не желавших поступиться хоть самой малостью из присвоенных ими преимуществ и выгод.
Падение правительства Тюрго — Малерба означало переход абсолютистской реакции в контрнаступление. Важнейшие прогрессивные реформы Тюрго были отменены. Его ближайший помощник инициативный и одаренный Дюпон де Немур был отправлен в ссылку. Пост министра финансов был доверен бывшему интенданту в Бордо, ничтожному и вороватому Клюньи, считавшему, что его должность создана прежде всего для того, чтобы пополнять свои собственные бездонные карманы и подобные же карманы придворной камарильи. Возраставшие с устрашающей быстротой государственные долги он надеялся разрешить простейшей мерой — объявить Францию банкротом.
Внезапная смерть Клюньи в октябре 1776 года избавила страну от гибельных последствий его пребывания у власти.
Безрассудство и циничное воровство Клюньи нагнали такой ужас, что неустойчивый, колеблющийся Людовик XVI вновь попытался вернуться к политике реформ. Надежды возлагались на сей раз на банкира Жака Неккера. Несмотря на то что он был протестантом и поэтому мог быть назначен директором государственной казны, а не министром, он располагал двумя преимуществами, обеспечившими ему широкие общественные симпатии. Он был противником школы физиократов, следовательно, и Тюрго, что импонировало всем противникам поверженного реформатора, а главное, как банкир столь успешно вел свои дела, что стал одним из самых богатых людей в Париже.
Будучи человеком практического склада, Неккер, взявшись за руководство расстроенными финансами королевства, нашел для их исцеления единственное средство — жесточайшую экономию. Он пытался ограничить мотовство королевы и королевских братьев, а также раздаваемые придворным всякого рода пенсии, составлявшие ежегодный расход в 28 миллионов ливров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62