— Ни за что! Харчевник — мерзавец, плут, хахаль, мздоимец и надувало! Брашноnote 5 вчерашнее, прокисшее. Разве сие брашно? Голодные едем!
— Думай лучше о брашне духовной, — вздыхал князь, а сам озабоченно думал, что как только они въедут в разоренную войной Пруссию, то вообще могут остаться без еды и лошадей.
Словом, в Риге, где наших путешественников нагнал Карл Саксонский, Никита счел за благо присоединиться к его кортежу, хорошо, имелась такая возможность.
В поезде Карла Саксонского все изменилось. За принцем следовала великолепная кухня, обслуживаемая десятком поваров. Останавливались теперь не в трактирах, а в опрятных домах обывателей или прямо в чистом поле в шатрах, которые в момент ставили проворные солдаты. Ужины и завтраки были похожи на роскошные пикники.
А потом опять дорога мотала свои версты. Карета Никиты следовала за экипажем лекаря их высочества — надутым и чванливым господином, совершенно непригодным для общения. «Он неуч, он пиявки через руку ставит…»— брезгливо пояснил Гаврила, наблюдавший как-то вечером искусство лекаря (одному из свитских стало плохо). Никита не понял, как это — «через руку», но выяснять не стал, и так видно — противный старик. Зато полковой священник, его повозка следовала за каретой князя, был приятнейшим человеком. Он и опекал Оленева и слугу его в течение всего длинного пути.
Принц Карл торопился в Кенигсберг, чтобы принять участие в летней кампании под предводительством нового фельдмаршала Фермера. Случайный его попутчик ехал в Пруссию за другой надобностью. Оленев вовсе не собирался стать волонтером. «Задача моя проста, — говорил он. — Я должен выполнить долг перед Богом и людьми». Так, окрашивая слова свои торжественным и несколько ханжеским тоном, объяснял он себе и другим, почему отправился на поиск своей подопечной — фрейлины Мелитрисы Репнинской.
Гаврилу несказанно раздражал такой подход к делу, и, хотя путешествие их в обозе Карла было не только сносным, но и вполне комфортным, он продолжал ворчать с ясным намерением не дать барину хоть на минуту обрести душевный покой.
— Хорошо едем, но принц Карла-то не торопится. Зачем ему под ядра спешить? А мы торопимся. Не хвастая отъездом, хвастай приездом.
Гаврилу злили и обижали важные слова барина о «долге перед. Богом и людьми», и раздражал его не столько лицемерный и высокопарный их оттенок, сколько неправильное направление скорби барина. Богу, Никита Григорьевич, сейчас не до нас, а люди здесь и вовсе ни при чем. Главное в нашем деле не долг исполнить, а девочку от супостатов спасти… Цветок невинный, астразвездочка… В то, что Мелитриса сбежала с мужчиной по любовным делам, Гаврила не верил ни на минуту. «Не побег сие есть, но плен. Пленили нашу жемчужинку, а теперь везут по диавольским своим нуждам в горнило войны и мрака», — негодовал старый камердинер.
Никита и сам так же думал, примерно так, но молчал. Не его вина, что он полтора месяца бездействовал, не предпринимая попыток найти Мелитрису. Маршрут его поисков зависел от принцессы Курляндской — наставницы фрейлин Ее Величества, — только она могла узнать подробности исчезновения Мелитрисы. Но как на грех принцессе приспичило заняться своими делами: она окончательно собралась выйти замуж за графа Черкасова, своего старого обожателя. Великой княгине поторопить бы принцессу, косвенно они обе были заинтересованы в получении сведений о пропавшей фрейлине, но Екатерине тоже было недосуг — любовь с Понятовским отнимала все ее физические и моральные силы.
Но всему свое время, пришел июнь, и вновь испеченная графиня Черкасова нашла время встретиться с тем самым подпоручиком, который производил обыск во фрейлинских покоях. Сведений о Мелитрисе было до смешного мало. Юный подпоручик, млея от внимания столь высокой особы и весело тараща глаза, божился, что ничего не знает и узнать не может.
— А начни я любопытствовать, тут же на губу… а то и того хуже — под суд! Служба у нас такая.
— Ну уж — и под суд… — приговаривала с улыбкой принцесса. — Спасу я вас от суда-то, — а сама совала деньги (и не малые).
Решающую роль, однако, сыграли не монеты, а обещание добиться повышения в чине. Обещание было высказано не только подпоручику, но и его маменьке, женщине весьма неглупой. «От подпоручьего-то звания кто хошь взвоет, — сказала маменька принцессе, — уж я на моего надавлю…»И надавила. Подпоручик носил сведения малой толикой, видно, доставались они нелегко, юное личико его похудело, глаза смотрели с опаской и все время косили в угол. Как только принцесса поняла, что осушила этот сосуд тайных знаний досуха, она добилась свидания с великой княгиней и была внимательно выслушана. Далее события развивались стремительно — Через камердинера своего Шкурина Екатерина позвала князя Оленева во дворец.
— Благодарю вас за аудиенцию, ваше высочество, — почтительно склонился Никита.
Екатерина удовлетворенно кивнула, разговор начался правильно, он ничего не требует, только просит. Надо сказать, начало их беседы было полно недомолвок, почтительных поклонов и удовлетворенных кивков. Учтивые слова их плавали на поверхности некоторого водоема, величественные, словно лотосы, а смысл разговора несли невидимые глазу резвые придонные струи.
— Наша встреча состоялась как нельзя кстати. Завтра я уезжаю в Ораниенбаум, а оттуда в Петергоф. Государыня Елизавета намечает отметить праздник Петра и Павла в этом году особенно пышно, — она замялась, как бы спрашивая себя — о чем мы? — и легко вернулась к разговору. — Помнится, князь, вы имели до меня просьбу касательно некой молодой особы?
Никита всем своим видом выразил полное согласие, даже руками сделал эдакий жест, обозначающий восхищение памятью их высочества.
— Оная девица жива и благополучна. ЕЙ не грозит беда. Некоторое время назад — какое именно, мне не известно, упомянутая особа оставила столицу, чтобы в сопровождении господина Икс посетить могилу отца.
— Не хотите ли вы сказать, ваше высочество, что княжна Репнинская поехала на Гросс-Егерсдорфское поле? — вне себя от изумления и явно выпав из законов этикета, воскликнул Никита.
— Я думаю, что это только условное обозначение цели их путешествия, — невозмутимо отозвалась Екатерина. — Сейчас они, очевидно, в Кенигсберге. Кто сопровождает девицу — я не знаю. Зачем они поехали в Пруссию — мне не известно. Отношения сей девицы с означенным господином — для меня полная тайна. Одно достоверно — она путешествует под чужим именем. Ее зовут теперь графиня Грауфельд.
Никита встрепенулся было, тысяча вопросов ульем жужжала в голове, но великая княгиня остановила его движением руки.
— Милый князь, я не могу вам сказать больше, чем мне удалось узнать. И не хочу строить догадок. Они принесли бы больше вреда, чем пользы.
Она улыбнулась, и этой улыбкой словно ширму поставила, в довершение всего в руках ее появился большой веер, на котором французский художник изобразил Дафниса и Хлою предававшимися радостям любви, а также пейзаж, овец и собак. Екатерина обмахивала неразгоряченное лицо значительно и неторопливо, нимало не тяготясь возникшей в разговоре паузой.
— Не будет ли нескромностью с моей стороны узнать, какие ваши дальнейшие планы? — спросила она наконец.
— Ехать в Пруссию.
— А может так случиться, что вы там вдруг встретите полковника Белова? Он ваш друг?
— Он мой друг, и я его непременно встречу. Лицо ее оживилось, и она сказала уже совсем другим тоном, в котором не было и тени наигранной
значительности.
— Передайте Белову, что я помню о нем. И еще передайте: дело фельдмаршала Апраксина отнюдь не кончено. Оно движется к своей развязке, которая, как мне кажется,. очень будет зависеть от успехов нашей доблестной армии.
«Кому это она: говорит? При чем здесь Сашка и какое отношение он имеет к Апраксину? — пронеслось в голове Никиты. — Нет, это скорее информация для меня. Она намекает на письма…»
— Мне не совсем понятны мотивы, коими руководствуется ваше высочество, давая мне подобные…
— А вам и не нужно знать мотивов, — перебила его Екатерина. — Просто запомните и передайте Белову, что особой опасности для него сейчас нет. Но его могут вызвать в качестве свидетеля. Но лучше бы, чтобы его искали и не нашли. Уж очень-то искать не будут. Так пусть ваш друг… от греха нырнет поглубже.
Зачем она улыбается? Что значит — Белову не угрожает опасность. Какая — не угрожает? И какая могла угрожать? Ясно одно — своим поручением она оказывает любезность и мне и Сашке, она выказывает доверие… но держит меня за болвана…
Он был не далек от истины. Если бы Никита мог читать чужие мысли, его наверняка обидели бы насмешливые размышления великой княгини: «Милый князь, зачем вы так таращите глаза? Вы ничего не поняли… И вы, и ваш друг служите мне, а потому оба связаны с этим именем — Репнинская. И все это втайне друг от друга… А как же — честь не позволяет!.. Право слово, будь вы менее щепетильны, может быть, больше было бы толку. Встретитесь с Беловым — обсудите все. Я предоставляю вам эту возможность…»
И опять веер неспешно заходил в руке, сидящая на камне Хлоя взволнованно заколебалась, нарисованные собаки занервничали, овцы тоже пришли в волнение, словно рябь на реке.
Аудиенция тянулась, хотя все было сказано. Нет… не все. Она явно ждет от меня каких-то слов… или поступков. Ясно каких, ей нужны письма… ее тайные послания к Апраксину. А может быть, для дела выгоднее отдать их прямо сейчас? Или сказать, мол, как только фрейлина Репнинская найдется, письма станут опять вашей собственностью? Уж Сашка бы знал, как надобно поступить…
— Я не забыла и второй вашей просьбы, — голос Екатерины звучал попрежнему насмешливо, словно просьба эта касалась какой-то светской мелочи. — Вы, кажется, интересовались нашим общим другом с острова Мальты?
Это была уже щедрость — королевская! — вспомнить сейчас о Сакромозо. Никита замер, боясь каким-либо жестом или даже дыханием своим спугнуть прихотливый бег мыслей в умной голове собеседницы.
— У Сакромозо карие глаза… родинка, вернее, пятнышко без выпуклости вот здесь, — она коснулась своего острого подбородка, — лицо бледное… и еще, очень характерный жест. Когда он нервничает или чем-то озабочен, то начинает тереть свои руки — оч-чень красивой формы… так, словно они у него чешутся, — она показала, проиграла всю сцену, — потом опомнится, смутится, сядет как ни в чем не бывало.
— О, благодарю вас, ваше высочество, за вашу милость и доверие ко мне.
— Вот именно, доверие, — сказала она строго. — Я могу быть уверена, что бумаги мои будут в сохранности?
— Да.
Никита расстегнул пуговку потайного кармана в камзоле, достал письма и с поклоном протянул их Екатерине.
И тут на глазах свершилось чудо, исчезла чопорная и надменная великая княгиня, перед ним сидела прежняя Фике — испуганная, взволнованная и счастливая. Ей и в голову не пришло стесняться князя Оленева. Она цепко держала свои письма, читала их с жадностью, мяла от нетерпения, чему-то усмехалась. Потом перевела дух, как после быстрого бега или утоления любовной лихорадки. Письма были аккуратно сложены и спрятаны за лиф.
— И еще скажу вам, князь. Я знаю вас уже четырнадцать лет. Это большой срок, поэтому я с полным правом могу дать оценку вашему поведению — Я нахожу его безупречным, — она улыбнулась кокетливо, обнажившийся надломленный с уголка передний зуб не только не испортил этой улыбки, но придал ей домашний, интимный характер.
Никита вспыхнул, чувствуя, что не только лицо его покраснело, кровь прилила и к шее, и к рукам, даже икры ног вспотели.
— Поэтому я по-прежнему ваш должник, — продолжала Екатерина. — В случае нужды обращайтесь ко мне всегда — я помогу, — в последних словах уже не было никакого кокетства, это были посулы царицы, небожительницы, которая обратила взор свой на смертного и обещала вспомнить о нем, когда придет срок.
Никита склонился чуть ли не до полу.
— Ах, да, чуть не забыла. Попробуйте поискать вашу девицу в Кенигсберге в гостинице «Синий осел». Не правда ли, странное название?
Когда Никита уходил, вслед ему прозвучал звон колокольчика.
— Иван, затопи камин, — приказала великая княгиня вошедшему слуге.
«Даже спрятанные на груди письма жгут ей кожу, — подумал Никита. — Сейчас бумаги пойдут в огонь. И все будет забыто».
Через три дня Никита был уже в дороге.
«Синий осел»
Оленев не застал в Кенигсберге друга. Белов отбыл в армию, в какой-то польский городишко, название которого квартирная хозяйка фрау К., постная, некрасивая особа, конечно, запамятовала. Во время их короткого диалога с лица ее не сходило выражение подозрительности, словно неожиданный гость, хоть и выглядел приличным человеком, в любую минуту может посягнуть на ее собственность или, того хуже, — честь. Но как только Оленев сообщил, что он друг ее постояльца, что намеревается дождаться его здесь и готов заплатить вдвое за уже оплаченное жилье, эта сухая роза сделала неробкую попытку расцвести, обнажив в улыбке бледные десны и дурные зубы. О, она обожает русских! Они так щедры, приветливы и нетребовательны! Оленеву были предоставлены Сашины апартаменты, Гавриле отвели крохотную комнатенку с балконом. Камердинер сразу же взял бразды правления в этом маленьком хозяйстве в свои руки. Но фрау К. не сдалась. Пытаясь закрепить только ей видимые и понятные права на постояльца, она двинулась утром с большим подносом в комнату князя. На подносе дымился кофе, булочки были поджарены, масло уложено розочками. В дверях она была остановлена Гаврилой. Он строго посмотрел сухой розе в глаза, отнял поднос и плотно закрыл за собой дверь. После этой сцены хозяйка не упускала возможности многозначительно улыбнуться постояльцу и намекнуть прямым текстом, что не все русские щедры и приветливы, встречаются такие крохоборы, что и немцев за пояс заткнут.
Словом, кенигсбергская жизнь потекла, и Никита тут же постарался пустить ее по нужному руслу. Но было вовсе не просто найти в большом, чужом городе, где полно трактиров, гербергов, постоялых дворов и гостиниц — нужную.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8