Другая клятва – человека ставят на колени около могилы его предков, перед ним кладут ослиное седло и сосуд, из которого кормят собак, и деканоз говорит: «Усопшие наши! Приводим к вам этого человека на суд, предоставляем вам полное право над ним: отдайте его, кому хотите, в жертву и услужение и делайте с ним, что хотите, если он не скажет истины».– Я готов на обе клятвы. У меня здесь нет могилы предков. Поставьте ослиное седло и собачий сосуд перед могилой предков старого Датвиа. Он погиб от персов два года назад. Пусть я буду рабом всех мертвецов, если лживо уверяю в своих намерениях.– Хорошо, Георгий Саакадзе, ты со знаменем Алами произнесешь перед алтарем клятву.Под скалой на площади уже шумели тушины.Георгий стал около дерева, выставив вперед по-тушински правую ногу.Наконец появились хевис-бери и старейшие. Анта встал на пригорок. Отсюда все могут его видеть и слышать.– Тушины! Георгий Саакадзе, которому народ Картли за победу над турками в Сурамском бою дал почетное звание Великого Моурави, на благое дело зовет тушин, на войну с разорителем наших грузинских земель.Вперед выступил пожилой тушин.– Я Георгия Саакадзе хорошо знаю, победу над турками он одержал, персов тоже он привел. Прошло два года, а кто забыл, как в славном бою погибли мой отец Датвиа и мой сын Чуа… Погибли – это не беда, каждый тушин желает умереть не на тахте, а сражаясь с врагом… Но помните, тушины, как проклятые богом персы повесили в Греми тринадцать павших в битве храбрецов?! Кто забыл повешенных Датвиа и Чуа?!– Никто не забыл!– Никто, никто! – Ты будешь отомщен, Гулиа!– Отомстим, отомстим! – кричали тушины.– Отомстите? А слушаете Георгия Саакадзе, виновника нанесенного оскорбления, виновника гибели грузин. Забыли, кто указал дорогу заклятому врагу?Народ молчал.Вперед выступил Георгий. Он знал, как надо говорить, когда слушает площадь.– Отважные тушины! Я пришел к вам один, как воин, за воинской помощью! Не оправдывать себя пришел, а говорить о судьбе Картли и Кахети. Сейчас надо забыть все обиды и ошибки. Персидский ханжал навис над грузинской землей. Обрушимся на извечного врага. Я обещаю вам победить и еще обещаю – после победы я снова приду к вам один, и тогда судите меня.Георгий снял с себя шашку и протянул хевис-бери.По площади пронесся сдержанный гул. Эрасти вздрогнул, тревожно оглянулся и приблизился к Саакадзе.Анта, взяв у Георгия шашку, сурово посмотрел на горячившуюся молодежь.– Я всем пренебрег: дворцы, почести, богатства, – все бросил под ноги своему коню и пришел отомстить заклятому врагу, – продолжал Георгий. – Вы, тушины, – горцы, мы, картлийцы, тоже горцы. У вас один враг – шамхал, а мы окружены врагами, как озеро берегом. Ваш щит – горы, и путь ваш простой, наш щит – собственная грудь, и путь наш вокруг озера. Я хочу прорвать преграду, хочу объединить грузин, хочу превратить озеро в бурную реку. Кто скажет – мои намерения вредны народу? Вот отважный Гулиа о своих витязях говорил. О Датвиа и Чуа помню и я, Георгий Саакадзе. Пусть у меня в бою конь ослепнет, если я скажу неправду. Старшего сына своего, Паата, я заложником оставил шаху Аббасу. Оставил, чтобы отомстить за тысячу тысяч Датвиа и Чуа…Тишина оборвалась. Голоса ударились в голоса. Так камень ударяется о камень.Заглушая гул, Георгий крикнул:– Я все сказал. Окажете нам помощь – слава вам, откажете в помощи – не остановимся мы. Поступайте, как подскажет вам народная совесть.На площади сквозь общий шум прорывались возбужденные голоса:– Послушаем хевис-бери! Послушаем!Анта выступил вперед. Площадь замерла.– Тушины! Вы слышали Георгия Саакадзе. Кто из тушин помнит, чтобы наши предки отказывали другу в отважном деле?!– Никто! – закричали тушинские витязи.– Нет, наши предки не опозорили нас, и мы не опозорим их память!– Лучше человеку надеть покрывало своей жены, чем оскорбить друга, отказавшись стать рядом с ним в битве!– Пусть я умру у тебя, хевис-бери, если мысли мои уже не на поле битвы!– Придется нам лишний раз замахнуться шашкой!– Пусть у того, кто изменит обычаям предков, переломится меч, занесенный над врагом.И тушины стали закладывать, как перед боем, полы чохи за широкий кожаный пояс.Анта Девдрис одел на Георгия его шашку и торжественно произнес:– Георгий Саакадзе, спасибо, что вспомнил о нас, и главе грузинской церкви спасибо! Тушины всегда готовы на отважное дело. Ни суровая непогода, ни голод, ни опасная тропа не остановят нас: опасность для нас наслаждение. Женщины наши при набеге врагов не прячутся и не стонут, а собираются вместе и поют веселыми голосами боевые песни, воспламеняя в мужчинах отвагу. Через три дня на рассвете под знаменем Алами тушины выступят на Баубан-билик. Твоих гонцов подождем внизу. Обещаем и мы тебе: победим или умрем!Анта махнул рукой, на высокой башне вспыхнуло пламя. На далеких башнях запылали ответные огни.И вмиг несколько тушин вскочили на коней и поскакали к тушинской тропе. Они спешили оповестить горную Тушети о решении хевис-бери.Деканозы вынесли священные знамена, обвешанные колокольчиками и пестрыми платками. Потрясая знаменами, деканозы напоминали тушинам обычай предков не брать в плен и самим не сдаваться.Гулиа высоко поднял знамя Алами. В глубокой тишине тушины торжественно склонились перед знаменем. Отныне нарушение обещания – клятвопреступление, позор для всего общества до седьмого поколения.Анта положил руку на знамя:– Да будет нам свидетелем ангел боя! Все за одного, один за всех!Витязи обнажили мечи:– Все за одного, один за всех!Вперед выскочил младший сын Анта, носящий имя отважного витязя Мети Мети Сагиришвили, всю жизнь победоносно сражавшийся с мусульманами.

. Он запел боевую песню, подхваченную витязями: В Бахтриони злы татарыТемной ночью совещаются!Отобьем скота отары,С жизнью пусть тушин прощается. На Алванском поле станемИ в Ахмети виноградникиЖечь три ночи не устанем!Иль алла! На битву, всадники! Узнают о том тушины,Препоясывают веселоВысоко мечи, с вершиныВниз ползут, их мгла завесила. Поздно звезды заигралиНад лесными исполинами,Прискакали к Накерали,Врезались в Папкасы клинами. Стали сил ряды несметны.Конь, по-нашему подкованный Подковы повернуты назад, чтобы ввести в заблуждение врага.

,След оставит незаметный,Стрелы тоже уготованы. Рассечем рассвет набегом,Перервем шамхальцев линию,Завладеем – горе бекам –Бахтрионскою твердынею! Выходи, султан, сначалаПосмотри глазами пыльными.Сколько витязей примчалось,Или выведем насильно мы. Я, Сагиришвили Мети,Предводимый дуба ангелом,Проскочу сквозь башни эти,Семерых отмечу франгулой, Что освещена точилом,Знамя вскину гомецарское!А не то прощусь с светилом,Вмиг на девушку татарскую Обменяйте Тушины предпочитают умереть в плену, чем быть обмененными на пленницу.

Мети-волка,На чадру – отвагу львиную…Эй, тушины, ждать недолго,Мчитесь, витязи, лавиною! Кровь врагов бурлит рекою.Наши души не погублены.Сбит султан стальной рукою,И шамхальцы все изрублены. Эй, тушин, в бою бесстрашен!Пусть стада твои утроятся.На Алванском сорок башенИз костей татарских строятся. Поле отняли Алвани,В сочных травах, бесконечное,Не дремать шахмальцам в стане,Скот наш там на веки вечные. И ни царь, ни бог, ни ангел,Ни медведь, ни дуб, ни гром еще,Кто владеет силой франгул,Не окажет дерзким помощи. Меч тяжелый в пропасть кинетПусть жена, кто сам откажетсяИ Алванское покинет,В жаркой битве не покажется. Нет, трусливые мужчиныНе в Тушетии рождаются.На коней! В огне вершины,Праздник битвы приближается! Вольный перевод с тушинского Бориса Черного.

Саакадзе облегченно вздохнул. Он одержал необычайную победу на площади отваги.Главный жрец взял из рук Гулиа знамя Алами и передал Георгию. Деканозы выстроились в три ряда, стройно направились к Хитано. Саакадзе со знаменем Алами твердо шагал за жрецами. В торжественном молчании все тушины последовали к жертвеннику, где Георгий Саакадзе произнесет клятву. Потом – пир и проводы мужественного воина до Баубан-билик. ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ Цветистые ковры и пестрые ткани свешиваются с желтых и синих резных балконов. Всюду на мутаках лежат бубны, дайры или чонгури. Неподвижны чонгури, обвитые лентами. Турьи роги и азарпеши пусты. Деревянные подносы и чаши, наполненные сладостями, пылятся на узорчатых камках.Женщины, закрытые кружевными лечаками и покрывалами, безмолвно сидят на плоских крышах.Разодетый Тбилиси сумрачно смотрит на мутно-коричневые волны. Тысячи сарбазов вползают за Вердибегом в Сеид-Абадские ворота.– Танцуйте, черти! Пойте, собачьи дети! – кричат гзири, облетая площади и улички, размахивая нагайками.Пронзительно взвизгнула зурна. Качнулись знамена. За ними молча потянулись амкары. Идут певцы, вяло распевая унылые песни. Идут танцоры, еле передвигая ноги. Идут купцы, поздравляют друг друга с радостным днем и прибавляют крепкое слово.Царь Симон II въехал в Сеид-Абадские ворота.Навстречу Симону скачет Исмаил-хан с персидской знатью. Скачут князья с вооруженными дружинниками. Ударил колокол Сионского собора, и тбилисские церкви подхватили звон.Из ворот Метехского замка выехал Шадиман. Чуть позади следуют за ним Магаладзе, Церетели, Джавахишвили, Цицишвили и другие князья. Шадиман надменно восседает на окованном золотом седле. Он снова выезжает как везир Картли. Он едет навстречу Симону, царю, которого он вылепил из глины.Симон торжествующе оглядывался. Вот он, нарядный Тбилиси! Вот сейчас царь Симон взойдет на престол Картли. Довольно царствовал хитрый Георгий, изнеженный Луарсаб, скупой Баграт. Он, Симон, подымет знамя Багратидов до солнца.Рядом с Симоном скачут Зураб, Карчи-хан, Ага-хан и следом десять минбашей.Чуть позже показался Георгий Саакадзе. На нем блистал персидский наряд и меч шаха Аббаса. Навстречу Саакадзе приблизились Дато, Ростом и вооруженные азнауры.Визжит зурна. Расплываются звуки пандури. Но нет радостных возгласов, на крышах не танцуют женщины, нет праздничной толкотни и суеты, даже из духанов не несутся обычные пьяные песни.Спесивый Симон ничего не замечает, даже не замечает, что не встречен высшим духовенством. Это заметил Шадиман. Но Феодосий заявил: духовенство ждет Симона в Сионском соборе, где на царя возложат корону Багратидов.«В первопрестольный Мцхета не пускают, – магометанин и не желанный народу… Нехорошо», – подумал Шадиман.Симон ни о чем не думает. Он горделиво сидит на черном жеребце, красуясь на солнце дорогой царской одеждой и выкрашенным усом. Торжественная процессия приближается к Сионскому собору. И вдруг замешательство. Сутолока. Все топчутся на месте. Кони стучат копытами. С балкона свалился ковер. На соседней крыше громко захохотали.Симон привстал на стременах и повернул коня, небрежно бросив: «Раньше помолюсь в мечети».Исмаил-хан, Карчи-хан и вся персидская знать, выразив радость, последовали за Симоном.На строимом минарете блеснули голубые изразцы. К мечети хлынули с фанатичными выкриками кизилбаши в красных войлочных колпаках.В тревоге Шадиман приблизился к Симону. Но напрасно опытный князь хотел удержать от гибельного поступка неопытного царя. Шадиман вздрогнул, он заметил смеющиеся глаза Саакадзе. «Все пропало, Симон процарствует меньше, чем Баграт».Симон гордился своим решением, только что пришедшим ему на ум. «Царь должен сам думать. От шаха получил трон, за чалму „льва Ирана“ буду держаться, кто свалит? Шадиман мудрец, его советы полезны, но пока пусть следит за майданом, пусть овец меняет на благовония, сыр на бархат. Говорят, торговля наполняет царские кисеты. Мой отец любил кисеты, но царскими делами я буду управлять не хуже Шадимана».Толпа странно затихла. Застыли амкарские знамена.Вдруг взвизгнула зурна, и народ стихийно повернул к Сионскому собору.Дато быстро переглянулся с Саакадзе и, пропустив более половины процессии, рассек воздух нагайкой. Азнауры на конях врезались в середину.– Куда?! – притворно закричал Дато. – Разве не знаете, царь – магометанин, поэтому раньше в мечеть поехал?Толпа загудела.– Шахсей-вахсей хотите устроить? – тихо спросил Дато, перегнувшись через седло. – Тебя, Сиуш, прошу, не время еще.Азнауры, образовав цепь, направили, – «чтобы густо для собаки не было», – половину амкаров к мечети.Шадиман видел притворные усилия, но в душе оправдывал азнауров.По дороге в мечеть толпа таяла, ловко ныряя в закоулки, переваливаясь через заборчики. К мечети подошли почти одни персияне.Но после мечети Шадимана ждала еще большая неприятность. У Сионского собора выяснилось – католикос не выйдет навстречу царю. Церковь только для виду признала Симона, навязанного шахом Аббасом.Но Симону не до церкви.«Жаль, – думает он, – Шадиман не удержал ведьму Гульшари и ее бесхвостого черта, не видели они, как блестит на мне корона. Надо пир двухнедельный устроить с разноцветными огнями, подобно исфаханскому, невесту себе выберу. Жаль, я и шах Аббас враждуем с Теймуразом, говорят, у него дочь красивая, хотя слишком молодая. Может, к русийскому царю послать за царевной? Или к греческому? Луарсаб, кажется, хотел на греческой жениться».На остроконечной башне взвился стяг Багратидов.«Почти бежал, а сейчас царем возвращаюсь», – восхищался собою Симон, въезжая в Метехи.Саакадзе и «барсы» переступили порог замка. Они взволнованы. Где остроумный Луарсаб? Где красавица Тэкле? Где их бурная молодость?Звенят пандури. Бьют барабаны. Развевают шелка танцовщицы. Царский пир. Фонтан окрашен зеленовато-оранжевым огнем. Сереброгорлые кувшины стоят на пестрых коврах. В роги хлынуло вино времен Левана Кахетинского.Но Шадиман все больше тревожится: не прибыли Гуриели, Дадиани, Мухран-батони, Ксанский Эристави. Открытый вызов!Георгий Саакадзе оставался в Метехи только один день. Он, Папуна, Дато, Ростом, Гиви и Эрасти выехали из Тбилиси.
Снова родные леса, долины, горы. Не заезжая в придорожные духаны, не останавливаясь в знакомых деревнях, гонят коней.А вот Носте, родная Ностури!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68