https://wodolei.ru/catalog/vodonagrevateli/nakopitelnye/gorizontalnye/
Знание, Вера и Рыцарство суть три лилии в «Венце лилий» Филиппа де Витри (1335), и в «Житии» маршала Бусико можно прочитать: «Две вещи были внедрены в мир по Божией воле, дабы, подобно двум столпам, поддерживать устроение божеских и человеческих законов. Эти два столпа суть рыцарство и ученость, сочетающиеся друг с другом». В 1391 г. Фруассар различает рыцарей-ратников и рыцарей-законников. Император Карл IV посвящает последних в рыцари в Бартоло, дает им право носить оружие в Богемии. Завершение этой эволюции: Франциск I в 1533 г. возводит в рыцарское звание докторов университета.
Понятно, что, сделавшись столь важными, эти лица уже не желают, чтобы их смешивали с работниками. Это означало бы отказ от своего дворянства — по принципу утраты чести, который был столь силен во Франции, что Людовик XI воевал с ним без всякого результата. Интеллектуалы присоединяются к хору тех, кто вновь с презрением отзывается о физическом труде. Во времена гуманизма, как хорошо отметил Генрих Хаузер, такое презрение лишь усугубляется предрассудками, впитанными с греко-латинской ученостью. Все это очень далеко от стремления XII-XIII вв. сблизить свободные искусства с механическими, сплавляя их в одном движении. Так, в схоластике происходит раскол между теорией и практикой, наукой и техникой. Лучше всего это заметно у медиков. Происходит обособление врача-клирика и аптекаря-бакалейщика, хирурга. В XIV в. во Франции ряд эдиктов и ордонансов санкционирует разделение среди хирургов. Первый эдикт был издан Филиппом Красивым в 1311 г. От прочих отличают прежде всего хирургов длинной мантии, имеющих степень бакалавра или лиценциата. Основанием для этого являются уставы (первые из известных нам относятся к 1379 г.), которые отделяют аристократию хирургов от цирюльников, которые не только бреют, но также делают небольшие операции, Торгуют мазями и настоями, пускают кровь, перевязывают раны и ушибы, вскрывают гнойники. Поскольку религия представляет собой модель для общества, образуются две корпорации — братство Космы и Дамиана и братство Гроба Господня. Можно представить себе, какой урон был нанесен прогрессу науки этим барьером между учеными и практиками, между миром науки и миром техники.
Коллежи и аристократизация университетов
Аристократизация университета видна также в развитии коллежей, которые нужно рассматривать в исторической перспективе. Основанные в благотворительных целях, коллежи поначалу включали в себя незначительное меньшинство привилегированных; не были они и заметными центрами преподавания. Если позже иные из них и присвоят себе некоторые образовательные программы, вплоть до того, что созданный Робером де Сорбоном в 1257 г. коллеж слился с теологическим факультетом и дал свое имя Парижскому университету, если Кембридж и Оксфорд распылились на «колледжи», ставшие базой образования и сохранившиеся доныне в почти неизменном виде, то в общем они не играли той роли, которую ретроспективно им приписывают. Многие из них быстро получили известность:
коллежи д'Аркур (1280) и Наварры (1304) вместе с Сорбонной в Париже; коллеж Испании, основанный в Болонье в 1307 г. кардиналом Альборносом; Баллиоль (1261-1266), Мертон (1263 — 1270), Университетский (прим. в 1280), Эксетер (1314-1316), Ориель (1324), Королевы (1341), Новый колледж (1379), Линкольн (1429), All Souls (основанный в 1438 г. во имя упокоения душ англичан, павших в Столетней войне), Магдалены (1448) в Оксфорде и в Кембридже — Питерхаус (1284), King's Hall и Михаельхаус в 1324 г., Университетский (1326), Пемброк(1347), Гонвиль(1349), Троицы (1350), Corpus Christi (1352), Godshouse (1441-1442), колледжи Короля (1441) и Королевы (1442), св. Катарины (1475), Иисуса (1497). Но эти учреждения, привлекавшие к себе преподавателей, не располагавших собственными зданиями, по своему облику сильно отличались от того образа, который по традиции им придается. Они стали центрами поместных владений, они сдавали и покупали дома — сначала в окрестностях, а затем и в соседних деревнях и селениях, коммерчески используя недвижимость. Им принадлежало право юрисдикции на находящиеся в их владении кварталы, они регулировали движение на прилегающих к ним улицах, селили в своих домах семьи магистратов, например членов парламента в Париже. Квартал Сорбонны сделался в Париже «прибежищем судейских». Коллежи по своему стилю возвращались к древним аббатствам. Они кристаллизируют аристократическое перерождение университетов; подчеркнутая закрытость способствовала сделке университетских мэтров и системы образования в целом с олигархией — в первую очередь с олигархией мантии.
Так университеты сами становились силой, укорененной в мирской власти, стали собственниками, чьи экономические интересы выходили за пределы управления корпоративными делами, но распространялись на поместья. Печати, бывшие ранее атрибутами корпорации, превратились в орудия власти.
Эволюция схоластики
Социальной эволюции соответствует эволюция самой схоластики, которая пришла к отрицанию собственных фундаментальных требований Попробуем вычленить из чрезвычайно сложной картины философии и теологии XIV-XV вв. несколько основных линий развития, которые отдаляли их от позиций схоластики XIII в.: критическое и скептическое течение, берущее начало у Дунса Скота и Оккама; научный экспериментализм, который вел к эмпиризму в оксфордском колледже Мертон и у парижских докторов (Отрекура, Буридана, Орема); аверроизм, который начиная с Марсилия Падуанского и Жана Жанденского переходит в политическую сферу и, как мы увидим, ведет к великим ересиархам — Виклифу и Гусу; наконец, антиинтеллектуализм, окрашивающий всю схоластику времен заката средневековья, вскормленный мистицизмом Мейстера Экхарта и популяризируемый в XV в. Пьером д'Айи, Жерсоном и Николаем Кузанским.
Раскол между разумом и верой
Вместе с великими докторами-францисканцами Иоанном Дунсом Скотом (1266-1308) и Уильямом Оккамом (прим.1300-1350) теология начинает атаку на главную проблему схоластики — равновесие между разумом и верой. Начиная где-то с 1320 г., как отметил Гордон Лефф , происходит отказ как от традиции, идущей от Ансельма (вера 6 поисках разума), так и от попыток найти единство тварного и божественного, что было, при всех различиях в подходе, общим стремлением августинианцев и томистов. К тому же августинианство в XIV-XV вв. вновь начинает преобладать над духом томизма, против которого ополчаются мыслители того времени.
Именно Дунс Скот первым попытался отделить разум от веры. Бог настолько свободен, что ускользает от человеческого разума. Божественная свобода, ставшая центром богословия, недоступна для разума. Уильям Оккам следует за Дунсом Скотом и доходит до окончательного разрыва между практическим и теоретическим познанием, применяя следствия из учения Скота к отношениям человека и Бога. Он различает абстрактное и интуитивное познание. В противоположность интуитивному абстрактное познание не позволяет нам знать, существует ли вещь, которая существует, или что вещь несуществующая не существует… Интуитивное познание есть такое познание, посредством которого мы знаем, что вещь существует, когда она существует, и что она не существует, когда она не существует. Конечно, как показал Поль Виньё, оккамистская логика не обязательно ведет к скептицизму. Процесс познания не предполагает необходимого существования познаваемого объекта. Истина достигается двумя совершенно обособленными путями: доказуемо лишь то, что может быть подтверждено опытом; все остальное — дело умозрения, которое не дает не то что достоверного, но даже вероятного. Но применение этих принципов к теологии самим Оккамом ведет к скептицизму. Определяемый лишь как всемогущий, Бог делается синонимом неопределенности, он уже не является мерой всех вещей… Вследствие этого разум уже не может более подкреплять или подтверждать верование. Верование должно покинуть поле дискуссии, освобождая место факту; либо оно подлежит сомнению, которое распространяется на все сверхчувственное.
К. Мишальский хорошо показал, как оккамисты, отталкиваясь от этих предпосылок, развивали философию и теологию в сторону критицизма и скептицизма. Это развитие наложило глубокий отпечаток даже на университетское образование. Все более пренебрегают комментариями на Сентенции Петра Ломбардского, которые ранее были краеугольным камнем богословского образования. После Оккама уменьшается число проблем, они все более сосредоточиваются на всемогуществе и свободе воли. Одновременно нарушается всякое равновесие между природой и благодатью. Человек может совершить все требуемое от него Богом даже без помощи благодати. Все догматическое обучение не имеет никакого значения. Подрывается вся система ценностей. Добро и зло уже не исключают друг друга со всей непреложностью. Способности человека теперь можно обсуждать лишь в естественных терминах, сопоставимых с данными опыта.
Противники оккамизма, вроде оксфордца Томаса Брадвардина, согласны рассматривать вопросы в той же плоскости, они ставят те же самые проблемы. Их ссылки на авторитет, делающие из догмы центр всякой истины и всякого познания, ведут к столь же радикальному исключению разума. Как проницательно заметил Гордон Лефф, без разрушительной работы скептического богословия не смогли бы появиться ни Возрождение, ни Реформация. Отныне открыт путь для волюнтаризма, который в вырожденной и извращенной форме станет узаконивать волю к власти, сделается оправданием тирании государя. Будут отброшены последние угрызения совести — вроде тех, что были у Габриеля Биля, который, защищая своего мэтра Оккама, утверждал, что тот все же не предавал своего ремесла интеллектуала: Было бы постыдно, если бы богослов не мог дать каких-то разумных оснований для веры; либо у Пьера д'Айи, со всей осторожностью говорившего: При истинности и спасительности нашей веры было бы недопустимо не защищать и не поддерживать ее вероятностными аргументами.
Границы экспериментальной науки
Этот критицизм лежит в основе логических и научных трудов представителей Мертоновского колледжа — Уильяма Хейтсбери и Ричарда Свайнсхеда (продолжателей Гроссетеста и Роджера Бэкона), а также парижских мэтров — Николая из Отрекура, Жана Буридана, Альберта Саксонского, Николая Орема. Они довольствуются опытом: Я не считаю все это достоверным, но только попросил бы господ-богословов объяснить мне, как все это могло произойти.
Этих мэтров сделали предшественниками великих ученых начала Нового времени. Таков Жан Буридан, который был ректором Парижского университета, но которого потомки парадоксальным образом помнят только по скандальной любовной истории с Жанной Наваррской и по Буриданову ослу. Он предвосхитил основы современной динамики, дав определение движения тела, приближающееся к impeto Галилея и к количеству движения Декарта. Если тот, кто бросает метательный снаряд, с равной скоростью бросит легкий брусок дерева и тяжелый кусок железа, притом что оба они равны по размеру и форме, то кусок железа улетит дальше, поскольку запечатленное в нем стремление более интенсивно. Таков Альберт Саксонский, который своей теорией тяжести оказал влияние на все развитие статики вплоть до середины XVII в. и подвел к изучению ископаемых Леонардо да Винчи, Кардана и Бернара Палисси. Что же касается Николая Орема, ясно указавшего на закон падения тел, суточное движение Земли и назначение координат, то он выглядит прямым предшественником Коперника. По мнению П. Дюгема, его доказательства опираются на аргументы, ясность и точность которых во многом превосходят то, что было написано Коперником по тому же поводу. Все это спорно, и споры тут продолжаются. Можно только сказать, что при всей поразительной интуиции этих ученых она долгое время не приносила плодов. Чтобы стать плодоносными, умозрениям нужно было освободиться от удавки средневековой науки — отсутствия научного символизма, способного перевести умозрение в ясные формулы, пригодные для широкого применения и просто выражающие принципы науки; отставания техники, не способной перенимать теоретические открытия; тирании богословия, мешавшей артистам пользоваться ясными научными понятиями. Ученые XIV в. стали раскрывать свои тайны благодаря трудам А. Койре, А.-Л. Майера, А. Комба, М. Клагетта, Ж. Божуана. Но весьма вероятно, что они посодействовали дискредитации рационализма, чтобы затем зайти в свои тупики.
Антиинтеллектуализм
Все они присоединяются к антиинтеллектуальному течению, которое все больше завладевает умами. Мистицизм Мейстера Экхарта соблазняет большинство мыслителей конца средневековья. В 1449 г. кардинал Николай Кузанский, автор последней великой схоластической «Суммы» средневековья, защищает Экхарта и атакует аристотелизм в Апологии ученого незнания Великие мудрецы древности больше всего учили остерегаться, чтобы сокровенное не сообщалось умам, скованным авторитетом застарелой привычки
Правила старинного благочестия имеют такую силу, что у многих легче вырвать жизнь, чем эту привычку, как мы видим у преследуемых иудеев, сарацин и других упорных еретиков: предрассудок, закрепленный давностью времени, они превратили в закон, который предпочитают жизни. Теперь преобладает аристотелевская школа, которая считает совпадение противоположностей ересью, в то время как его допущение — начало восхождения к мистической теологии; вот представители этой школы и отбрасывают этот метод как совершенно нелепый и якобы противоположный своей собственной цели; и было бы похоже на чудо, как и изменение школы, если бы, отбросив Аристотеля, они смогли подняться на более высокую ступень… И далее, взяв под защиту Экхарта, он так завершает свое обращение: Хотя многое не запомнилось, что есть, посылаю тебе для прочтения и, где сочтешь нужным, для внесения добавлений; пусть благодаря твоему пылу даст ростки дивное семя, возвышающее нас к созерцанию Бога, ведь я давно слышу, что в Италии это семя, будучи воспринято ревностными умами, твоей неослабной заботой, обещает великие плоды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Понятно, что, сделавшись столь важными, эти лица уже не желают, чтобы их смешивали с работниками. Это означало бы отказ от своего дворянства — по принципу утраты чести, который был столь силен во Франции, что Людовик XI воевал с ним без всякого результата. Интеллектуалы присоединяются к хору тех, кто вновь с презрением отзывается о физическом труде. Во времена гуманизма, как хорошо отметил Генрих Хаузер, такое презрение лишь усугубляется предрассудками, впитанными с греко-латинской ученостью. Все это очень далеко от стремления XII-XIII вв. сблизить свободные искусства с механическими, сплавляя их в одном движении. Так, в схоластике происходит раскол между теорией и практикой, наукой и техникой. Лучше всего это заметно у медиков. Происходит обособление врача-клирика и аптекаря-бакалейщика, хирурга. В XIV в. во Франции ряд эдиктов и ордонансов санкционирует разделение среди хирургов. Первый эдикт был издан Филиппом Красивым в 1311 г. От прочих отличают прежде всего хирургов длинной мантии, имеющих степень бакалавра или лиценциата. Основанием для этого являются уставы (первые из известных нам относятся к 1379 г.), которые отделяют аристократию хирургов от цирюльников, которые не только бреют, но также делают небольшие операции, Торгуют мазями и настоями, пускают кровь, перевязывают раны и ушибы, вскрывают гнойники. Поскольку религия представляет собой модель для общества, образуются две корпорации — братство Космы и Дамиана и братство Гроба Господня. Можно представить себе, какой урон был нанесен прогрессу науки этим барьером между учеными и практиками, между миром науки и миром техники.
Коллежи и аристократизация университетов
Аристократизация университета видна также в развитии коллежей, которые нужно рассматривать в исторической перспективе. Основанные в благотворительных целях, коллежи поначалу включали в себя незначительное меньшинство привилегированных; не были они и заметными центрами преподавания. Если позже иные из них и присвоят себе некоторые образовательные программы, вплоть до того, что созданный Робером де Сорбоном в 1257 г. коллеж слился с теологическим факультетом и дал свое имя Парижскому университету, если Кембридж и Оксфорд распылились на «колледжи», ставшие базой образования и сохранившиеся доныне в почти неизменном виде, то в общем они не играли той роли, которую ретроспективно им приписывают. Многие из них быстро получили известность:
коллежи д'Аркур (1280) и Наварры (1304) вместе с Сорбонной в Париже; коллеж Испании, основанный в Болонье в 1307 г. кардиналом Альборносом; Баллиоль (1261-1266), Мертон (1263 — 1270), Университетский (прим. в 1280), Эксетер (1314-1316), Ориель (1324), Королевы (1341), Новый колледж (1379), Линкольн (1429), All Souls (основанный в 1438 г. во имя упокоения душ англичан, павших в Столетней войне), Магдалены (1448) в Оксфорде и в Кембридже — Питерхаус (1284), King's Hall и Михаельхаус в 1324 г., Университетский (1326), Пемброк(1347), Гонвиль(1349), Троицы (1350), Corpus Christi (1352), Godshouse (1441-1442), колледжи Короля (1441) и Королевы (1442), св. Катарины (1475), Иисуса (1497). Но эти учреждения, привлекавшие к себе преподавателей, не располагавших собственными зданиями, по своему облику сильно отличались от того образа, который по традиции им придается. Они стали центрами поместных владений, они сдавали и покупали дома — сначала в окрестностях, а затем и в соседних деревнях и селениях, коммерчески используя недвижимость. Им принадлежало право юрисдикции на находящиеся в их владении кварталы, они регулировали движение на прилегающих к ним улицах, селили в своих домах семьи магистратов, например членов парламента в Париже. Квартал Сорбонны сделался в Париже «прибежищем судейских». Коллежи по своему стилю возвращались к древним аббатствам. Они кристаллизируют аристократическое перерождение университетов; подчеркнутая закрытость способствовала сделке университетских мэтров и системы образования в целом с олигархией — в первую очередь с олигархией мантии.
Так университеты сами становились силой, укорененной в мирской власти, стали собственниками, чьи экономические интересы выходили за пределы управления корпоративными делами, но распространялись на поместья. Печати, бывшие ранее атрибутами корпорации, превратились в орудия власти.
Эволюция схоластики
Социальной эволюции соответствует эволюция самой схоластики, которая пришла к отрицанию собственных фундаментальных требований Попробуем вычленить из чрезвычайно сложной картины философии и теологии XIV-XV вв. несколько основных линий развития, которые отдаляли их от позиций схоластики XIII в.: критическое и скептическое течение, берущее начало у Дунса Скота и Оккама; научный экспериментализм, который вел к эмпиризму в оксфордском колледже Мертон и у парижских докторов (Отрекура, Буридана, Орема); аверроизм, который начиная с Марсилия Падуанского и Жана Жанденского переходит в политическую сферу и, как мы увидим, ведет к великим ересиархам — Виклифу и Гусу; наконец, антиинтеллектуализм, окрашивающий всю схоластику времен заката средневековья, вскормленный мистицизмом Мейстера Экхарта и популяризируемый в XV в. Пьером д'Айи, Жерсоном и Николаем Кузанским.
Раскол между разумом и верой
Вместе с великими докторами-францисканцами Иоанном Дунсом Скотом (1266-1308) и Уильямом Оккамом (прим.1300-1350) теология начинает атаку на главную проблему схоластики — равновесие между разумом и верой. Начиная где-то с 1320 г., как отметил Гордон Лефф , происходит отказ как от традиции, идущей от Ансельма (вера 6 поисках разума), так и от попыток найти единство тварного и божественного, что было, при всех различиях в подходе, общим стремлением августинианцев и томистов. К тому же августинианство в XIV-XV вв. вновь начинает преобладать над духом томизма, против которого ополчаются мыслители того времени.
Именно Дунс Скот первым попытался отделить разум от веры. Бог настолько свободен, что ускользает от человеческого разума. Божественная свобода, ставшая центром богословия, недоступна для разума. Уильям Оккам следует за Дунсом Скотом и доходит до окончательного разрыва между практическим и теоретическим познанием, применяя следствия из учения Скота к отношениям человека и Бога. Он различает абстрактное и интуитивное познание. В противоположность интуитивному абстрактное познание не позволяет нам знать, существует ли вещь, которая существует, или что вещь несуществующая не существует… Интуитивное познание есть такое познание, посредством которого мы знаем, что вещь существует, когда она существует, и что она не существует, когда она не существует. Конечно, как показал Поль Виньё, оккамистская логика не обязательно ведет к скептицизму. Процесс познания не предполагает необходимого существования познаваемого объекта. Истина достигается двумя совершенно обособленными путями: доказуемо лишь то, что может быть подтверждено опытом; все остальное — дело умозрения, которое не дает не то что достоверного, но даже вероятного. Но применение этих принципов к теологии самим Оккамом ведет к скептицизму. Определяемый лишь как всемогущий, Бог делается синонимом неопределенности, он уже не является мерой всех вещей… Вследствие этого разум уже не может более подкреплять или подтверждать верование. Верование должно покинуть поле дискуссии, освобождая место факту; либо оно подлежит сомнению, которое распространяется на все сверхчувственное.
К. Мишальский хорошо показал, как оккамисты, отталкиваясь от этих предпосылок, развивали философию и теологию в сторону критицизма и скептицизма. Это развитие наложило глубокий отпечаток даже на университетское образование. Все более пренебрегают комментариями на Сентенции Петра Ломбардского, которые ранее были краеугольным камнем богословского образования. После Оккама уменьшается число проблем, они все более сосредоточиваются на всемогуществе и свободе воли. Одновременно нарушается всякое равновесие между природой и благодатью. Человек может совершить все требуемое от него Богом даже без помощи благодати. Все догматическое обучение не имеет никакого значения. Подрывается вся система ценностей. Добро и зло уже не исключают друг друга со всей непреложностью. Способности человека теперь можно обсуждать лишь в естественных терминах, сопоставимых с данными опыта.
Противники оккамизма, вроде оксфордца Томаса Брадвардина, согласны рассматривать вопросы в той же плоскости, они ставят те же самые проблемы. Их ссылки на авторитет, делающие из догмы центр всякой истины и всякого познания, ведут к столь же радикальному исключению разума. Как проницательно заметил Гордон Лефф, без разрушительной работы скептического богословия не смогли бы появиться ни Возрождение, ни Реформация. Отныне открыт путь для волюнтаризма, который в вырожденной и извращенной форме станет узаконивать волю к власти, сделается оправданием тирании государя. Будут отброшены последние угрызения совести — вроде тех, что были у Габриеля Биля, который, защищая своего мэтра Оккама, утверждал, что тот все же не предавал своего ремесла интеллектуала: Было бы постыдно, если бы богослов не мог дать каких-то разумных оснований для веры; либо у Пьера д'Айи, со всей осторожностью говорившего: При истинности и спасительности нашей веры было бы недопустимо не защищать и не поддерживать ее вероятностными аргументами.
Границы экспериментальной науки
Этот критицизм лежит в основе логических и научных трудов представителей Мертоновского колледжа — Уильяма Хейтсбери и Ричарда Свайнсхеда (продолжателей Гроссетеста и Роджера Бэкона), а также парижских мэтров — Николая из Отрекура, Жана Буридана, Альберта Саксонского, Николая Орема. Они довольствуются опытом: Я не считаю все это достоверным, но только попросил бы господ-богословов объяснить мне, как все это могло произойти.
Этих мэтров сделали предшественниками великих ученых начала Нового времени. Таков Жан Буридан, который был ректором Парижского университета, но которого потомки парадоксальным образом помнят только по скандальной любовной истории с Жанной Наваррской и по Буриданову ослу. Он предвосхитил основы современной динамики, дав определение движения тела, приближающееся к impeto Галилея и к количеству движения Декарта. Если тот, кто бросает метательный снаряд, с равной скоростью бросит легкий брусок дерева и тяжелый кусок железа, притом что оба они равны по размеру и форме, то кусок железа улетит дальше, поскольку запечатленное в нем стремление более интенсивно. Таков Альберт Саксонский, который своей теорией тяжести оказал влияние на все развитие статики вплоть до середины XVII в. и подвел к изучению ископаемых Леонардо да Винчи, Кардана и Бернара Палисси. Что же касается Николая Орема, ясно указавшего на закон падения тел, суточное движение Земли и назначение координат, то он выглядит прямым предшественником Коперника. По мнению П. Дюгема, его доказательства опираются на аргументы, ясность и точность которых во многом превосходят то, что было написано Коперником по тому же поводу. Все это спорно, и споры тут продолжаются. Можно только сказать, что при всей поразительной интуиции этих ученых она долгое время не приносила плодов. Чтобы стать плодоносными, умозрениям нужно было освободиться от удавки средневековой науки — отсутствия научного символизма, способного перевести умозрение в ясные формулы, пригодные для широкого применения и просто выражающие принципы науки; отставания техники, не способной перенимать теоретические открытия; тирании богословия, мешавшей артистам пользоваться ясными научными понятиями. Ученые XIV в. стали раскрывать свои тайны благодаря трудам А. Койре, А.-Л. Майера, А. Комба, М. Клагетта, Ж. Божуана. Но весьма вероятно, что они посодействовали дискредитации рационализма, чтобы затем зайти в свои тупики.
Антиинтеллектуализм
Все они присоединяются к антиинтеллектуальному течению, которое все больше завладевает умами. Мистицизм Мейстера Экхарта соблазняет большинство мыслителей конца средневековья. В 1449 г. кардинал Николай Кузанский, автор последней великой схоластической «Суммы» средневековья, защищает Экхарта и атакует аристотелизм в Апологии ученого незнания Великие мудрецы древности больше всего учили остерегаться, чтобы сокровенное не сообщалось умам, скованным авторитетом застарелой привычки
Правила старинного благочестия имеют такую силу, что у многих легче вырвать жизнь, чем эту привычку, как мы видим у преследуемых иудеев, сарацин и других упорных еретиков: предрассудок, закрепленный давностью времени, они превратили в закон, который предпочитают жизни. Теперь преобладает аристотелевская школа, которая считает совпадение противоположностей ересью, в то время как его допущение — начало восхождения к мистической теологии; вот представители этой школы и отбрасывают этот метод как совершенно нелепый и якобы противоположный своей собственной цели; и было бы похоже на чудо, как и изменение школы, если бы, отбросив Аристотеля, они смогли подняться на более высокую ступень… И далее, взяв под защиту Экхарта, он так завершает свое обращение: Хотя многое не запомнилось, что есть, посылаю тебе для прочтения и, где сочтешь нужным, для внесения добавлений; пусть благодаря твоему пылу даст ростки дивное семя, возвышающее нас к созерцанию Бога, ведь я давно слышу, что в Италии это семя, будучи воспринято ревностными умами, твоей неослабной заботой, обещает великие плоды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19