В бешеном круговороте они связали нас боем. Около меня дерется Тимонов. Защитив его от «мессера», передаю, чтобы напал на свежую группу «юнкерсов». Николай мгновенно выполняет команду. Я прикрываю его. Вижу, как он уперся в «юнкерса» и бьет, бьёт, бьет. Самолет вспыхивает. И все же бомбардировщики идут к цели, идут стройно.Больше я уже не в силах оборонять Тимонова: на нас набрасываются истребители. Николай бросает «юнкерсов». Около меня вертится тройка «мессершмиттов», теперь не до бомбардировщиков. «Любой ценой не дай упасть ни одной бомбе!» — приходят на память слова командира полка. Сейчас, в горячке, погибнуть легко. А толку? Нужно немедленно оторваться от немецких истребителей. Как? Уйти в облака.И мой «як» послушно уходит вверх. Клокочущее пространство исчезло. Я оказался в густой белоснежной пелене. Обдало прохладой. Сразу мир показался другим, тихим, застывшим, без огня и тревог. Даже рев своего мотора и то куда-то отдалился. Не теряя ни секунды, плавно, ничего не видя, рассчитывая только на собственное чутье, поворачиваю самолет в сторону, где должна находиться вторая группа вражеских бомбардировщиков. Нужно вывалиться точно на нее, иначе не позволят «мессершмитты», да, пожалуй, будет и поздно: бомбы посыплются на наши войска.Подо мной снова дым, копоть, огонь и крутящиеся вихрем истребители. А где «юнкерсы»? Проскочил? Кладу самолет на крыло. Вот они — подо мной. Глаза разбежались: по какому бить? Конечно, по ведущему. Возле меня проскочил «як». Я кричу: «Бей бомбардировщиков!»И вот снова атака, только на этот раз сверху. А почему сверху? Ведь небезопасно — бьют воздушные стрелки. Менять свое положение не хочется: может, и так обойдется! Сближение происходит теперь на большой скорости, цель растет быстрей, повторить нападение уже не удастся, поэтому начинаю огонь издалека. Одна очередь, вторая… Вижу, как из правого крыла «юнкерса» полетели ошметки, вырвались черные клубы дыма. Надеясь, что самолет рассыплется и обломки повредят другие машины, все бью и бью. Но цель угрожающе выросла в прицеле… Увлекся! — и рывком хватаю ручку управления на себя.Земля, кипящая огнем, кажется, переломилась подо мной. Строй «юнкерсов» разом исчез — все пропало внизу. Мой самолет, задрав нос, на какое-то мгновение застыл — ни вверх, ни вниз. Знаю — это равновесие сил. Одна секунда и, преодолев инерцию снижения, «як» метнется сейчас вверх. И тут раздался какой-то глухой взрыв, меня обдало жаром и заволокло чем-то горячим, серым… Столкнулся? Странное дело — не чувствую никакого удара, только нестерпимо жжет лицо, задыхаюсь. Сбит? Горю? Скорее прыгать! Сжариться живым — никакого желания. А если попаду к фашистам?.. Вспомнился капитан Гастелло, горящий самолет, колонна немцев. А куда я могу направить машину, когда ничего не вижу, только чувствую, как от жары в кабине сдавливает горло.Надежда, что, может, все же окажусь на своей территории (ветер снесет или там что-нибудь другое случится), заставила действовать. Отстегиваю привязанные ремни. Скорей из пекла! Пытаюсь открыть фонарь — ни с места. Что за черт? Еще попытка. Безрезультатно. Грохочу кулаком, дергаю руками — фонарь точно приварен к машине.В кабине нестерпимо горячо. Неужели она будет гробом и больше не увижу ни земли, ни солнца? Что же случилось? Ничего не соображая, со страшной силой ударяю головой по фонарю, пытаясь проломить его. Из глаз брызнули искры, и тут же все потухло. Я погрузился в какую-то мглу. Тело ослабло, руки опустились, как плети. И все же сознание чуть тлеет, внутренний голос подсказывает: во что бы то ни стало надо выйти из полусонного состояния… Но не хочется ничего делать для этого. Вялость, безразличие овладели всем моим существом. Боли не чувствую, тишина, хочется спать. А зачем? Кажется, меня кто-то трясет, щекочет, наконец, бьет больно по щекам. Защищаясь, я закрываю лицо руками. Мышцы напрягаются. Меня куда-то кренит, в глазах снова белесая пелена, по-прежнему жжет лицо, горло. Сознаю, что после попытки выломать головой фонарь, опомнился. Лихорадочно Хватаюсь за ручку управления и нажимаю сектор газа, который и без того был в крайнем переднем положении. Все исправно, мотор работает, самолет послушен. Почему же я весь мокрый, жжет, а пламени нет? Дыма без огня не бывает. Снова бросаю управление. Я уверен, что правильно отрегулированный самолет сам будет лезть вверх, а мое вмешательство только нарушит его устойчивость.После отчаянной попытки открыть фонарь и выброситься на парашюте мной овладело исключительное спокойствие. Очевидно, удар по голове ослабил остроту опасности. Я пытаюсь разглядеть кабину, но очки заволокло густым дымом. Странное дело: почему нет запаха гари и бензина? Хочется освободиться от очков. Зная, что этого сделать нельзя (огонь выжжет глаза), протираю стекла. На них подтеки. Догадываюсь, что кабина заполнена не дымом, а паром. Значит, поврежден мотор, и из него хлынула вода вместе с паром. Ослепление через две-три минуты должно пройти: вода кончится в радиаторе. Как раньше не догадался об этом? Не зря самолеты с мотором водяного охлаждения у нас называли самоварами.Надежда выйти невредимым из «жаркой парной» вдохнула в меня новые силы. Снова начинаю борьбу и делаю еще попытку открыть фонарь. Безрезультатно. Не могу понять почему, только чувствую, что не в силах открыть.Новая тревога: а вдруг пар долго не выйдет из кабины? Куда лечу? Может, к противнику? Бездействовать дальше нельзя. Уклоняясь от возможной очереди вражеских истребителей то вправо, то влево покачиваю ногами самолет, а руками достаю пистолет.Только бы не сбили. Надо во что бы то ни стало сбросить фонарь, из-за него могу быть заживо погребенным. Пистолет «ТТ» в руке. Стреляю. Стекло фонаря продырявлено, растрескалось. Стволом «ТТ» выбиваю осколки. Под напором воздуха пар разом улетучился. И тут же меня охватил огонь, снова на мгновение ослепило. Не поняв, в чем дело, только движимый профессиональной привычкой самозащиты, резко беру в руки управление и круто вращаю машину.Вокруг ни одной живой души. Во всю силу сияет полуденное солнце. Небо чистое, А внизу плавают кучевые облака. Вот это да! Стало смешно и радостно: принял солнце за вражеский огонь. Бывает, ошибка радует. Да еще как!Самолет вынесло через облака на высоту более 4000 метров. Теперь не так уж важно, где я нахожусь, — над своей или вражеской территорией. С такой высоты могу и с остановленным мотором спланировать километров на пятьдесят.Компас после вращения самолета еще не установился, и я беру направление по солнцу. Иду на свою территорию. Если не удастся восстановить ориентировку, то сумею сесть в поле на своей земле. А выпрыгнуть на парашюте через разбитый фонарь можно в любой момент.Мотор все еще работает. Без воды протянет минут пять. Смотрю вниз, стараясь через просветы облаков определить местонахождение. Ослепляет яркое солнце, белизна облаков. На земле ничего нельзя разглядеть. Далеко сзади и ниже замечаю несколько крутящихся истребителей. Наверно, продолжается тот бой, из которого я вышел подбитым. Приблизительно определяю, где нахожусь, и беру курс на свой аэродром.Прошло две минуты. Мотор чихнул и перестал тянуть намного раньше, чем предполагалось. Запахло гарью. Остановился винт. Очевидно, из поврежденного двигателя выбило вместе с водой и масло. Самолет стал круто снижаться. А что ждет меня внизу? Как назло, навстречу вынырнули из облаков два «мессершмитта». Снова все во мне взвыло, застонало. Чтобы враг окончательно не добил, резко проваливаюсь в облака, плывущие подо мной, и скрываюсь в них.Вот она, земля! Кто только там, внизу — свои или чужие? С высоты 1500 метров хорошо просматривается земля. Глаза сразу цепляются за все существенное, заметное, только бы найти что-нибудь знакомое и восстановить ориентировку. Но ничего знакомого не нахожу. Да это и не удивительно. Ведь район мы не облетывали. Не оттого ли летчики нашего полка понесли большие потери? Глаз выхватил выжженное место — станция Прохоровка. Как будто тяжкий груз свалился с плеч. Недалеко тут и аэродром 32-го истребительного полка нашей дивизии. Скорей на посадку!
7 И вот я среди друзей. Позади — все опасности, сомнения, муки отшумевшего боя.Стоило оказаться в полном здравии на аэродроме, как все пережитое забылось. Осталось только одно — инстинктивное, бездумное наслаждение жизнью. Я опьянен этим чувством, и окружающее кажется милым, хорошим, любимым, родным. А война? Просто не думается о ней, словно и нет ее. Земля, тихий воздух, облака — все радует и умиляет. И незнакомые люди кажутся давнишними друзьями.Черный кузнечик, на лету ударившись в грудь, не чуя опасности, прилип к гимнастерке. Я накрыл его ладонью и взял за длинные ножки.— Попался!..Стараясь вырваться, кузнечик неистово бьется. Черная жесткая одежонка раскрылась. Под ней — красное тельце, красные крылышки, все напрягается, пружинится. Одну ножку он сумел освободить и, оставив в моих плотно сжатых пальцах вторую, сорвался и улетел. «Какой беспредельный инстинкт самосохранения!» — подумал я. невольно сравнивая, борьбу кузнечика со своей борьбой в воздухе. Надо же так безрассудно пытаться пробить головой фонарь из небьющегося стекла!Снял шлем. На голове — большая шишка! Боль мигом вывела из восторженно-блаженного состояния. Увидел свой самолет и техников, которые рассматривали его. Стало даже неудобно за себя. Решил никому не говорить, как пытался выбить фонарь. Не хотелось, чтобы о моих слабостях узнали другие.— Товарищ капитан, вас вызывает командир полка, — передал моторист.Прежде чем идти к нему, я осмотрел самолет. Снизу он был весь в масле. В капоте мотора чернела одна маленькая пулевая пробоина — вот что вывело машину из строя. Почему же фонарь не открылся? Оказывается, в паз, по которому он двигался, угодила другая пуля и заклинила.Две пули. Всего две обыкновенные пули, а сколько они принесли мучений. По их следу нетрудно было понять, что стреляли снизу, и я восстановил в памяти момент, когда был подбит. На выводе из атаки подставил весь низ «яка» под вражеский огонь. Я знал, что Ю-87 имеют только по одному стрелку, способному стрелять в верхнюю полусферу и назад. Внизу у «лапотников» защитного огня нет. Зачем же атаковал их сверху? Поторопился, ведь с не меньшим успехом мог бы сбить ведущего снизу: тогда ни один самолет противника не смог бы обстрелять «як».А фонарь? Раз при таком пустячном повреждении нельзя открыть — долой его, без него можно обойтись, даже улучшается обзор. Правда, уменьшается скорость километров на пять, как говорят специалисты. Практически же это почти никакого значения не имеет.Командир полка майор Колбасовский пружинисто расхаживал у командного пункта. На груди, над боевыми орденами, у него блестел значок депутата Верховного Совета союзной республики. Майор собирался на боевое задание и, как это бывает перед вылетом, немного нервничал.— Сбили кого-нибудь? — отрывисто и сухо спросил Колбасовский после доклада о вынужденной посадке.— Двух «юнкерсов».— Здорово! Обедать хотите?— Нет, мне нужно скорее добираться в свой полк.— Что, боем сыты? — улыбается понимающе майор. — Тогда задерживать не буду. Вон, видите У-2? — показал он на самолет у опушки маленькой березовой рощицы. — Катайте на нем. Летчик отдыхает под крылом. Через десять минут будете у себя. О самолете не беспокойтесь, до приезда ваших техников никто не тронет.С чувством благодарности отошел я от сурового на вид человека, хорошо понявшего мое состояние.Как рассказывали летчики, Колбасовский всегда был таким. Нередко он удивлял людей своим остроумием, житейской мудростью, простотой и сердечностью.Как-то к майору Колбасовскому обратился работник батальона аэродромного обслуживания с гневной жалобой на летчика, поцеловавшего официантку в столовой в знак благодарности за внимание и заботу. Дело было во время ужина на глазах у всех. Жалобщик обвинял молодого офицера в непристойном поведении в общественном месте и просил наказать виновника. Командир полка корректно спросил:— Вам не понравился сам факт или способ выражения чувств благодарности?Тот, не уловив иронии в вопросе, со всей серьезностью ответил:— Способ, товарищ майор.— Ну вот, когда найдете лучший способ, приходите ко мне и поговорим.Усаживаясь в самолет, я вспомнил этот случай и удивился, как по-разному люди смотрят на жизнь и по-разному оценивают одни и те же факты.
8 В полку меня уже успели похоронить. Оказывается, Тимонов видел, как мой самолет запарил и скрылся в облаках. Он считал, что «як» загорелся, я убит, а неуправляемая машина сама пошла кверху. Но все кончилось благополучно.Разбирая, что называется, по косточкам прошедший бой, весело болтая о пустяках, пошлей обедать. Только один Выборнов молчал.— А вообще здорово получилось, — торжественно продолжал Тимонов. — Уничтожить восемь самолетов противника и не потерять ни одного своего — это класс!— А ты, Тимоха, поделись опытом, как сбил два самолета, — предложил капитан Рогачев. — Расскажи о стрельбе, вспомни теорию и как ее применял в бою.Маленькое лицо Тимонова сделалось серьезным, в лукавых глазах искрились смешинки.— Извольте выслушать, товарищ начальник воздушно-стрелковой службы…Коля, словно приготавливаясь к чему-то важному, свел брови и, попросив у официантки компот, сделал несколько глотков.— Да ты не задавайся, Тимоха, говори запросто! — раздались голоса.Николай уселся поудобней. Все с любопытством уставились на товарища.— Так вот, дорогие друзья, — придавая голосу больше уверенности и силы, начал Тимонов. — Причина моего успеха… Впрочем, замечу прежде, что с превеликим удовольствием я позабыл про всю теорию воздушной стрельбы, про все ее головоломные поправки, а подходил к противнику вплотную и в упор давал ему «жизни» из всех точек.Раздался дружный смех.Из землянки командного пункта, близ которой мы обедали, вышли командир дивизии полковник Николай Семенович Герасимов и майор Василяка. Разговоры смолкли. Приветствуя командиров, мы встали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35