– А девушка, Джордж. О ней ты подумал? Может быть, ей хочется выйти за кого-нибудь другого?
Он удивился.
– Девушка, мэм? Надеюсь, она сумеет опознать настоящего мужчину, когда увидит его перед собой.
Мудрая улыбка осветила ее лицо.
– Я тоже надеюсь, Джордж, тоже надеюсь.
II
Но десятью днями позднее в Суссексе Дженнифер Перчис топнула ножкой, обутой в туфельку с каблучком а ля Ватерлоо, и свирепо воззрилась на своего дядюшку Гернинга.
– Я не выйду за него, будь он хоть царь всех России.
Она только что вернулась с конной прогулки, где галопом носилась по низине. Щеки ее пылали, а каштановые волосы отливали рыжим на фоне темно-зеленого костюма для верховой езды.
– Но, Дженни, дорогая, ты только подумай!
Слащаво-вежливый, он угрожающе навис над нею, пытаясь склонить ее на свою сторону. Краснолицее чудовище, а не человек!
– Не называйте меня «Дженни»! – она снова топнула ногой.
Сдерживаемое целый год возмущение прорвалось наружу в тот день, когда ее дядюшка с напыщенной уверенностью объявил, что она должна выйти замуж за Джорджа Ферриса. Горечь копилась в ней в той самой минуты, когда в один насквозь пронизанный солнцем июньский день ее дядюшка Гернинг, банкир, приехал из Лондона и сообщил ей, что она осталась одна-одинешенька на всем белом свете. «Но, моя дорогая Дженни, не беспокойся, я позабочусь о тебе…» Он даже не потрудился скрыть свою радость от этой перспективы, и она никогда не простила ему этого.
Но избежать его опеки она не могла. В свои шестнадцать лет она не сумела воспрепятствовать тому, что он со всеми своими чадами и домочадцами переехал в большой дом близ Дентона, в дом, который, как она полагала, принадлежал теперь ей. Сестра отца, добрейшая тетушка Джулия, сначала слегка протестовала, затем, не имея сил сносить покровительственную манеру городской дамы – жены дядюшки Гернинга, уложила сундуки и сбежала к родственникам в Йоркшир.
С тех пор прошел год. Невыносимый год, в течение которого Дженни наблюдала, как ее дядька жмется из-за каждого пенни, необходимого для имения, и выдерживала постоянные стычки с теткой. Презирая и дядьку, и тетку, она невольно привязалась к их дочери. Элизабет, которая была на год моложе ее, и даже к их воспитаннику – ленивому и добродушному Эдмунду Батсу.
Но это было последней каплей. Замуж ради дядюшкиного удовольствия она не выйдет. Не поверила она и его рассказу, что человек, который просит ее руки, был другом ее брата. Она слишком хорошо знала, на что способен дядюшка, добиваясь своей цели. Она пристально, в упор посмотрела на него взглядом, который был так похож на взгляд ее отца и всегда был неприятен дядьке.
– Если он и друг Ричарда, что же он так долго не являлся сюда? Именно в прошлом году мне нужен был друг.
Дядюшка тоже чувствовал справедливость этого упрека, но попытался от него отмахнуться.
– Тем не менее он уверяет, что хорошо знал Ричарда, да и Френсиса тоже.
Она не могла вынести, что он произносил имена ее братьев.
– Не сомневаюсь, что он часто выпивал с ними. Они никогда не отличались особенной разборчивостью в знакомствах. Но друг, дядя, друг приехал бы раньше. Нет, – она стряхнула влажную руку, которая убеждающе легла на запястье. – Я не сомневаюсь, что у вас есть свои причины желать этого брака, но больше не хочу ничего о нем слышать.
Повернувшись так резко, что юбка закрутилась у нее вокруг ног, она выскочила из комнаты.
Через минуту она расплачется, а ведь пока она ни разу не доставила дядюшке радости видеть ее слезы.
Взбежав по центральной лестнице и стремительно войдя в свою комнату, она в ярости стала рыться в шкафу в поисках дорогих ее сердцу связок писем от Ричарда. «Боюсь, вчера перебрали, – писал он незадолго до Ватерлоо, – но кто же устоит, когда бутылкой распоряжается Феррис? С тех пор как я попал в свиту Бо, Феррис покровительствует мне. Ребята говорят, мне дьявольски повезло с таким другом. Он настоящий коринфянин – постарше меня, конечно; в свите Бо еще с Испании. К тому же он и друг Бруммеля… И, ох, Дженни, видела бы ты его галстуки!»
Ее глаза наполнились слезами: такое мальчишество! Сейчас, после года горя и бед, она чувствовала себя старше своих братьев. А что касается этого повесы – их собутыльника, который, несомненно, и был причиной той кучи долгов, что, невыносимо ворча, вынужден был оплатить дядя после их смерти, то ему она покажет, какого мнения о нем их сестра.
Раздался осторожный стук в дверь.
– Да, – нетерпеливо воскликнула она. Будет ли конец этим преследованиям! Но это был всего лишь Сомс, дворецкий, который пришел доложить (в глазах – невысказанное сочувствие), что дядя ожидает ее в своем кабинете.
«В его кабинете, как бы не так», – мысленно возмутилась она, не позволяя угаснуть гневу, который помогал ей сохранять мужество. Кабинет ее отца превратился в банкирскую контору, дядюшка Гернинг по-прежнему вел дела в городе и каждую неделю проводил в Лондоне несколько дней. Дом, который некогда был штаб-квартирой элиты вигов графства, пришел в упадок и выглядел едва ли краше, чем банковская контора. Лишь лучшие друзья все еще навещали ее, делая это со многими извинениями, почти тайно, по предварительной договоренности, выбирая время, когда ее дядя был в Лондоне, и всеми силами стараясь избежать показного гостеприимства ее тети.
С неохотой снова спускаясь вниз, она размышляла об этих друзьях. К кому из них она могла бы обратиться за поддержкой в этом затруднительном положении? Была, конечно, тетя Джулия, но она при первой же атаке Гернингов оказалась ненадежной опорой.
Даже в свои шестнадцать Дженнифер хотела держаться самостоятельно, показать Гернингам, что они – гости, по-прежнему считать своим опекуном тетю, заботам которой поручил ее отец. Но тетя подвела ее тогда, и конечно не стоит ожидать от нее большего теперь, к тому же она сейчас за сотни миль отсюда, живет у каких-то неизвестных родственников в Йоркшире. Обращаться к ней бесполезно. Оставалась только Люси Фэвершем. Люси была ее лучшей и самой давней подругой, дочерью генерала Хуго Фэвершема – надежного политического партнера ее отца; у них даже гувернантка была одна на двоих. Но Люси было только восемнадцать, и матери у нее тоже не было. И хотя генерал не делал секрета из своей нелюбви к ее дяде Гернингу, Дженнифер очень сомневалась, что он поддержит открытое неповиновение. Его радикальные политические убеждения вряд ли простирались до одобрения мятежа со стороны молоденьких девушек. Вообще-то она давно поняла, что он был из породы людей, предпочитающих делам слова…
Она дошла до двери в кабинет. Войдя, увидела, что дядя чем-то занят за конторкой, которая выглядела совершенно неуместной среди гравюр с охотничьими сценками, принадлежавших ее отцу.
– А-а, Дженни, дорогая, – ласковый тон обращения подсказывал ей, что он собирается сделать вид, будто между ними не было никакой ссоры. Она знала эту его старую хитрость и приготовилась к сопротивлению.
– Мы обсуждали вопрос о твоей помолвке, – сказал он, – и я полагаю, мне не удалось достаточно ясно изложить свою точку зрения. Конечно, нет никакого разговора о немедленном вступлении в брак. Твоя тетя и я не собираемся так легко расстаться с нашей дорогой племянницей.
Он помедлил, ну прямо олицетворение любящего дядюшки, да и только!
– Разумеется, – отозвалась Дженнифер, но умудренная опытом, закончила фразу про себя, – «а за одно и с ее состоянием».
– По правде говоря, – продолжал дядя, – мы с тетей только на днях обдумывали план твоего дебюта в обществе, который, как ты понимаешь, был по необходимости отложен из-за траура. Мы всерьез были обеспокоены тем, как лучше поступить, поскольку, как тебе известно, твоя тетя Гернинг не занимает такого положения, чтобы вывозить тебя в свет.
Не желая даже себе признаваться в этом, Дженнифер поняла, что восхищается им. Не всякий имел бы мужество откровенно признать, что его жену не принимают в свете. Но что, собственно, из этого следует? Прежде она не слышала разговоров о собственном дебюте и примирилась с мыслью о том, что при всех иных более важных заботах ее шансы на выезд в свет упущены со смертью отца. Может быть, дядя Гернинг рассчитывал убедить тетю Джулию вернуться и сопровождать ее? Дженнифер в этом сильно сомневалась. Разрыв между тетей Джулией и Гернингами был слишком серьезен, его не так-то легко преодолеть. И было бы глупо предполагать, сказала она себе, что Гернинги согласятся ослабить свою власть над нею и ее состоянием. Она была уверена, что у них не было никаких других выгодных связей, иначе бы она об этом прослышала.
Но дядя, замолчавший, чтобы сложить в стопку разложенные на конторке бумаги, заговорил снова:
– Теперь, – мягко произнес он, – мы имеем возможность решить этот вопрос наиболее благоприятным образом. Досточтимый Джордж Феррис, о чем ты, вероятно, не знаешь, является внуком герцогини, и, я полагаю, – а поверь, дорогая, я не терял даром времени и многое выяснил для тебя с тех пор как получил его предложение… – он замолчал, вконец запутавшись в собственных речах, а Дженнифер сердито про себя отметила его любовь к титулам. Но он наконец нашел свою мысль.
– Как я говорил, его бабушка герцогиня, по слухам, души в нем не чает при всем том, что он всего лишь младший сын; говорят, она многое сделала для его карьеры. Так что я намерен, отвечая на это письмо и принимая очень лестное предложение мистера Ферриса, написать, что твое положение в обществе было бы лучше всего обеспечено, если бы твой дебют как его официальной невесты состоялся под руководством его бабушки. Нет-нет, не беспокойся, у нас и в мыслях нет отказаться от тебя совсем: твоя кузина Элизабет, полагаю, может поехать с тобой и составить тебе компанию, что в высшей степени удобно, да и мы с тетей будем недалеко.
«Еще бы, – подумала она, – готова поклясться, что вы никуда не денетесь». Перспектива того, что ее таким манером навяжут семье мистера Ферриса, была, если только это вообще возможно, еще более неприятной, чем перспектива выйти за него замуж. Выросшая в неромантическом мужском обществе отца и братьев, она не видела ничего необычного в предложении Ферриса. Ему, безусловно, нужны деньги, как они всегда были нужны ее братьям, и ради ее состояния он готов проглотить наличие таких тети и дяди. Но взять ее в свою семью еще до свадьбы, еще не получив вознаграждения… уж это-то будет для него слишком. На какое-то мгновение она призадумалась: а что если позволить дядюшке следовать этому плану в надежде, что такие условия покажутся искателю ее руки столь кабальными, что он сам откажется от этого брака? Нет, риск слишком велик, и слишком силен удар по ее гордости. Она всерьез озаботилась тем, как бы убедить дядю в своем твердом намерении отказаться от этого брака.
Но никакие ее доводы не помогли. Никогда еще она не видела своего дядю таким решительным и вскоре заподозрила, что он усматривает в этом браке какие-то еще большие выгоды для себя, большие, чем смел ей сказать. Постепенно, по мере того как он утрачивал контроль над собой, ей удалось выведать, что в своем письме Джордж Феррис намекнул о возможности места в парламенте для Эдмунда Батса и даже, вероятно, для самого дядюшки. Она давно знала о горячем желании дяди протолкнуть своего глупого послушного подопечного в парламент, где его, конечно, можно было бы использовать в своих интересах. Сердце ее упало. Наживка была и впрямь хороша. Доведенная до панического ужаса чувством собственной беспомощности, она протестовала столь яростно, что разгневался в свою очередь дядя. Он ожидал, что она ухватится за это, с его точки зрения, в высшей степени приемлемое предложение, и в удивлении от ее отказа держал себя в руках хуже, чем обычно.
– Прекрасно, мисс, – заявил он. – Мы посмотрим, кто хозяин в этом доме. Отправляйся в свою комнату и не выходи оттуда.
– Хозяин, как же, – бросила она ему в ответ. – Вы вроде бы забываете, дядя, что это мой дом, и вы со своим семейством гостите здесь у меня. Вам должно быть стыдно злоупотреблять моим гостеприимством и так обращаться со мной. Я этого не потерплю, вы же просто шайка нахлебников… – она замолчала в ужасе от вырвавшихся у нее слов, но было поздно: они уже вылетели. Она опустила голову устыдившись при мысли о том, что бы сказал ее отец или благовоспитанная тетя Джулия по поводу такого нарушения хорошего тона.
Дядя не терял времени даром и тут же воспользовался своим преимуществом.
– Да уж, мисс, полагаю, вам следует опустить голову. А теперь отправляйтесь в свою комнату и не выходите, пока не опомнитесь. Ваши извинения будут приняты только вместе с вашим согласием, и это больше, чем вы заслуживаете при вашем дурном воспитании.
Онемев от унижения, она повернулась и вышла из комнаты. Но за дверью она приостановилась. Она проиграла один роббер, но значит ли это, что проиграла вообще? Если она сейчас послушно пойдет в свою комнату, это конец. Слишком часто она видела, как дядя одерживал верх над Эдмундом, если тот пытался в чем-то его ослушаться, и она не полагалась на собственное упорство в борьбе против него. Она огляделась. Дядя не пошел за нею, чтобы убедиться, что она подчинилась и пошла в свою комнату. Тем самым он, конечно, показывает, что не сомневается в своей победе. А парадная дверь приглашающе открыта. Сбежать. Сможет ли она? Посмеет ли? Она знала: сейчас или никогда. Бессознательно она разгладила складки своего костюма. Это и решило все: она была одета самым подходящим образом. Она доскачет до дома Фэвершемов и отдаст себя на милость генерала. Уж конечно, он не сможет отказать ей в том, чтобы хоть отправить к тете Джулии в Йоркшир.
Она поспешила вокруг дома к конюшням, избегая идти под окнами кабинета и слегка презирая себя за эту трусливую предосторожность. Если бы только у нее хватило смелости сказать дяде в лицо, что она уезжает! Она вдруг осознала, что впервые с пониманием думает об отъезде тети Джулии: дядя Гернинг обладает удивительно неприятной способностью заставлять других чувствовать себя виноватым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29