Он приглашает читателя разделить с ним это чувство, поскольку считает, что упрощение стиля, к которому сейчас стремится мода, сушит нашу жизнь, опрощает её, делает менее привлекательной… А она ведь так коротка!
Не забывая почаще льстить гофмейстерше, Лудеак намекал, что только королевский запрет на дуэли не позволял ему требовать объяснений у Монтестрюка. Заканчивалось письмо пожеланием выполнить все поручения адресата.
Лудеак не сомневался, что это письмо не пройдет мимо короля.
— А это тот помощник, в котором сильно нуждаешься именно ты, — сказал он Сезару. — Если я не ошибаюсь, письмо польстит тщеславию короля и заденет его гордость, что вызовет вмешательство его величества. Так что о моих семенах, посеянных в этом письме, я уверен. Олимпия Манчини позаботится достаточно, чтобы они дали хороший урожай.
Сей добрый «землепашец» не ошибся: в виде урожая со своих семян он вскоре получил письмо с гербом обергофмейстера её величества королевы. В письме сообщалось о «сильнейшем беспокойстве» г-жи Манчини не только по поводу опасного путешествия Лудеака, н и в связи с «не менее опасным положением графини де Монлюсон, чья неопытная молодость» (заметим, существеннейший недостаток в глазах женщины возраста г-жи Манчини) «не позволяет ей предвидеть всех последствий своего поступка». В связи с этим выражалось опасение за сохранность королевского благоволения графине, «что было бы для неё величайшим несчастьем, не считая погибели души, конечно».
Такое же беспокойство гофмейстерши вызывало у неё и поведение «графа де Монтестрюка, который получал от меня знаки моего благоволения и, что гораздо важнее, блистательные знаки милости от самого короля.» Разумеется, виной Монтестрюка объявлялась «преступная страсть», от которой его следовало избавить.
Ибо «графиня де Монлюсон как крестница короля и сирота зависит от его величества, и только король имеет власть пристроить её сообразно своей воле и тому званию, какое она носит среди дворянства Франции». И всякая попытка привлечь её внимание без разрешения короля «может считаться почти преступлением против особы его величества.» Сообщалось также, что его величество благоволил прочесть и одобрить её ответ. А при этом поручает Лудеаку заботиться о его крестнице и выражает надежду, «что Вы охраните е от покушений графа де Монтестрюка, чем приобретете новые права на высочайшее благоволение».
— Недаром я имел основание довериться гениальной Суассон! — воскликнул Лудеак, прочтя письмо с удовольствием.
В конверт с письмом графини было вложено письмо за собственноручной подписью короля. В нем Людовик XlY поручал графиню Монлюсон заботам и попечению графа Шиврю с повелением Монлюсон подчиняться всем распоряжениям графа, представляющего особу короля. А также: «считать его своим руководителем с той минуты, как он решит доставить её обратно ко двору».
— Ну теперь, если мы с тобой не завоюем крепости, то будем выглядеть очень неловкими, — заметил Лудеак, обращаясь к другу.
Сезар так обрадовался письмам, что решил немедленно сообщить об этом Монлюсон.
— Да ты что, с ума сошел?! — воскликнул Лудеак. — Только в последний момент, и не раньше!
Хитрее женщины только женщина. Если ей дать время, она придумает тысячи уловок: обратится к нашему послу или к императору Леопольду, скажется больной или ещё та что-нибудь придумает. Держи пока в кармане.
Так и было решено.
Тем временем Угренок, вовсю погоняя захваченную лошадь, добрался до дома, где наткнулся на блестящее общество, окружавшее мадемуазель Монлюсон.
Раньше всех его увидел Коклико.
— Прости, Господи, — произнес он, — да ведь это наш Угренок!
Мальчик подскакал к ним немедленно. Он был бледен, истерзан колючими кустарниками, худой, истомленный, запыхавшийся. Даже у его лошади дрожали ноги. Его окружили со всех сторон, выражая участливое сожаление по поводу его внешнего вида и стараясь как-нибудь помочь.
С трудом и ужасно торопясь, он рассказал, что произошло с Монтестрюком. Смертная бледность покрыла щеки Орфизы, зато молния радости блеснула в глазах Шиврю.
— Он у турок! — воскликнул Сент-Эллис и тут же сломал печать на письме Монтестрюка. Прочитав, он протянул его Орфизе со словами:
— Он помчался за славой, чтобы добиться вашей руки.
— Его надо спасти! — вскричала Монлюсон, даже не дочитав письма. — Я немедленно еду в турецкий лагерь, и если он погибнет, он будет не одинок.
Лудеак обменялся взглядом с Шиврю: момент настал.
Принцесса Мамьяни с затуманенным взором предалась раздумьям.» Как! Столько усилий, такая безграничная преданность, столько избегнутых опасностей — и тот, для кого принесены все эти жертвы, должен теперь умереть! Нет, такого допустить нельзя,» думала она.
Маркиз же рассуждал, что надо найти несколько смелых и решительных человек, возглавить их, ринуться на турецкий лагерь, промчаться на полном скаку по трупам турок, освободить Монтестрюка, а заодно и прихватить великого визиря с Гуссейн-пашой.
— Графу отрубят голову раньше, чем вы успеете перебраться через первый ров, — сказал Кадур.
Принцесса вздрогнула. Орфиза взглянула на араба.
— Значит, ты полагаешь, что сделать ничего нельзя? — спросила она.
— Я этого не говорю.
— А я говорю: напротив можно и должно сделать, — возразил Коклико.
Все возвратились в лагерь в молчании, взволнованные и обеспокоенные. Зато злобная радость переполняла душу графа Шиврю. Горе заливало сердце принцессы. Сердце же Орфизы трепетало от волнения.
Тут Лудеак нагнулся к уху Сезара.
— Графиня де Монлюсон молчит. Когда женщина ничего не говорит, это знак, что она что-то обдумывает. У неё в голове составляется какой-то план. Стереги клетку, — закончил он, — а то птичка как раз и улетит.
И пока Монлюсон, возвратясь к себе в комнату, обдумывала свой план, Шиврю поскакал к герцогу Лафойяду. Тому он сообщил, что одна молодая особа, начитавшись испанских комедий, возжаждала приключений. А ему поручено её охранять. Вот, стало быть, и письмо короля с поручением.
— Что надо делать? — спросил герцог.
— Дать мне четырех солдат и капрала.
Герцог предложил ему четыре полка из своей небольшой армии, только чтобы сделать угодное человеку, представлявшему собой самого Людовика XIY, и рассыпался перед ним в предложениях своих услуг. Сезар, разумеется, поблагодарил чересчур услужливого военачальника и уверил его, что четырех солдат с капралом ему будет вполне достаточно.
Получив солдат, Шиврю расставил их по углам дома, где жила Монлюсон, с приказом никого не выпускать из него.
Орфиза же занялась сбором всего, чтобы бежать немедленно. Ей казалось, что это так просто поехать верхом в лагерь великого визиря, да ещё всего лишь в сопровождении всего двух слуг. К чему же и любить, если не для того, чтобы презирать все опасности? Ей, конечно, и в голову не приходило, что Шиврю со своей стороны тоже займется кое-какими приготовлениями.
Однако эти приготовления не ускользнули от глаз Орфизы, сумевшей из-за оконной шторы разглядеть Шиврю и солдат.
Кровь бросилась ей в лицо: она в плену!
— Что это значит? — возмущенно спросила она вышедшего по её просьбе графа? — Я в плену?
Нет, прекрасная кузина, это всего лишь для охраны вас.
— Что же, вы боитесь нападения на меня?
— Ну, здесь бы я и один справился.
— Стало быть, если я захочу уехать, эти солдаты мне помешают?
— Они помешают, как минимум всякому безрассудству. Н-да, это откровенно… А по какому праву вы вмешиваетесь в мои дела?
— Прошу вас, взгляните.
И Сезар с улыбкой подал Орфизе раскрытое письмо короля.
— Значит все-таки я в плену, — заметила она, пробежав письмо глазами, — а вы мой охранник.
— Да, и это приятное поручение я выполню с превеликим усердием. Вы сами меня похвалите потом за него.
— Ну уж не думаю.
— Женщины так непостоянны, — тихо проговорил Сезар, не удержавшись от дерзости даже сейчас.
— Кстати, я могу кого-либо принимать, по крайней мере?
— Но, прекрасная кузина, этот дом — не тюрьма.
— Дом с тюремщиком, по-вашему, не тюрьма?
Сезар прикусил губу.
— Я вас не удерживаю, граф. До встречи в Лувре.
После ухода Шиврю Орфиза послала одну из своих женщин за Кадуром. Тот, придя к Орфизе, стал перед ней, как вкопанный, с дрожащими губами.
— Ты, кажется, готов сделать все, чтобы спасти своего господина? — спросила Орфиза.
— Все.
— У тебя славное сердце.
— Не знаю. У меня сердце, которое и любит, и ненавидит одновременно.
— Такие сердца — самые надежные. Если бы я была свободна, ты уехал бы не один.
— А, и вы тоже? Горлица в гнезде коршунов.
— Но я в плену, прикована цепью к месту. Вот взгляни: эти солдаты стерегут меня.
— Тем лучше… Там ведь ад.
— Что ты имеешь в виду?
— Простите, не что, а кого.
— Кого же?
— Турок.
— Ты думаешь, они должны меня испугать?
— Я не думаю, госпожа, я знаю.
— Меня?!
— Нет, их.
— Ну да, ведь ты, кажется, сказал, что там ад?
— Сказал.
— И ты поедешь туда?
— Там нет других опасностей, кроме смерти.
— Тебе понадобится это, — сказала она, протягивая вынутые ею из ящичка бриллианты и жемчуг.
Кадур спокойно заложил руки назад и отступил.
— У тигра только и есть одна лишь хитрость, а у льва — храбрость, когда они идут на охоту. Если мне не удастся то, что я задумал, значит, не удастся никому.
— Иди же и вернись только вместе с ним.
Араб впервые опустил глаза.
— Если я спасу его, будете ли вы хоть немножко любить невольника, у которого ничего нет, кроме жизни?
— Я вложу руку в его руку. Он станет моим другом, и я спрошу его: чего ты хочешь?
Молния сверкнула в глазах араба.
— Если вы не увидите снова моего господина, значит, я мертв.
10. Пытка водой
Ночью Кадур покинул французский лагерь. Он был не один: помимо Коклико и Сент-Этьена, с ним ехали ещё двое — Угренок и паж. Черты лица пажа сильно напоминали принцессу Мамьяни.
В пути Сент-Эллис и Мамьяни обменялись короткими репликами.
— Ну что, вы придумали что-нибудь? — спросила принцесса.
— А вы, принцесса?
— Я? Для чего? — улыбаясь, спросила она.
— Ну, раз так, я поеду, куда вы поедете.
— Но я еду туда, где вам быть не следует.
— Надеюсь, таких мест в мире не много.
— Это одно из них.
— Вы уверены?
— Совершенно.
— Ваше слово — закон для меня.
— Вы примерный ученик.
— Это потому, что вы для меня — первый учитель после Господа нашего.
— Звучит претенциозно.
— Зато верно.
Принцесса промолчала. И хотя её сердце было занято другим, ей эти молодого маркиза были далеко не неприятны.
Выехав на пригорок, они остановились для совещания.
Сент-Эллис погладил гриву лошади и, воспользовавшись остановкой, продолжил ранее начатый разговор с принцессой:
— Все это так странно. Вы, должно быть, меня околдовали. Я снова в диком краю и всего лишь затем, чтобы освободить господина, которого я собирался… Очень логично, не так ли?
Принцесса взяла его за руку.
— После этого я люблю вас ещё больше.
— Э, принцесса! Дорого только первое место. Остальные ничего не значат.
Он повернулся к Кадуру.
— Так каков же твой план?
— У меня нет никакого плана.
— И ты рассчитываешь на удачу?
— Есть ещё и Аллах.
— Вот и болван, — заметил Коклико. — Зато у меня есть идея. Разделимся на три группы. В первую войдет Кадур.
Он сам почти турок и говорит по-ихнему. С ним поедет принцесса: ей ведь хочется приключений.
Он остановился и взглянул на принцессу.
— Дальше! — сказала она.
— Так как это дело решенное, — продолжал Коклико, — а Кадур умеет говорить с этими чертями, то он лучше всех нас сумеет выручить нас из беды, если там захотят рассмотреть нас поближе.
— Хорошо, — ответил Кадур, — у меня будет язык змеиный, а рука человеческая.
— Я останусь с Угренком. Он их уже изучил и знает, как войти в их вертеп. Мы с ним разнюхали, где наш господин.
— Так, а где же буду я, по-твоему? — спросил маркиз.
— Вы к туркам не поедете.
— Да ты выдумщик!
— Вы слишком горячий и быстро раскроетесь. Вам правильнее будет достать лошадей, остаться с ними в укрытии (мы его выберем) и ждать нас при бегстве. Ведь нам же придется когда-нибудь бежать от этих варваров.
Коклико замычал и взглянул на Сент-Эллиса. Заметив, что тот колеблется, он продолжил:
— Маркиз, ну вам же совсем не придется сидеть без дела. Всякому отряду в боевой кампании требуется резерв. Вы им и будете, да ещё не простым резервом, а кавалерийским. Так всегда надежней для тех, кто идет впереди. Ваши люди должны будут достать нам других лошадей, которые будут у вас постоянно под рукой в каком-нибудь укромном месте. Мы его сейчас подыщем. Заодно осмотрим местность, как нам лучше всего добежать до ваших лошадей.
Маркиз все ещё колебался. Быть в резерве! Боже, почему ему? Но высказать вслух свой отказ он не решался. Он хорошо помнил. что принцесса запретила ему ехать с ней в логово врага. Во всех отношениях быть в резерве — это позор для маркиза де Сент-Эллиса, но когда на то есть приказ Леоноры… Он вздохнул.
А Коклико, услыхав вздох, воспрянул духом и решил добить маркиза, для вида обращаясь ко всем сразу (он вдруг почувствовал себя как бы руководителем всей группы):
— Повторяю! Не забывайте, что нам придется бежать, чтобы спастись…
— Или умереть, — добавил Кадур.
— Это животное так закругляет мои мысли, что просто дрожь пробирает, — проворчал Коклико.
— Но он прав, — заметила принцесса. — надо не забывать, на что идешь.
— А что скажете вы, принцесса? — обратился к ней Сент-Эллис. — Только не забывайте, что я буду противен сам себе, если не поеду с вами.
— Оставайтесь здесь в качестве нашей последней надежды.
Голос его несколько изменился, когда он произнес:
— Хорошо, я повинуюсь. Но не говорите, что я вас никогда не любил. Ладно, я стану барышником и достану лошадей. Деньги у меня есть, а с ними и одежда черногорца, которого мне пришлось убить в схватке. Теперь выберем место укрытия.
Они отправились к турецкому лагерю. Вскоре Угренок показал им лощину, где можно было укрыться с лошадьми.
Лощина шла между склонов холмов, покрытых густым лесом и кустарником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22