…Мир праху и вечная память вам, незабвенные русские люди, погибшие при защите Порт-Артура. Вдали от Родины вы легли костьми за Государево дело, исполненные благоговейного чувства любви к Царю и Родине…
Доблестные войска Мои и моряки! Да не смущает вас постигшее горе!.. Сокрушаясь и болея душой о наших неудачах и тяжелых потерях, не будем смущаться. В них русская мощь обновляется, русская сила крепнет, растет.
Со всей Россией верю, что настанет час нашей победы и что Господь Бог благословит дорогие Мне войска и флот дружным натиском сломить врага и поддержать честь и славу нашей Родины.
На подлинном Собственного Его Императорского Величества Рукою написано
Николай.
Опытный садовник-пчеловод, одинокий, с 17-летпей практикой, с рекомендациями и отличной аттестацией, ищет место годично. Всевозможные работы выполняет добросовестно и аккуратно по весьма умеренной цене. На выставках удостоен разнообразных наград.
6/I. Во время водосвятия на Неве пушка, которая должна была произвести холостой выстрел, выстрелила картечью по помосту, где находился Царь.
8/I. Депутация петербургских литераторов и общественных деятелей направляется к Витте и Святополку-Мирскому с просьбой остановить надвигающееся побоище.
9/I. В столице не вышла ни одна газета.
 * * *
Драгун Дмитрий Петунин человек уж восемь свалил замертво да десятка три покалечил. Было это в устье Миллионной, на краю Марсова поля. Содрогаясь от омерзения, но распаляя себя ненавистью, Петунин убивал врагов отечества направо и налево.
Брызги вражьей крови попадали на розовые круглые щеки, на торчащие пшеничные усики и даже в голубые остекленевшие от ярости глаза Петунина.
Вокруг деловито рубал его полувзвод. Кони дыбились, ржали, солдаты смачно крякали.
«Витязи, богатыри былинные!» – захлебнулся в коротком рыдании Петунин.
А толпа все прибывала, перла…
Много народу куплено длиннопатлыми…
Красавчики… умники… кровь сосущие… селедкой провоняли… социализмы окаянные… ну-ка, сабелька моя, поработай, поработай… государя душить… кровь сосать… хитрые, коварные… золотом набитые японским… по черепу… по уху… красные прихвостни… гадина проклятая… иконками прикрываетесь православными… в живот и глаз… наймиты английские… наследника нашего душить… вижу, главный христопродавец Максим Горький… сейчас в ухо… в голову саблей достану…
Марсово поле было черным, а вокруг все мельтешило, мелькали пятна снега и крови, распоротые овчины, бабьи платки, шапки, оскаленные рты, кулаки и глаза…
Красин с подножки коночного вагона увидел вдруг в толпе, в самой непосредственной близости от драгун, голову Горького, волосы из-под меховой шапки, моржовые усы. Рядом с ним, блестя полубезумными глазами, что-то кричал красивый кудрявый человек, кажется Бенуа… К ним пробивался через толпу мальчишка-драгун с крутящейся саблей над головой. Видно было, что он визжит от каких-то собачьих чувств. Должно быть, он думает, что Горький и Бенуа – главари. Он может покалечить их, убить!
Красин прыгнул с подножки на чьи-то плечи, с трудом опустился на землю.
– Господа, там Максим Горький! – закричал он. – Товарищи, там Горький! Спасите его!
Он бешено заработал локтями, но продвинуться не удалось ни на метр.
Толпа сносила его в сторону Летнего сада. В хаосе перемешались манифестанты и любопытные. Сквозь пар, клубящийся над городом, тускло светилась петропавловская игла. Красин уже потерял из виду Горького и Бенуа. Позади слышались рыдания. Он оглянулся и вздрогнул от ужаса: за плечом какого-то рабочего рыдало рассеченное лицо. Лицо рыдало от непоправимости того, что с ним произошло.
– Платок! Возьмите платок! – закричал не своим голосом Красин. Он чувствовал, что нервы отказывают ему.
Кто-то схватил белый платок, передал назад. Движение ускорилось, словно неведомая сила подхватила толпу и понесла ее вдоль Лебяжьей канавки, за которой в голубом и белом спокойствии стояли деревья и зашитые досками скульптуры Летнего сада. Со стороны Дворцовой площади донесся мощный ружейный залп.
– Господи! Что они с нами делают?
– Драгуны, псы! Русские вы аль нет?
– Палачи кровавые! Собаки!
– Вы бы так с японцами воевали!
– Мальчонку, мальчонку задавили!
– Убийцы! Сволочи! Бейте!
– Как скот режут!
Пехота зябла. После второго залпа ее работа, собственно говоря, была окончена. Пехотинцы прыгали, толкались, пытаясь согреться, обменивались шутками.
– Бухтин, Бухтин, чего рот разинул? Чичас галка залетит!
– Бухтин, Бухтин, вухи-то потри! Чичас отвалятся!
– Штаны-то подтяни! Эй, Бухтин!
Драгуны медленно, но верно отодвигали толпу от Троицкого моста. Пехотинцы спорили, сколько народу осталось на снегу – за сотню или меньше. Стали считать – выходило за сотню.
– Виктор, видишь драгуна? Больше всех старается. Попробуй-ка ему засветить!
Камень, пущенный с крыши двухэтажного дома, угодил Петунину по шапке. Даже не вскрикнув, тот свалился на шею коня. Конь прянул в сторону, вынес седока в боковую улицу…
Красин бежал в толпе по набережной Мойки. Возле одного дома группа молодых рабочих и студентов выворачивала булыжники из мерзлой мостовой. Он обрадовался – наконец-то сопротивление! Ярость колотила его. Он оглянулся – поблескивающий сабельками строй всадников быстро приближался.
Чьи-то руки обхватили Красина, потащили под арку дома.
– Вы с ума сошли? Не хотите до революции дожить?
Кандид (Кириллов) и еще один партиец, фамилии которого Красин никак не мог припомнить, долго влекли его по проходным дворам, где в подъездах перевязывали раненых. Наконец они вышли на Невский к углу Садовой.
Между тем Петунин в беспамятстве скакал по Петербургу, словно майнридовский всадник без головы. Каким-то чудом он не выпадал из седла, а конь его петлял по улицам в тщетных попытках набрести на родные, единственно любимые запахи конюшни, овса, своего лошадиного, теплого, ибо хоть он и был боевым конем, но запаха крови и пороха не любил.
Наконец Петунин очнулся и обнаружил себя на набережной какого-то канала. Вокруг не было ни души, а многочисленные замерзшие окна еще усиливали ощущение одиночества. Петунин испугался: местности он не узнавал. Оглянувшись, он слегка приободрился. Вдалеке несколько казаков гнали небольшую толпу. Это происходило в полной тишине – звуки оттуда не доносились. Вдруг рядом гулко бухнуло – треснул лед канала. Петунин даже задрожал. Он развернул коня и погнался вслед за казаками.
Казаки уже догоняли злосчастных инсургентов, когда те вдруг скрылись в каких-то дверях. Вот хитрое семя!
– Гей! – крикнул Петунин, как бы подбадривая казаков, но те в этом и не нуждались: сорвав двери, разбив стекла, прямо на конях ворвались они в трактир, где пытались найти спасение злодеи.
Когда Петунин подскакал и заглянул в трактир, все уже было кончено. Пол был завален телами в черном грязном тряпье, за разбитым буфетом лежал икающий в полубеспамятстве трактирщик. Казаки по одному выезжали на набережную. Из карманов у них торчали головки бутылок. Один из казаков дул водку прямо из горлышка.
– Молодцы, казаки! – крикнул Петунин.
– Стараемся, ваше благородие, – с ленивой нагловатой улыбочкой ответил казак и отбросил опорожненную бутылку.
Казаки поскакали дальше. Звук копыт, бьющих по обледенелой мостовой, удалялся, а Петунин все не мог тронуться с места. Он переводил взгляд с одного неподвижного лица на другое, и ужаснейшая мысль терзала в этот момент все его существо: «Нет, не похожи они на антихристов…» Конь его переминался с ноги на ногу перед открытой дверью и разбитыми стеклами разгромленного трактира, когда в глубине зала скрипнула дверь, и порог переступил румяный юноша высокого роста и богатырского сложения. Одет он был в короткую шубу грубого, уж не волчьего ли, меха и в меховые высокие сапоги. Шуба была открыта на груди, и там виднелись полоски флотского тельника. Поблескивая ясными глазами, перешагивая через убитых, юноша направился прямо к Мите Петунину, а тот тронуться с места не мог, словно завороженный.
– Попался, мясник, – с веселой улыбкой сказал юноша, когда подошел вплотную к конской морде. – Слезай!
Петунин трясущейся рукой схватился за шашку, но тут запястье его сжали словно стальные клешни. Шашка, зазвенев, упала на мостовую, и Петунин сам оказался выброшенным из седла и лежащим на льду.
Он тут же вскочил, но юноша ясноглазый мгновенно налетел, ребром ладони ударил Митю в горло, тычком ладони – под ложечку и за воротник поволок обмякшее тело в глубь трактира.
Лихач на дутых шинах резво катил по правой стороне Невского к Адмиралтейству. Нахлобучив меховую шапку и уткнув нос в воротник, Красин безотчетно считал выплывающие из дымной морозной темноты газовые фонари в оранжевых кругах. Его трясло. Он испытал чувство биологической ненависти, и именно от этого чувства его сейчас трясло.
Ближе к Дворцовой на тротуарах все чаще попадались неуклюжие фигуры дворников. Пешнями они откалывали окровавленный лед, скребли лопатами тротуар, поливали кипятком из ведер.
У Адмиралтейства лихача приостановил конный патруль. Казачий офицер внимательно посмотрел на Красина, махнул рукой – проезжай! Барин в хорьковой шубе не вызывал подозрений. Красин оглянулся – казаки, покачиваясь в седлах, удалялись, стройные и словно бы удлиненные в красноватой рассеянной тьме. Может быть, он и убил бы их всех, будь у него сейчас в руках пистолет. Может быть, это принесло бы облегчение…
Такого с ним не было даже в юности. С самого нежного возраста твердо и сознательно он чувствовал себя врагом этого строя. В семье постоянно присутствовал дух разлада с обществом лицемерия и казенщины. Отец, человек недюжинного ума, правдолюбец, получал постоянные удары, обидные щелчки и ошеломляющие зуботычины, прозябал на жалких должностях, и боль за отца утвердила в душе мальчика протест против творимой в мире несправедливости. Мать, волевая и резкая женщина, в отличие от молчуна отца нередко высказывала свои опасные мысли вслух. Она не только не боялась, что «дети услышат», а, напротив, словно нарочно хотела, чтобы дети вырастали в гордыне и непокорстве.
О социализме Леонид впервые услышал в Тюмени от тех молодых людей, которых в столичных либеральных салонах называли «цветом России, гниющим в тундрах». Таким образом, он приехал в Санкт-Петербург уже полностью созревшим для «крамолы» и поступил в «гнездо крамолы» – Технологический институт, да и сдружился там сразу же с марксистом Брусневым. Изучение истории, экономики, трудов Маркса принесло ясное сознание того, что несправедливый этот строй обречен. Вот уже шестнадцать лет он работает на революцию, работает уверенно и спокойно. Спокойствие это не покидало его даже в тюрьмах, в одиночном заключении. По-всякому он относился к своим врагам, власть предержащим, – с презрением, с жалостью, как к недоумкам, с насмешкой, порой даже с ненавистью, но… не с такой ненавистью, как сегодня, ненавистью ослепляющей, воющей ненавистью, когда хочется казнить палачей немедленной и лютой казнью, хочется делать то же, что делают они.
Это ужасно. От этих чувств социал-демократ должен быть свободен. Ненависть не должна ослеплять разум социал-демократа – ведь в мире все развивается по законам уже открытым, научным и непреклонным. Социал-демократ – это техник, обслуживающий машину истории. Ишь ты, красивая фраза! Представляю, как высмеял бы ее Ленин, попадись она ему в какой-нибудь статейке новой «Искры». Техник, обслуживающий машину истории… Машина, мол, сама крутится, а мы только маслица подливаем. Хорошо, что я практик, а не литератор, и мне не нужно высказывать свои мысли в печатной форме.
Промчались мимо знаменитого дома, где «с подъятой лапой, как живые, стояли львы сторожевые»… Дальше – громада Исаакия, словно напоминающая о том, что империя, воздвигшая оную громаду, простоит вечно… Сенатская площадь, Медный всадник с шапкой снега на голове… Какой путь прошла Россия от жалкого кулачка Евгения, от его невнятного «ужо тебе» до их партии, что бросает теперь вызов этому разбухшему, ожиревшему гиганту, русскому самодержавию… Бросает вызов, в этом уже нет сомнения. Неслыханные дела скоро стрясутся на Руси!
Но давай-ка посмотрим правде в глаза и назовем вещи своими именами. Сегодня все стало ясно: предстоит бой, война не на жизнь, а на смерть, и, именно предполагая этот бой, ратовал Ленин за скорейший созыв съезда. Да, вот в чем отгадка: им, «примиренцам», казалось тогда, что они возвышаются над партийным раздором, смотрят дальше «поссорившихся товарищей»… Ленин смотрел еще дальше, он уже видел этот день. В бой должны идти солдаты, а не компания ораторов. В этом главный смысл дела. «Примиренчество» обанкротилось!
…В прихожей Красина встретил Гальперин. Безотчетно они схватили друг друга за плечи, заглянули друг другу в глаза.
– Ну-с, дружище, – проговорил Красин, – теперь ты видишь, что мы были не правы. Прав Старик, трижды прав. Нужно собирать съезд.
Дверь в комнату была открыта, и там стоял шум, слои папиросного дыма пересекались энергично жестикулирующими людьми.
«В сущности, мы все еще довольно молоды», – с неожиданным приливом бодрости подумал Красин.
Всю ночь стонали и бредили в городе Санкт-Петербурге несколько тысяч раненых. На следующий день заказчики получили тысячу гробов.
ГАЗЕТЫ, АГЕНТСТВА, ХРОНИКА
В воскресенье 16 января на Семеновском плацу – рысистые испытания. Розыгрыш приза в память почетного члена св. кн. В. Д. Голицына.
Волна митингов протеста против побоища 9 января прокатилась в Лондоне, Берне, Париже, Мюнхене и в других городах Западной Европы.
Закрытие гапоновского «Собрания русских фабрично-заводских рабочих».
Арест делегации литераторов к Витте и Святополку-Мирскому. В Риге арестован и препровожден в Петропавловскую крепость Максим Горький.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7