А я вот на берегу и даже не знаю, что с нею, пью коньяк…Мильда покраснела, на глазах выступили слезы.— Вы бог знает что подумали! Поверьте, я говорила правду. Муж тоже не виноват: наверно, его задержали на работе. Если бы я знала о ваших тревогах, клянусь, не стала бы приглашать! Но сейчас, наверно, остались минуты.«Она говорит правду», — подумал Арсеньев.— По бокалу крюшона, — сказал показавшийся в дверях Кейрялис, — фирменный, собственного изготовления. — Он подал бокалы Мильде и Арсеньеву и покосился на портфель у ног гостя.Белая таблетка растворилась, оставив в розоватом напитке волокнистый след. Мгновение — и он растаял.Кейрялис ушёл.Арсеньев посмотрел на холодное, запотевшее стекло, на прозрачные кубики льда на дне, отхлебнул из бокала и сказал:— Я совсем не сержусь на вас, Мильда, и верю вам. Но согласитесь, что мне может казаться странным поведение вашего мужа… — Он почувствовал такую усталость, словно весь день ворочал камни. Арсеньев смотрел на хозяйку. Мильда медленно вращалась вместе с комнатой. Темно-красные обои превратились в огненную завесу. Мгновение — и краски исчезли, стало темно.— Наташа!.. — простонал Арсеньев, едва шевеля посиневшими губами.Мильда вскрикнула…Собрав все силы, Арсеньев шагнул было к двери, но тут же упал на пол.Мильда бросилась к Арсеньеву. Его руки стали неподвижными и тяжёлыми, словно кожаные чулки, насыпанные песком. Лицо помертвело. Ей сделалось страшно.— Он умер! — дико закричала Мильда. — Помогите!..Она не слышала, как в комнату вошёл Миколас, не видела, как он рылся в портфеле Арсеньева и как, кряхтя, перетащил в спальню тяжёлое тело старшего лейтенанта.— Пьян как свинья! — сказал Миколас, когда Мильда очнулась. — Видимость здоровая, а на выпивку слаб… Ишь, что вытворяет, послушай-ка, Мильдуте.Из спальни доносился прерывистый громкий храп.Мильда горько заплакала, уткнувшись в подушку, расшитую синими сказочными птицами. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО ПРОТЯНУТЬ РУКУ Над городом светлым пятном нависло зарево вечерних огней. Из порта доносились едва слышные свистки маневрового паровоза. На палубе затонувшего великана темно и пусто. Матросы давно спят, утомившись за трудный день. Ночь тёмная, но ясная. Над морем ночной воздух чист и прохладен. От дневной жары ничего не осталось. Моряки ворочаются в постелях. Иные не выдерживают, встают и укрывают ноги бушлатом или шинелью, ворча завинчивают иллюминатор.Вдалеке, на плоском, как пирог, берегу, каждые десять секунд ярко вспыхивает рубиновый огонь.«Берегись!», «Опасность!», «Берегись!» — упрямо твердит маяк одно и то же.В окне капитанской каюты проглядывал одинокий тусклый огонёк. Трудный день выдался сегодня у Фитилёва. Прежде чем разрешить генеральную откачку, он спустился под воду и снова осмотрел корпус. За день он уходился и сейчас, прикрыв лицо клетчатым платком, раскинув на койке босые жилистые ноги, сладко всхрапывал, бормоча что-то во сне.От раскалённой докрасна чугунки веяло жаром. Любил Василий Фёдорович после работы побаловать старые кости, отсыревшие на разных морях.По палубе вахтенный матрос, размахивая керосиновым фонарём, шёл на нос судна, где висел корабельный колокол. Электрического света сегодня не было: дизель-динамо не работало. Готовясь к генеральной откачке, мотористы перебирали движок и к ночи не управились.Над морем гулко раздались четыре басовитых двойных удара большого судового колокола. Тоненько отозвался колокол-малютка на буксире, стоящем бок о бок. И все опять тихо.Отбивать склянки на затонувшем корабле вроде бы и не к чему, но капитан-лейтенант Фитилёв человек твёрдых правил, и вахтенные часы вызванивают минута в минуту. И беда, если «батя» замечал неточность, особенно в ночное время.В капитанской каюте «Шустрого» — яркий свет. Согнувшись над письменным столом, Антон Адамович изучал корабельный план, ещё так недавно лежавший в портфеле Арсеньева. Надписи на немецком языке он разбирал легко, хотя план, вероятно найденный моряками в одной из командирских кают, был основательно захватан и густо испещрён пометками. Эти точки, крестики и завитушки, непонятные Антону Адамовичу, мешали читать чертёж. Номерами указаны насосы и пластыри. Шесть палуб, на каждой подробно размечены все судовые помещения. Левый борт. Вот и каюта Э 222. Наконец-то! Антон Адамович жирно чернилами обвёл маленький прямоугольник.Да, план в его руках! Теперь-то он сумеет получить дядюшкин ящичек! Антон Адамович перевернул план. На обратной стороне были нанесены разные сведения о корабле: длина, ширина и водоизмещение, запасы топлива, воды, число пассажиров и многое другое. Медонис старался запомнить каждую мелочь. Внутрь корабля лучше всего входить через грузовые двери в борту. Здесь лестница вниз. Потом пройти половину коридора. Каюты второго класса. Около каюты Э 34 ещё лестница, по ней спуститься к ресторану. Потом несколько метров к корме — и снова лестница. Антон Адамович теми же чернилами обозначил пунктиром путь в каюту Э 222.Услышав перезвон колоколов, Медонис поднял голову. Улыбка промелькнула на его лице. Да и как не улыбаться! С последним ударом колокола начинался знаменательный день. Он останется в памяти Антона Адамовича на всю жизнь. Ещё одно усилие — и цель достигнута!Антон Адамович вскочил с вращающегося стула и, волнуясь, зашагал по каюте. «Довольно пресмыкаться! — со злорадством думал он. — Кончились мои мучения, все кончилось! Сегодня начинается новая жизнь. Не совсем новая, собственно говоря, я возвращаюсь к старому и прежде всего получу своё имя — Эрнст. Эрнст Фрикке… Как это приятно звучит!»Он засмеялся.— Антанас Медонис… Черт возьми, и эту дрянную кличку я носил столько времени! Постоишь у меня навытяжку, сволочь! — погрозил он вслух кому-то.Размышления Антона Адамовича прервал осторожный стук в дверь.Мгновенно спрятав чертёж в ящик стола, Медонис сказал: «Войдите», — почему-то решив, что это старший механик.Последние дни Медониса почему-то раздражал этот угрюмый человек.«Молчит и разглядывает, будто я какая красотка, а не капитан буксира. Одноглазый, брови мохнатые, смех будто клёкот птицы, квадратные ногти. Кажется, я его видел прежде. Но где?..»— Это я, гражданин начальник, — ухмыляясь, доложил Кейрялис.— А, Миколас! — с облегчением вздохнул Медонис. — Вахту принял?— Принял, гражданин начальник. — Кейрялис развалился в кресле. Как же, стесняться нечего — компаньоны. — Матрос Гришкенас сразу лёг спать, — сообщнически добавил он, — даже и кофе не пил. Старпом лежит читает.— Бери акваланг, выноси на палубу. Нечего рассиживаться. — Антон Адамович показал на аппарат с двумя светло-голубыми баллонами сжатого воздуха. — Осторожней, дурень, это тебе не дрова! — испуганно ругнулся, он, когда Миколас, выходя, зацепил аквалангом за дверную ручку.Антон Адамович снова вынул план, посмотрел, потом любовно и бережно спрятал в ящик и стал готовиться. Раздевшись догола, он приседал, глубоко дышал, энергично взбрасывал руки, ноги. Натянув на себя шерстяное бельё, он задумался. Он превосходно изучил акваланг, мог, не боясь, идти под воду, обследовать корабль. И все-таки что-то щемящее заползло в душу… Ночное плавание в брюхе затопленной громадины, в одиночку, без помощника… Это могло окончиться плохо. Может быть, отказаться? Нет, никогда!На палубе он ещё раз с отвращением взглянул на чёрную воду. На невидимом берегу вспыхнул красноглазый маяк, и его багровая тень коснулась, будто обожгла, Антона Адамовича.«Что со мной?» — старался понять Медонис, пытаясь подавить неприятное чувство.Шорох на палубе заставил насторожиться. Но нет, ложная тревога. Убедившись, что все спокойно, Медонис надел ласты, натянул маску, пристегнул к поясу нож. Миколас помог закрепить акваланг. Антон Адамович зашлёпал по палубе резиновыми подошвами.— Пускаю воздух, — торопливо сказал Миколас, отвёртывая воздушный краник.Медонис ещё раз посмотрел вниз, на чёрную, враждебную воду и не мог преодолеть колющий озноб. Пересилив страх, он осторожно сполз в море. Вот его со всех сторон сжала холодная вода. Возникло привычное чувство невесомости. Тишина. Он отчётливо слышит постукивание клапана и журчание воздушных пузырьков. Донёсся шум винтов далёкого парохода. В темноте мерцали огоньки мельчайших морских обитателей. Медленно проплывали вспыхивающие туманности медуз. Зеленовато светилась какая-то живность на песчаном дне.Легко двигая ногами, Медонис быстро скользил вдоль ржавого корпуса. В холодном электрическом свете фонаря мелькали разнокалиберные пробки, небольшие деревянные заплаты, прилипшие к борту ракушки, зеленые скользкие водоросли. Антон Адамович нырнул глубже, круто согнул поясницу и отвесно пошёл вглубь. Маска плотно сжала лицо. В луче фонаря возникли гигантские винты, массивный руль. На светлом песчаном дне темнели какие-то железные обломки, камни, наполовину утонувшие в грунте. Подальше горбатилась перевёрнутая спасательная шлюпка с проломанным днищем, опутанная мотками рыжего стального троса. За шлюпкой торчала лапа старинного адмиралтейского якоряМногое хранило на дне древнее Варяжское море! Вот в луч света попался округлый металлический предмет, выступавший из песка. «Что за штука?» — Антон Адамович осматривал железину. Ковырнул ножом. «Да это же авиабомба!» Медонис чуть не выронил загубник.«Вот тебе раз! — размышлял он, торопливо отплывая в сторону. — Бомба, наверное, предназначалась для Кенигсберга. А ведь она может ещё взорваться, стоит только потревожить. Подальше от неё!» — решил Медонис, возвращаясь к корме.Он уткнулся в деревянный пластырь величиной с хорошие ворота. Пластырь держался на толстых пеньковых канатах, привязанных к скобкам. Это было настоящее произведение подводного строительного искусства, сооружённое из брусьев, болтов, стального троса и парусины. Плотно подогнать к пробоине большой пластырь нелегко. По законам корабельной архитектуры корпус здесь двояко изгибался, а искалеченные железные листы превратились в гармошку.Антон Адамович поводил лучом, вынул нож и обрезал верхние оттяжки. Пластырь легко отвалился, обнажив пробоину с рваными острыми краями; она могла впускать внутрь корабля около тысячи тонн морской воды ежечасно. Деревянный щит, утяжелённый толстыми болтами и кусками железа, медленно спустился на дно, накрыв несколько оранжевых звёзд и замутив воду.Для чего он это сделал? Антон Адамович и сам не знал. Скорее всего, желая доставить врагам побольше неприятностей. Ему давно хотелось разрушить, растоптать ногами все, что сделано русскими. А приходилось лебезить, скрывать свои истинные чувства.«Пусть ещё поработают с пластырем, — злорадствовал он, — пусть потрудятся!»Обогнув корму, Медонис поплыл медленнее, освещая каждый сантиметр борта. * * * На мостике буксира Шустрый, облокотившись о холодные поручни, стоял вахтенный матрос Миколас Кейрялис и бубнил: Приехала из БерлинаКоричневая форма.Измерила наши животы… Вдруг Кейрялис умолк и прислушался. Сегодня в его обязанности входили дополнительные занятия. Он должен караулить, когда покажется из воды Антон Адамович, помочь в случае чего. И ещё ему приказано следить за палубой затонувшего корабля, — вернее, за матросом, вступившим на вахту в полночь.Придётся рябой каждый деньПо два яичка класть,А петушку, бедняге,Цыплят выводить,.Он помолчал и начал песню сначала,— На «Шустром» вахтенный! — раздался приглушённый голос с палубы «Меркурия».— Ну, что там? — не сразу отозвался Кейрялис. — Вахтенный слушает.Он перешёл на другую сторону мостика и увидел тёмную фигуру матроса у борта.— И я вахтенный. Это ты пел?— Я.— По-каковски это? Я не понял слова.— Литовская песня.— А-а… Тоску наводит твоя песня.— Во время войны сложили про собак-гитлеровцев, как они Литву грабили. Спокойной ночи, товарищ. — Кейрялис забеспокоился, кинув взгляд на воду. — У меня работёнка… Капитан у нас прижимистый, живоглот, ночью работать заставляет. А как вы, когда откачивать собираетесь?— Завтра в девять утра, батя приказ отдал.— Завтра. Ну, ну… Желаю успеха! А песня хорошая, это я плохо пел. — Кейрялис спустился в кают-компанию, потушил свет и в иллюминатор из темноты стал наблюдать за матросом. Тот посмотрел по сторонам, зевнул и зашагал прочь от борта. Кейрялис слышал, как он шаркал ногами по резиновому коврику, как хлопнул дверью.Миколас Кейрялис стал смотреть на море.«Нет, — думал он, — ни за какие деньги не согласился бы я лезть ночью в воду! Бр-р!.. Мокро, темно, холодно». * * * Перед глазами Антона Адамовича проплывали те же бесконечные заглушки и заплаты. Посередине огромного корпуса плотно сидел металлический пластырь длиной в сорок метров. Пластырь закрывал рваную пробоину, давний след арсеньевской торпеды.Наконец Медонис увидел бортовую дверь одной из нижних палуб. В прежние времена через неё грузили продовольствие. Медонис без труда сдвинул дощатый пластырь, прикрывавший оторванную половину железной двери, и проник в главный вестибюль. Здесь через все палубы проходила пассажирская лестница. Теперь она сохранилась только наверху. Идущие вниз ступени разломаны волнами, и лестничная клетка казалась чёрным провалом.Антон Адамович напряг память, стараясь представить расположение кают. «Лестница внизу. Нужно пройти половину коридора, мимо кают второго класса, — лихорадочно вспоминал он. — Около каюты номер тридцать четыре ещё лестница; ещё ниже — ресторан. Потом несколько метров к корме — и снова лестница Я должен спуститься на три палубы ниже, потом свернуть к левому борту. Там, у дамской уборной, — каюта двести восемнадцать, следующая двести двадцатая, потом моя…»Уходил воздух. Необоримая жажда богатства толкала Медониса на риск. Вода внутри корабля показалась ему ещё холоднее. Прокалывая лучом черноту, он опускался медленно, боясь за что-нибудь зацепиться.Чего только не вставало на дороге! Сколько тут всякого хлама, пропитавшегося водой! Он различает изломанные диваны, кресла, столы… Все покрыто слизью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52