не далеко от истины. Все эти сведения, как вы уже догадались, присылал из Петербурга маленький барон Блюм.
Когда немецкая агентура пронюхала, что Брадобрей пойман русскими, Сакромозо немедленно отозвал Блюма из Петербурга. По-хорошему нужно было бы позаботиться и об Анне Фросс, но та шла как бы по другому ведомству, ей удалось занять в России совершенно особое место, и к тому же Блюм клялся, что Брадобрей ничего не знает о «племяннице леди Н.»— такую он придумал ей кличку для шифровок. Главное, кто-то в Берлине был категорически против ее возвращения на родину, очевидно боясь, что не сможет защитить девицу от тюремных стен.
Теперь у Сакромозо была одна забота — немедленно передать в Лондон привезенную Блюмом информацию о намерениях русского и шведского флотов. Тут же вставал вопрос — как это сделать? Не посылать же с курьером эдакую простыню, да и опасно. В случае провала под угрозу ставилась вся операция. Наиболее разумным казалось перевести послание Елизаветы на язык цифр, но при таком объеме работы здесь на полмесяца.
Изучая послание, Сакромозо не переставал удивляться, сколько в нем было лишнего, необязательного, воды, как говорят русские. Решение пришло само собой — отжать, составить короткий экстракт послания, в который вошло бы самое главное, а конспект потом зашифровать и послать в Лондон. Сакромозо не учел, что в законспектированном виде документ приобретал совершенно новое звучание — четкое и деловое, чего в подлиннике не было и в помине. Это и сослужило впоследствии дурную службу Фридриху, но об этом пока рано говорить.
В разгар работы над шифровкой, а ведь надобно было еще и банковскими делами заниматься, по обычной почте на Торговый дом Малина пришло маленькое письмецо. Писала Мелитриса Репнинская, бывшая фрейлина, которая под именем графини Грауфельд обреталась сейчас в гостинице «Синий осел», что на Сакгейме. Мнимая графиня просила тайной аудиенции.
Что за черт? Сакромозо с трудом вспомнил имя — одна из отравительниц Елизаветы. Носятся с этими отравительницами, как будто они подвиг совершили, а те и дела не сделали, и репутацию тайной немецкой службы поставили под удар. Теперь поди проверь — .с их порошков Елизавета заболела или сама по себе — по воле Божьей. И ведь так надежно заболела… только вот выздоровела.
Какая это, однако, гадость — сыпать отраву в еду. Может быть, во время оно во Флоренции или в Милане это было нормой, но сейчас XVIII век, простите. Уж если надо убить человека, выберите цивилизованный способ. Сакромозо искренне обиделся за шпагу и пистолет.
Для прояснения ситуации был призван Блюм.
— Но в шифровке, очутившейся в руках русских, названо одно имя Репнинской. Так?
— Именно, — почтительно прошептал Блюм.
— Тогда понятно, почему она убежала и живет под чужой фамилией. Вопрос только в том, действительно ли она бежала из Петербурга, будучи, скажем, предупрежденной, или, наоборот, не успела бежать, так как была арестована.
— Но как же тогда она попала в Кенигсберг? — робко осведомился Блюм.
— Под охраной русской разведывательной службы. Чтобы ломать перед нами комедию.
— Да… может быть, вы и правы, но в этом случае и Анна Фросс была бы арестована. Уж Репнинская не стала бы утаивать имени соучастницы.
— В любом случае с этой авантюристкой следует встретиться, — Сакромозо быстро расхаживал по комнате, оживленно беседуя не столько с Блюмом, сколько с самим собой. — На встречу пойдете вы, — он стремительно повернулся к маленькому барону.
— Осмелюсь заметить, что вижу в этом некоторую целесообразность. Вдруг девица меня знает. А если предположить, что она заслана русским, то это повлечет за собой мой немедленный арест. Или я что-нибудь не понимаю? — он пожевал губами. — И потом, я боюсь, что буду для нее неубедителен.
Сакромозо надоело слушать это сбивчивое кудахтание, он не любил трусов.
— Хорошо. Пойдет Цейхель. А вы-то фрейлину, — он заглянул в бумагу, — Репнинскую… знаете в лицо?
— Видел один раз в церкви, — неохотно сознался барон. — Издали… Анна Фросс показала.
— Вот и отлично. Вы пойдете с Цейхелем для опознания, — и тут же, видя протестующие жесты Блюма, который так и засучил нарядно обутыми ножками, добавил: — Да не трусьте вы… Сидеть будете за ширмой или за шторой.
Как мы уже знаем, встреча состоялась и не дала никаких результатов. Решено было проверить намеки девицы на спрятанную в каблучке шифровку. Правда, Сакромозо говорил о полной бессмысленности этого дела. Если бы была шифровка, то Репнинская либо отдала ее сразу, либо не сказала бы о ней ни слова. «Слишком глупо, слишком по-женски», — негодовал рыцарь. Но Цейхель настоял на своем. Похитить туфли в «Синем осле» особого труда не составляло.
Как только шифровка оказалась в руках Сакромозо, все стало ясно — обман, провокация. Скоропалительное решение убрать девицу было, конечно, глупостью. Но уж очень Цейхель выставлялся, играл в героя, желал совершить «акт возмездия». Непонятно, зачем он взял на себя эту грязную работу. То ли деньги были нужны, то ли карьеру делал, но разговор с Сакромозо он повернул так, что ежели он Репнинской подставился, то ему ее и убивать. Первоначальное предложение воспользоваться кинжалом он отверг категорически.
— Мое оружие — пистолеты! — заявил он значительно.
Пистолеты так пистолеты, но и к ним не мешает иметь голову, чтобы с десяти шагов, или сколько там их было, не спутать служанку с госпожой.
Цейхель шел на убийство с гордо поднятой головой, у него и капли жалости не было к жертве, а потом, узнав, что не попал в кого следует, превратился в мокрую мышь, весь от страха потом изошел. Это что же получается? Мелитриса Репнинская сбежала, и теперь он у русской разведки на особом счету? Вот тут-то и приключилась с ним истерика.
— Я говорил вам, что надо воспользоваться кинжалом, — не без ехидства посочувствовал ему Сакромозо.
Вот уж нет! Цейхель, оказывается, вообще крови боится. Кровь — это отвратительно!
— Веревку с собой носите, — брезгливо бросил рыцарь. — Самое ваше оружие.
В это время, как водится, в самый неподходящий момент, нагрянул с ревизией из Берлина барон Диц. Он приехал в Кенигсберг открыто, как богач, собиратель живописи и древностей, остановился в самой дорогой гостинице, тут же нанес визиты в самые известные дома, был даже представлен русскому губернатору графу Корфу — и всюду очаровывал, разговаривал, улыбался, подмигивал. Словом, никому в голову не могло прийти, что этот весельчак — крупный чин тайной агентуры Берлина, что за выражением приязни — не только к собеседнику, но ко всему мирозданию — скрывается твердый расчет. Только глазам он не мог придать добродушного выражения, они смотрели остро и напряженно. И хватит о свойствах барона Дица, право, он не заслуживает более подробного описания.
Сакромозо был очень недоволен появлением барона. Ревизия сама по себе вещь неприятная, а Диц к тому же позволял себе тон приказа, на что не имел никакого права, а также любил загребать жар чужими руками.
Но на этот раз все было иначе. Барон никак не посягнул на перехваченное послание русской императрицы, более того, порадовался такому успеху и посоветовал немедленно везти это послание в штаб короля.
— Я думаю, их величество по заслугам оценит ваш вклад в справедливое дело Пруссии.
— А мне кажется, — возразил Сакромозо, — что сия бумага должна как можно скорее лечь на стол английского министра Питта.
И опять барон Диц согласился. Эта уступка настораживала. Все разъяснилось вечером, когда после приватного разговора Сакромозо представил барону (по его же просьбе) двух своих агентов, а именно Цейхеля и Блюма. Агенты были очень взволнованы встречей — их приблизили к самым верхам, к самому интимному столу!
Вначале обсуждали текущие дела, не опускаясь, однако, до мелочей. Агенты Великого Фридриха, как трудолюбивые пчелы, чуть ли не каждый день приносили информацию о поведении русской армии, о командирах полков, о лазаретах и прочем. Обсуждать эти подробности никакого времени не хватит. Только раз барон Диц позволил себе заострить внимание на донесение некоего топографа, который достал план размещения русских магазинов. План был составлен
еще при Апраксине, то есть в прошлогоднюю кампанию, но топограф уверял, что два помеченных крестиками склада еще не вскрыты, видно, о них забыли по безалаберности. А в этих складах хранятся не только фураж и пшеница, но и оружие.
— Где расположены склады?
— Где-то вдоль Вислы. На карте точно обозначено.
— Но ведь там русские! — воскликнул Сакромозо.
— Если план топографа верен, то их величество пошлет в означенный район боевой разведывательный отряд. Он же будет, в случае удачи, охранять обоз. Порох, овес и хлеб — главное, что необходимо нам для продолжения войны. Может быть, мы поручим проверить верность карты господину Цейхелю? — и барон Диц повернулся всем корпусом к переводчику.
Цейхель, так и евший глазами начальство, с готовностью кивнул головой и вдруг закашлялся. Да, конечно, он готов, он поедет куда угодно, только подальше от Кенигсберга, бубнил он, борясь с кашлем и страшно пуча глаза. Aлюм от смущения, казалось, хотел залезть под стол, потом не выдержал и что есть силы ударил Цейхеля по спине кулаком. Переводчик сразу смолк, испустив вздох облегчения.
— Господин Цейхель прав, — подтвердил Сакромозо, — ему необходимо уехать. Но он не может оставить город официально, так сказать, быть командированным в армию, поскольку у нас произошли некоторые неприятности с некой особой… русской…
— Подробности после, — перебил рыцаря Диц, поднимаясь.
По выражению лица барона Дица видно было, что встал он, чтобы не ноги размять, а перевести тон обыденности, которым говорил дотоле, в другую высокую стихию и акцентировать этим важность своего сообщения.
— Господа, как вы знаете, война затянулась. Известные успехи России, а главное, завоевание ею королевства Прусского, весьма заботят их величество. Да, да, — он возвысил голос, — их величество поклялся, что ногой не ступит в Восточную Пруссию, которая с такой легкостью отдалась противнику. В Берлине считают, что Россия опасный противник. Она не умеет воевать, но государство это слишком обширно, а насельники его слишком многочисленны. Однако есть способ помешать успеху России, способ, к которому мы не относились достаточно серьезно. Я имею в виду женщину, известную по шифровкам как «племянница леди Н.». Ее первый, как говорится, опыт, — лицо его приняло неожиданно игривое выражение, он даже ухмыльнулся криво, — был э… э… не совсем удачен. Но при связях этой молодой особы и, прямо скажем, таланте, опыт может быть повторен. Господа, я еду в Россию.
Блюм шумно вздохнул, он уже видел во всех подробностях, как пойдет дальнейший разговор. Сакромозо вдруг покраснел, насупился.
— С девицей работал, как мне известно, барон Блюм. Я хотел бы, чтобы он ввел меня в курс дела. Что представляет собой эта… Анна Фросс?
«Шлюха», — хотелось крикнуть Блюму, но он сдержался, умоляюще глядя на Сакромозо.
— Девица Фросс способный агент, — тихо сказал рыцарь, — но у нас возникли некоторые осложнения. Дело в том, что положение племянницы леди Н. стало ненадежным.
И он в самых общих чертах, без подробностей, Боже избавь, рассказал о недавних событиях, о приезде фрейлины Репнинской, о ее внезапном исчезновении и подозрительной шифровке.
И вот тут разразился скандал. Добродушнейший Диц вдруг стал топать ногами, потрясать кулаком и ругаться сдавленным голосом, почти шепотом, что было особенно страшно. Потом вдруг обмяк, рухнул в кресло и неожиданно спокойно спросил:
— Вы точно знаете, что Фросс не арестована?
— Точно, у нас в Петербурге есть в осведомителях малый чин из Тайной канцелярии.
— И эта Репнинская подсадная утка русских? И она исчезла?
— Именно так.
— Ну что ж, фрейлейн Репнинскую необходимо найти.
— И убить! — хищно блеснул глазами Цейхель, он опять был смел и решителен..
— Ни в коем случае! — барон Диц окинул всех рысьим взглядом. — Эту особу надо расспросить самым тщательным и умным образом. Здесь какая-то тайна. Почему Фросс, если они вдвоем с Репнинской осуществляли свой «опыт», не арестована? Видимо, Репнинская работает на русских по принуждению… видимо, она не захотела открыться до конца, и русские не подозревают о соучастнице. В любом случае, Репнинскую надо найти и допросить. А я разберусь на месте. Кто поедет на поиски означенной девицы?
— Цейхель, — твердо сказал Сакромозо.
— Но почему опять Цейхель? Почему не Блюм? — не понял барон Диц.
— Блюм поплывет со мной в Лондон, а Цейхель совместит свое первое задание со вторым. Я дам ему людей, связи, я все ему дам…
— Ну что ж… уточним пароль, — барон Диц поворотился к Блюму, он опять был добродушен и величествен.
Оленев
Только в конце июня любимец государыни Елизаветы принц Карл Саксонский двинулся из Петербурга в Пруссию на театр военных действийnote 4.
Он ехал в сопровождении огромной свиты, охраны, обоза с продовольствием, палатками-шатрами, мебелью, посудой. Словом, это был роскошный поезд, пугавший, а может пленявший, обывателей и крестьян барабанным боем, звуками труб, парчовыми вельтрапами на лошадях и обилием курфюршеских гербов, от которых пестрело в глазах, даже тюки на мулах были украшены этими геральдическими символами.
Князь Никита Оленев отбыл из Петербурга в Кенигсберг несколько раньше, и хоть весьма поспешал, двигался гораздо медленнее роскошного кортежалошадей на станциях было не достать, все подставы предназначались для Карла Саксонского — Дорога совершенно измучила самого князя и его старого камердинера Гаврилу, который, конечно, увязался за барином в опасное путешествие. Теперь страдай! Мало того что лошадей нет, так еще дорога разбита, трактиры отвратительны, за плохую еду в них ломили такую цену, что у Гаврилы делалось сердцебиение.
— Господи, яви нам свою милость, покарай мошенников плохими болезнями, в карете, камердинер.
— А ты их сам и вылечишь, Никита.
1 2 3 4 5 6 7 8