"
Еле слышно, голоском послушного ученика училища отцов Иезуитов он сказал, что собирался было спрятаться на подножке поезда, но в соседнем вагоне стоял какой-то тип, к тому же он боялся, что не сумеет открыть дверцу, и потом не знал, как поступить с чемоданом.
Этот пухлый чемодан из свиной кожи тоже был в туалете. Баловень семьи, сын богатых родителей, очень похоже. О том, что его отец адвокат, мунициальный советник в Ницце, он рассказал ей на другой день, и о том, что учился в пансионе "иезов"[6], что уже второй раз сбежал от них из-за математики, которая ему осточертела. Все бросил, чтобы жить своей жизнью.
В дверь постучались. Кто-то спросил, есть ли кто-нибудь. Она оттолкнула парня, приложив палец к губам, как в школе. Он понял и встал на крышку унитаза, с глупы видом, излишне шумя при этом, явно излишне. Перед тем как открыть, она распахнула пальто, чтобы все выглядело правдоподобно.
"Ах, если бы мама увидела, она бы упала в обморок!"
- В чем дело?
- О, простите!
Она лишь приоткрыла дверь правой рукой, левой придерживая край пальто. Контролеры смотрели на нее сверху вниз, более молодой отступил на шаг, другой дотронулся до козырька. Должно быть, она была бледна как смерть. И если бы увидела себя в зеркале, бледную и белокурую, с голыми ногами в распахнутом пальто, вообще потеряла бы сознание. Она слышала, как бешено бьется ее сердце.
- Вы уже проверили мой билет...
Старший сказал: "Да-да, извините, мадемуазель", и они вместе отступили назад. Тогда она опять закрыла дверь и опять увидела себя в зеркале с такими же растерянными, как у Малыша глазами. Но уже не бледную, а красную как рак.
Они еще немного постояли: он - на крышке унитаза, опустив голову, потому что упирался ею в потолок, она раскрасневшаяся - прислонясь к двери и запахнув пальто. Ей уже тогда казалось, что они натворят глупостей, а черные глаза благодарили, он выглядел невероятно глупо - любовь моя, мой Дани, мой Даниель.
- У вас грязь на щеке.
Вот и все, что тот нашелся сказать спустя две-три минуты, когда они убедились, что контролеры ушли.
Возможно, она испачкала щеку грязными руками. Или это сделал он, когда зажал ей рот, кретин несчастный. Она вытерлась платком, глядя в зеркало. Он слез, едва не свалившись, потому что поставил ногу на чемодан, пошатнулся, ухватился за нее, даже не извинившись, потому что не был этому обучен, и улыбнулся ей в зеркало. Что-что, а улыбаться он умел, у него был красивый, еще детский капризный рот баловня семьи.
- У вас тоже. Тут...
Она протянула платок, указывая на следы грязи на лбу, на гладкой щеке. Он тоже вытерся. Потом они вместе мыли руки дешевым мылом, обладавшим особо устойчивым запахом.
Он посмотрел на ее носовой платочек в зеленую клеточку и засмеялся.
- Когда я был маленьким, у меня были такие же. На каждый день недели.
Когда был маленький! Подчас в его речи пробивался южный акцент, от которого ему не удалось избавиться, несмотря на все усилия "иезов". С таким же акцентом говорили дети из хороших авиньонских семей. Жаль только, что его не научили извиняться. Потом он быстро отвернулся, вероятно, вспомнив маму, платки, всякие дорогие ему вещи. Эти воспоминания нахлынули внезапно, словно захлестнув волной.
Малыш.
Она с трудом справилась с яичницей и вдруг вспомнила, что ключ от комнаты находится в сумочке.
Уходя, Даниель оставил дверь открытой. Об этом он сказал ей по телефону, даже позвонил специально из-за этого. В четыре часа дня.
- Бэмби? - Да.
Это был первый рабочий день Бэмби. Когда ей сказали "вас", она сразу поняла, что никто другой звонить не может.
- Мне пришлось оставить комнату открытой, у меня не было ключа.
- Где ты?
- В Клиши.
Наступила длинная, очень длинная пауза, потому что она ее знала, что еще сказать, он тоже, и было неловко ощущать, как следят за тобой новые коллеги.
- Где это, Клиши?
- Довольно далеко.
Для них это означало - довольно далеко от Лионского вокзала. Все другие районы были более или менее далеко от того места, где два дня назад они впервые вступали на мокрые улицы города.
- Это далеко отсюда?
- Не знаю. Снова долгая пауза.
- Я уезжаю, Бэмби.
Она не ответила. Что можно ответить, когда на тебя устремлены десять пар глаз, когда ты вылитая гусыня?
- Лучше уж вернуться домой. Я все объясню отцу. Он сам договорится с полицией. У тебя не будет неприятностей, у меня тоже, мой отец знает, что надо делать.
- И как ты уедешь?
- Как и приехал - поездом.
Она хотела ему что-то сказать, но не было сил. Ведь если она это сделает, он не уедет. Да к тому же устремленные на нее внимательные взгляды буквально парализовали ее.
- Даниель...
Она все-таки произнесла его имя. Произнося чье-то имя, наш голос говорит куда больше о том, что мучает сердце, видимо, поэтому все сослуживцы смущенно отвернулись. И она услышала пьянящие и странные слова, которые тот произносил шепотом,- моя Бэмби, моя маленькая Бэмби, люблю, скоро, всегда, ночь, недолго, Париж, Ницца, ты, я, моя маленькая Бэмби, слушай... и повесил трубку.
Она тоже положила трубку, прошла под грохот пишущих машинок вдоль столов, ничего не опрокинув, не споткнувшись, с вымученной улыбкой на губах, снова принялась за работу, даже напечатала, не поднимая головы, две или три странички. И вдруг поняла, что больше не может, ну и пусть: вскочила, на ходу схватив пальто, побежала к двери, затем в вестибюль, промчалась по улице, вбежала в вокзал и выскочила на перрон. И тут заметила, что только пять часов, а первый поезд Марсель - Ницца - Вентимидь отправлялся в 17 часов 50 минут. И стала ждать...
Они вышли в проход (она - первая, чтобы посмотреть, есть ли там кто) и постояли еще. Он сказал, что убежал из дома неделю назад, что до Канна ехал автостопом, лотом до Марселя, грязный город, где все задают вопросы. Две ночи он провел в молодежном лагере, две - в зале ожиданий, одну в бистро, которое не закрывалось на ночь, одну в отеле, когда у него еще были деньги.
- Что вы собираетесь делать?
- Не знаю.
Он никогда ничего не знал. Раз она была на пять или шесть лет старше его, он доверял ей, он даже назвал ее мадам. Ему явно мешал чемодан. Он жалел, что взял его. Бэмби подумала: надо бы ему поспать.
- В нашем купе есть свободное место. Подождите немного. Когда никого не будет в проходе, вы сможете занять его. При входе, слева наверху. Я буду как раз под вами.
Он смотрел на нее с восхищением, кивая головой после каждой ее фразы, тогда-то и назвал ее мадам.
Молодая брюнетка и Кабур все еще стояли в коридоре. Бэмби высунулась, чтобы посмотреть, потом сказала:
- Хочу спать, подождите, пока никого не будет, и заходите, только постарайтесь не шуметь.
- А чемодан?
- А что? Несите с собой!
Из-за чемодана потом произошла неприятность. Проклятый чемодан из свиной кожи, где лежали две рубашки, костюм на смену и масса ненужных вещей - книги, боксерские перчатки, макет лодки, консервные банки, черствый хлеб, серебряный столовый прибор, который он собирался продать, одеколон, чтоб хорошо пахнуть, и не меньше трех расчесок, чтобы выглядеть красивым.
Будто он не знал, что и так красив, подумала Бэмби, выходя из маленького, слабо освещенного кафе на площади Пале-Рояль, в котором они уже были в воскресенье утром, накануне, тысячу лет назад, следуя по пятам за маленьким инспектором в куртке, которые все время брал такси. Тысяча сто франков до улицы Лафонтена, где они потом сидели, ожидая, в баре на углу тупика.
Через полчаса инспектор в куртке тоже вошел туда, не обратив на них внимания, и позвонил по телефону.
- Он сделал промах,- говорил Малыш.- Ну и олухи эти фараоны!
Быть олухом напоминало жизнь в другом мире, ее мире и его тоже. Они ведь приехали из одной страны - страны детства! И это было прекрасно.
"Он так молод,- размышляла Бэмби.- И совсем спятил".
В поезде, весь день, потом ночь она сохраняла, однако, возрастную дистанцию между ними и оставалась мадам.
Между тем в проходе разгорелась ссора. Со своей полки Бэмби слышала, как Жоржетта Тома что-то громко говорила, она даже отодвинула шторы за головой, чтобы посмотреть.
Кабур стоял спиной, но и спина его выражала унижение. Брюнетка уперлась рукой в бок, странно сложив пальцы - как когти хищника. У нее был вид человека, у которого хотят что-то отнять. Что-то, лежащее во внутреннем кармане костюма.
Бэмби догадалась, что она оскорбляет Кабура, что говорит ему грубости, но слов не слышала.
Позже, когда все лампочки были погашены, Жоржетта Тома вошла в купе Бэмби видела, как она легла на соседнюю полку, спокойная, словно никакой ссоры и не было. Тоненькая, красивая женщина с длинными ногам, в костюме. Бэмби она не нравилась. Она не поняла ее взгляда, когда садилась в поезд, взгляда, который напугал ее, словно принадлежал человеку, которому самому страшно. Непонятный взгляд.
Еще позже, должно быть, в половине первого или в час ночи, вошел Кабур. Бэмби видела, как он снял пиджак и тоже лег.
Они прибыли в Лион. На занавесках появились световые пятна, слышались голоса, шум бегающих по платформе людей. Бэмби догадалась, что там в картонных стаканчиках продают кофе, сэндвичи в прозрачной бумаге, как на Авиньонском вокзале. Поезд двинулся дальше.
Она стала засыпать, поджав под себя руку, когда услышала, как мальчишка тихо открыл и закрыл за собой дверь купе. И тотчас споткнулся о свой собственный чемодан, потерял равновесие и упал на кого-то, выругавшись и сказав: что это я натворил?
Ее тоже заинтересовало, что это с ним. И, задыхаясь от смеха, стала помогать ему поднять чемодан. Он цеплялся за нее, полураздетую, все время повторял ругательства и, падая то на ее полку, то на свою, вздыхал, недовольный и напуганный. Руки его дрожали, ну настоящий кретин. В конце концов он вытянулся на свободной полке, долгое время не смея шевелиться, шептал: все в порядке, слава богу, я едва не спутал купе.
Чуть позже он свесил голову со своей полки, как раз над нею, так что она иногда даже видела его глаза. И говорил шепотом. После нескольких его фраз безудержный смех снова стал разбирать Бэмби.
В июле ему исполнилось шестнадцать лет. Родились они под одним знаком зодиака. Это страшно, сказала она, родиться под созвездием Рака, все сумасшедшие. Он спросил "разве?" каким-то беспокойным тоном, смутившись, и на время голова его скрылась там, наверху.
А потом Бэмби уже не смеялась. Он рассказывал печальные вещи о себе. Он умел говорить о себе. Поезд мчался к Дижону, Парижу, все дальше "т школы, от отца, с которым он поссорился из-за мотороллера.
Бэмби уснула на спине, натянув одеяло на подбородок и видя, как расплывается в темноте его склоненное над нею лицо, теперь уже давно, как ей казалось, знакомое. Она только успела шепнуть, что ему лучше поскорее вернуться к отцу, какой смысл убегать из дома, а поезд все мчался и мчался...
Утром она краем глаза видела, как он слез с полки в своем измятом твидовом костюме, с плащом в руке. Проходя, наклонился над нею, прошептал "мадемуазель" и тихонько поцеловал в щеку. Ока подумала, что он, наверное, так и не спал. И уснула снова.
А потом было уже половина восьмого, поезд подходил к Парижу, в проходе столпились пассажиры, которые курили у окон. Кто-то сказал, что холодно.
Она привстала, чтобы надеть платье. Брюнетка с соседней полки улыбнулась ей. Актриса уже оделась, рядом стоял ее чемодан. Бэмби сбросила мешавшее ей одеяло - ведь мужчины спали. Все время, пока она надевала платье, потом чулки, поочередно вытягивая ноги, она ощущала на себе взгляд Жоржетты Тома. И перехватила этот взгляд - тот же, что и накануне, ускользающий, непонятный ей взгляд.
Она пошла почистить зубы и освежить лицо лосьоном. В проходе было много народу. И тут увидела того человека, о котором Малыш потом кое-что ей расскажет. Она только помнила, что на нем был серый плащ, как у ее дяди Шарля, слишком длинный и немного потертый, а в руках он держал пляжную сумку из синей материи с гербом Прованса.
Она больше не думала о Малыше. Или думала, как о чем-то смутном, неважном Он ушел, как-нибудь сам выпутается.
Когда она вернулась в купе, поезд уже подходил к перрону. Мужчина с нижней полки в кожаной зеленой куртке, пыхтя зашнуровывал огромные ботинки. Кабур ушел первым, ее попрощавшись, ни на кого не глядя, вероятно, потому, что ему было стыдно за ссору накануне. В тот момент, когда поезд остановился, человек в кожанке взял свой потрепанный чемоданчик, попрощался и вышел.
Вэмби укладывала туалетные принадлежности. Она видела, как актриса кивком, без улыбки попрощалась с нею. Элиана Даррэс ушла, оставив в купе терпкий запах духов. Несмотря на тяжелый чемодан, держалась она очень прямо.
Проход стал освобождаться. Жоржетта стояла перед окном с задернутыми занавесками.
- Мадемуазель...
Они были одни. Бэмби надевала свое синее пальто. Она чувствовала себя свежей, отдохнувшей, потому что умылась, не спеша причесалась, хотя другие пассажиры барабанили в дверь.
Вблизи Жоржетте Тома можно было дать лет тридцать: бледное лицо, обрамленное черными волосами, огромные синие, как у Бэмби, глаза. Взгляд ее был по-прежнему неспокойным. Но когда Бэмби перехватывала его, та отворачивалась.
Жоржетта, видимо, хотела с ней поговорить. Ей нужно было поговорить. Очень нужно.
А сказать было нечего. Бэмби это поняла сразу. Но та все же произнесла: "Видели вы того типа вчера, это ужасно, да?" Не очень уверенным голосом, будто предвидя уклончивый ответ.
- Встречаются такие,- ответила Бэмби.- Не расстраивайтесь.
И взяла чемодан, чтобы выйти. Но Жоржетта Тома встала между нею и дверью, чтобы удержать, говоря: "Как ужасно, что встречаются такие люди, нет, мадемуазель Бомба, не уходите ".
Бэмби сначала подумала1 "Откуда ей известно мое имя?" И одновременно: "Этот кретин попытается выйти, наверное, через буфет или через служебный ход, надо его поймать".
В конце концов она отстранила женщину, говоря: "Уж извините, дайте выйти, меня ждут". И, как ни странно, почувствовала, что им обеим страшно.
- Что вам в конце концов надо? Пропустите меня!
"Что она от меня хотела?" - думала Бэмби, идя через рынок и ощущая запах, от которого ее тошнило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20