Тряхнув льняными волосами, прилипшими к потному лбу, и закрывшись от солнца рукой, он стал внимательно всматриваться в голубую даль залива.
— Илейко, Илейко! — крикнул карел, продолжая смотреть на озеро.
Из кустарника выскочил белобрысый мальчуган и вмиг очутился возле мужчины.
— Я здесь, отец! — нетерпеливо дернул он его за рукав.
— Затопи баню, Илейко! Гости к нам… — Сказав это, карел возвратился в кузницу и снова застучал молотом.
Суда, на которые так яростно лаяла рыжая собачонка кузнеца Тойвутова, быстро приближались. Это были легкие карбасы новгородской постройки. Поэтому-то кузнец не стал тревожиться, ведь русские были давние друзья карелов.
Но русские суда были лишь маскировкой. На карбасах разместился шведский отряд, насчитывающий полсотни воинов. По водам Выгозера враз ударяло полсотни больших распашных веселnote 50. Задыхаясь от жары, одетые в тяжелые доспехи, воины выбивались из сил, стараясь выполнить приказ своего начальника, сидевшего с правилом в руках на переднем карбасе.
— Эй, шевелись! — властно покрикивал предводитель.
Он то и дело оглядывался назад и нетерпеливым взмахом руки подбадривал отстающие корабли.
— Как думаешь, Кеттунен, — вдруг обратился он к сидящему рядом карелу-проводнику, — успеем?
— Надо думать, успеем, господин, — глядя в серые жестокие глаза шведа-военачальника, ответил он. Он знал, такой не задумается раскроить череп за малейшую оплошность: не пощадит, не пожалеет.
Недаром командир крепости Выборг назначил предводителем этого отряда Густава Эркксона. Это имя было широко известно: в Выборгском замке мало кто мог состязаться с ним в силе, ловкости, отваге и жестокости. Воины боялись его.
Эриксон, внимательно посмотрев на карела, перевел взгляд на видневшийся вдали зеленый мысок.
— Там, — следя за взглядом шведа, заметил проводник, — там селение наших карелов
— Тут все враги, — не отрывая взгляда от дымков, поднимавшихся в голубую высь, сказал швед. — Надо захватить людей врасплох, чтобы не успели поднять тревогу.
Эриксон снял блестящий шлем и, положив его на колени, вытер потный лоб кружевным платком.
— Ну, показывай, где пристанем! Бери руль! — скомандовал он карелу.
Повернув немного в сторону, карбасы продолжали двигаться на зеленый мыс, и скоро днища их зашуршали по прибрежной песчаной отмели. Отряд высадился в двух верстах от старой кузницы. Воины устало разбирали оружие с карбасов. Опоясавшись мечами, они поудобнее прилаживали колчаны, осматривали копья. По команде Эриксона отряд вслед за проводником молча вышел на узенькую, чуть заметную тропинку, проторенную диким зверем.
На стволах могучих сосен то и дело встречались отметины, указывающие путь. Прошли небольшую полоску желтеющего ячменя. Карел-проводник сорвал колос, помял на пальцах спелые зерна.
— Однако, хорошее пиво наварит хозяин.!. — пробормотал он, ни к кому не обращаясь.
Залаяла собака. Воины остановились. Раздвинув кусты, проводник подозвал Эриксона. Сквозь стволы вековых деревьев и бурелом виднелась зеленая лужайка, синева озера, а в березняке темнела избушка.
— Ступай один. Если нет русских, зови. — И Эриксон тяжело уселся на поваленную обгоревшую ель.
Оглянувшись на свой отряд, он подозвал высокого, статного воина и что-то приказал ему. Шведы стали готовиться к бою.
Прошло малое время. Послышался хруст сухого валежника, и голос карела-проводника возвестил:
— Русских нет, господин. Здесь живет карел-кузнец, старики родители, его жена и дети. Однако, хороший мастер карел, живет хорошо, богато живет.
Но Эриксон не слушал объяснений проводника. Не задерживаясь больше, он повел отряд к жилью. Рыжая собака бросилась с заливистым лаем под ноги тяжело ступавшим воинам. Один из них, злобно ругнувшись, пронзил собаку пикой и отшвырнул ее далеко в кусты.
— Зачем он убил собаку? — испуганно обернулся к Эриксону проводник. — Хозяин рассердится — худо будет.
В ответ предводитель только усмехнулся.
На визг собачонки из избушки вышел знакомый нам карел — хозяин кузницы, небольшого домика и черной бани.
— Зачем убили собаку? — не обращая внимания на многочисленный отряд, крикнул он переводчику.
— Скажи, пусть замолкнет, — грубо ответил Эрик-СОН) — не то с ним поступят так, как с этим псом!
— Что надо от меня чужеземцам? — скрестив на груди руки и спокойно смотря в серые глаза Эриксона, спросил кузнец.
— Пусть скажет, где русский купец Амосов с отрядом? Когда он прошел эти места?
Кузнец не сразу ответил. Он видел: шведы устали, тяжелое вооружение тяготило их. Он оценил кольчуги и медные латы, неодобрительно подумал о длинных, тяжелых мечах.
— Пусть говорит, нам некогда ждать, — не повышая голоса, снова сказал Эриксон. Глаза его сверкнули, на лбу надулись синие жилы.
— Говори, однако, — добавил от себя проводник, — говори, не то смерть. Эриксон не привык ждать.
— Русские прошли туда… — Кузнец показал рукой на север, Была еще ночь , а сейчас солнце снова пошло к закату.
— Много ли русских?
— Пять карбасов плыли на север. Сколько было там воинов, не знаю, далеко они от берега шли.
— Ты знаешь, где живет купец Степан Котов?..
Карел не ожидал этого вопроса.
— Знаю, — подумав, ответил он. — Много лет на Выгозере живет Степан. Все его знают.
— Веди нас к нему.
— С добром ли идете? — тянул карел, хотя от него не укрылись намерения шведов. — Хороший человек Степан, шибко хороший.
Эриксон сказал несколько слов проводнику и обернулся к воинам.
— Собирайся! Отряд выступает. Поведешь к Степану Котову. Господин сказал: хорошо заплатят, — перевел Кеттунен.
— Ладно, иду, — словно смирившись, спокойно ответил кузнец. — Вот сажу смою да переоденусь.
Проводник посмотрел на грязную, пропитанную потом одежду, на волосы и лицо, измазанное копотью.
— Иди, да быстрее.
Кузнец направился к бане. Скрипнув дверью, он, пригнувшись, вошел в полутемное помещение, где его сын у печи из дикого камня щепал лучину на растопку.
Затворив за собой дверь, кузнец торопливо стал шарить по полу и, найдя кусок бересты, быстро вырезал ножом несколько каких-то знаков.
— Илейко, отнеси этот кусок Валиту. Скажи, я повел шведов, они хотят напасть на русскую дружину. Пусть торопятся… Скройся! — зашептал кузнец, заслышав шаги. — Не выходи отсюда, пока не уйдут свей.
Мальчишка, как мышонок, юркнул в печь и притаился в ее темной пасти.
Дверь с шумом распахнулась, и на пороге показался Эриксон. Посмотрев на кузнеца, спокойно раздевавшегося у деревянной кадки с водой, и, не заметив ничего подозрительного, он молча вышел.
Через час отряд двинулся в дорогу. Снова на пути встали стволы вековых деревьев, топкие болота, цепкий кустарник.
Кузнец уверенно шел вперед, замечая путь по одному ему ведомым отметинам. Он не видел, как двое воинов, задержавшиеся на поляне, зашли в дом кузнеца и, побыв там недолго, пустились догонять своих товарищей, вытирая на ходу окровавленные мечи.
Когда все стихло, дверь бани тихо отворилась, и в щель глянула перемазанная сажей головка мальчугана. Убедившись, что поблизости никого нет, он выбежал на лужайку и, оглядываясь, метнулся к дому.
На пороге мальчик остановился. Он смотрел широко раскрытыми от ужаса глазами на мать, сестренку, деда и бабку. Они лежали в лужах крови, зарубленные врагами.
Мальчик с плачем бросился было к матери, но, вспомнив строгий наказ отца, вытирая слезы, бегом пустился по лужайке. Он мигом набросил уздечку на пегую лошадь и, ударив голыми пятками по бокам, помчался по влажному песку, оставляя круглые следы, быстро заполняющиеся водой.
Глава XVI. НАПАДЕНИЕ
Просторная изба Степана Котова стояла на бойком месте. Здесь проходил древний путь на север, путь к Студеному морю, проторенный многими поколениями русских людей.
Здесь шли непокоренные: язычники, восставшие против христианства, спасавшие от поругания своих идолов; шли вольные крестьяне-общинники, не признававшие прав народившейся знати на владения исконными общинными землями, водами и лесами. А в этот век шел русский, вконец разоренный мужик, не пожелавший надеть себе на шею боярское ярмо.
Одним из таких людей, сильных волей и здоровых телом, был Степан Котов, тридцать лет назад поселившийся на этом месте. Много перенес он горя и невзгод, когда молодым парнем, на берегу реки Выга, он купил у богатого карела облюбованный участок за два сорока белок да рубль серебром. Много труда было вложено на выкорчевывание пней, на рубку леса. На делянке в две обжиnote 51 он сжег срубленный лес и, удобрив землю золой, оставшейся после пережога, засеял ее рожью и ячменем.
— На сырых корнях поселился, — любил говаривать он, вспоминая первые дни своей жизни в этом месте.
У охотников он скупал за бесценок дорогие меха, выгодно приторговывая ими в Великом Новгороде.
На зиму раздобревший Степан Котов ежегодно стал посылать на Мезенский берег ватаги тюленебоев. А этим летом он отправил за моржовой костью в студеные моря две большие заморские лодьи.
Свой дом и амбары Котов окружил высоким частоколом. Не напрасно два года подряд работники стучали топорами по стволам вековых деревьев: за крепким частоколом хозяин жил словно в крепости.
Труфану Федоровичу Котов был рад. Угощая гостя в своей горнице наверху, он был готов до позднего вечера слушать новости о новгородских делах. Котов часто вздыхал, сочувственно покачивая головой, иногда вставлял свое словечко. Голосу хозяина был хриплый: в молодости провалился он под лед, застудил горло — с тех пор и осталась хриплость на всю жизнь. Когда Амосов рассказал про свой план и попросил Котова послать в заморье свои лодьи, Степан заколебался.
«Загубит старик лодейки, — думал он. — Убыток немалый. Не дам, пусть у других просит».
Степан было и рот раскрыл для ответа, но ему помешала песня. Старинную поморскую песню запели дружинники внизу в горнице. Про широкое Студеное русское море говорилось в ней, про богатырей-мореходов, бесстрашно выходивших на промысел, про битвы с варягами, про русскую славу.
Песня ширилась, ей становилось тесно в горнице, она раздвигала стены и рвалась на просторы Студеного моря. Песня звала на новые подвиги, в новые морские походы. В ней слышался грозный шум морских волн, свист ветра, грохот бури; тяжелая волна, рыча, вкатывалась на палубу, ломая всё на своем пути, тоскливо стонали мачты, плакал запутавшийся в снастях ветер. Но вот песня стала тише: послышались причитания матери, провожающей сына, мольба беречь себя, возвратиться домой живым и здоровым.
Песня звучит громче, слова матери тверже, требовательнее. Не просто мать, а мать-родина говорила: лучше погибни от стрелы вражеской, исчезни в пучине морской, но будь храбр, не осрами землю, вскормившую тебя.
Гремит песня, в ней слышится молодецкая удаль. Сердито шумит море.
Ай, да где мы, братцы, будем день дневать,
Будем день дневать, коротати ночь3
Будем день дневать во синем море,
Коротать ночь на большой волне, на белом взводне.
Врываются новые звуки. Неожиданно зазвенело оружие, запели каленые стрелы, громко затрубил боевой рог, призывая к битве. Песня зовет, песня приказывает.
Ударили литавры: победа! Песнь, ликуя, поднимается все выше и выше, увлекая за собой всех, кто слушает ее. Победа! Враг побежден, он бежит от русских берегов.
Звучат торжественные, величественные ноты. Мореходов встречают ликующие голоса родной земли. Лодьи пришли с победой и богатым промыслом. Но встреча омрачена горечью утрат: не все вернулись домой.
Песнь обрывается. Тихо. Никто не смеет нарушить очарование, навеянное старинной песней.
— Эх, Труфан Федорович! — не выдержал Степан Котов. — Да за такую песню жизни не жаль. Ведь как крепко взяла! Бери лодейки. Коли прибыток будет — хорошо, а нет, и так обойдусь.
Хозяин и гость долго еще сидели молча.
— Не пора ли, гостюшко, в постелю? — сказал наконец Степан Котов, заметив, что купца обуяла дремота.
— Да уж прости, Степан, — отозвался Амосов, — замаялся в дороге.
Тяжело ступая, Котов провел гостя в соседнюю горницу, где на широкой скамье была приготовлена постель.
— Спокойно ли в здешних местах? — позевывая и крестя рот, спрашивал Амосов. — Свеев не слышно ли?
— Будь в надеже, Труфан Федорович, не слыхать. На поморском берегу, слух был, свей погосты да монастыри пожгли, то верно, — хрипел хозяин. — Спи себе и думы не держи. А касаемо лихого народа, — продолжал он, — работник у меня двор сторожит.
Котов подошел к окну и, едва просунувшись в него своим большим, грузным телом, крикнул:
— Митрий! Эй, Митрий!
— Здесь я! — откликнулся кто-то со двора. — Чего надоть?
— Вон он, Митрий мой, по двору бродит. Такой любому молодцу спуска не даст!.. — хвастливо заметил хозяин. — Спи, не сумлевайся.
Пожелав еще раз гостю спокойной ночи, Котов ушел на свою половину.
Амосовы дружинники расположились отдыхать где придется. Кто улегся на сеновале, кто в пустом хлеву, подостлав мягкое сено на пахнувший навозом пол. Добрая половина мо-лодцев заняла полати внизу, в большой горнице, где обычно останавливались проезжие.
Сказитель и песенник Петруха Рубец тихим, приятным голосом напевал былину о Садко. Дружинники слушали молча.
Вот Петруха остановился; ему давно хотелось растянуться на лавке и заснуть, но, по обычаю ватажников, он должен был засыпать последним, когда уж некому было слушать. Прислушавшись к мерному дыханию молодцов, он спросил:
— Все ли спите, хрещеные, сказывать ли дальше?
— Сказывай, — послышался сиплый голос из угла, — сказывай, Петруха!
И, пересиливая сон, Рубец опять запел. Прошел еще час Петруха снова остановился и повторил вопрос:
— Все ли спите, хрещеные, сказывать ли дальше?
В ответ раздалось прерывистое дыхание и храп молодцов.
В полночь старшой Савелий проснулся. Нащупав в темноте ушат с водой, он жадно напился и, поправив лежавшие накрест лучинки, чтоб черт в воду не влез, вышел во двор: ему не спалось в душной горнице.
— Ишь ведь, проклятые, забодай вас бык! — ругался, расчесывая волосатую грудь, Савелий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31