Он заверял патриарха в верности православной церкви, в своем нежелании принять помощь от папы римского и приводил причины, вынудившие его до сего часа находиться в турецкой земле. Несмотря на то, что султан дал место ему, Теймуразу, и оказывал помощь войском и один раз и дважды, – он ничего не желает от султана и прибегает к самодержцу христианскому, к великому самодержавному царю, «к сыну твоему московскому и всея Руси, да к святительству твоему и к великому достоинству твоему, аки к отцу, милосердному государю христианскому, аки образу господа бога и спаса нашего Иисуса Христа. И молим вас: великий государь царь да нам поможет, как произволите, ратью или казною нам в помощь… И мы все и наша земля да будут царствия вашего работники ваши…»Но эти послания казались забытыми, и лишь тень склонившейся ветки играла на вощеной бумаге. А царь-поэт, подняв руку, возносил свои оды к золотому потоку всесильного светила. И, словно внимая вдохновенным шаири, притихли птицы и травы.Все земное забыто. Крылатые мысли парят над Парнасом, музы в прозрачных персидских одеяниях кружатся в легком грузинском танце…И вдруг юный голос царевны Нестан-Дареджан: уже все собрались к полуденной трапезе. Архиепископ Феодосий готовится к чтению застольной молитвы, а архимандрит Арсений с вожделением взирает на рыбу… Царица Натиа и свита тоже скучают, ждут царя.Теймураз рассердился. Ждут! А о его желаниях кто-нибудь спрашивает? Вот она вспугнула лучшую шаири! Потом – не он ли просил царевну заботиться о чернилах?.. Опять забыла в саду. И хорошо, чтобы о нем тоже забыли хотя бы на один день…Это Теймураз сварливо выговаривал, следуя за дочерью, которой посвятил полную очарования восьмую оду – «Похвала Нестан-Дареджан».Обедали на открытом балконе. В медном котле парился рис с кусками баранины. На простой камчатой скатерти белел овечий жир, курчавилась свежая зелень, стояли глиняные чаши с кислым молоком, на фаянсовом подносе блестела пятнистой чешуей вареная рыба, глиняные кувшины с холодным красным вином высились над грудами лепешек.Немногочисленные слуги стучали медными подносами. Князья Джандиери и Вачнадзе мало походили на придворных. Однообразная скучная жизнь в стенах Гонио упростила отношения, Теймураз, озабоченный отделкой «Маджамы», мало обращал внимания на вольность своего двора.Но князь Чавчавадзе, главный советник и начальник крепости, всеми мерами старался поддерживать обычаи, подобающие царскому дому. Он сидел затянутый в куладжу и строго поглядывал на слуг. Вино из простой чаши он отпивал, как из золотой азарпеши. Он сокрушался о скудости царской казны и слишком больших затратах на постройку крепостной церкви «Во имя спасителя»… «Хорошо, – думал князь, – что гости не досаждают. Можно вместо изысканных яств на серебряных подносах довольствоваться овечьим сыром».На что надеялись заброшенные в мрачное ущелье Чороха приближенные Теймураза?Турки, предоставив царю крепость Гонио, не торопились с подмогой. Не торопилась и Русия. Меньше всего думал о ней Рим, – особенно теперь, когда Картли подымала свою торговлю и военную мощь. Даже батумские паши, стремясь к дружбе с Моурав-беком – Георгием Саакадзе, уменьшили число своих поездок в Гонио. Поэтому, когда прибежал стражник с предмостной башни и выкрикнул, что по турецкой тропе приближаются два всадника, ему почти не поверили.Князь Чавчавадзе приказал оруженосцу оседлать коня и выехать навстречу, а сам с нарочитым равнодушием прогуливался вблизи угловой башни. Потом, как бы нехотя, поднялся на верхнюю площадку.Высланный оруженосец скакал к мосту. Действительно, по турецкой тропе приближались два всадника. Вот они осадили коней, вот о чем-то переговариваются…Князь сбежал по каменным ступенькам, приказал слугам постелить праздничную камку, принести вино в серебряном кувшине, а плоды – на фаянсовых подносах. Встретил гостей он сам и ничуть не удивился нежеланию приезжих назвать себя. Дело к царю? Азнауры торопятся? А разве перед царем можно в пыльной одежде предстать?Картлийцы с удовольствием окунули в таз с холодной водой загорелые лица, достали из хурджини атласные куладжи.Князь заметил дорогую, вышитую бисером рубашку на одном и вышитую шелками – на другом. Цаги из зеленого и малинового сафьяна с золотыми кистями пришлись по душе князю. А когда его взгляд скользнул по кольцу с крупным алмазом, окаймленным изумрудами, он больше не сомневался в важности дела и, осушив с гостями по три чаши пенистого вина, повел их в сад. Теймураз сидел на своем любимом месте, под диким каштаном, и сосредоточенно выводил гусиным пером золотые слова. Услышав скрип песка, он раздраженно отодвинул свиток.Но князь, не обращая внимания на его неласковость, выполнил все церемонии царского двора.Дато изысканно поклонился. Руки Теймураз для целования не протянул, ибо не знал имен прибывших, и отрывисто сказал:– Говори, – от моего советника, князя Чавчавадзе, мы тайн не имеем.– Кахетинской земли Теймураз царь, я к тебе от друга твоих друзей, от недруга твоих недругов, от Великого Моурави.Едва Дато выговорил эти слова, князь стал порывисто озираться – не подслушивает ли кто-нибудь?Скрывая волнение, Теймураз прикрыл чернильницу плоским камнем, потом снова открыл ее, заглянул в один свиток, в другой и наконец откинулся на спинку кресла:– Пребывает ли в надежном здоровье Моурави? До меня дошло – у турок он в большом почете.– Светлый царь, у картлийцев – тоже.– Знаю. Поэтому удивлены мы памятью о нас.– Богом возлюбленный царь, о тебе помнят не только кахетинцы, но и картлийцы Верхней, Средней и Нижней Картли, ибо Теймураз не только венценосец, но и певец, чьи шаири сладки, как весенний мед, выпиваемый в час радости.Упоминание не о венце, а о шаири взволновало Теймураза. Он оживился, схватил «Похвалу Нестан-Дареджан» и с жаром прочел чеканные строки.Гиви сидел с открытым ртом, ничего не понимая. Как будто ехали посланными от Георгия, а вместо Дато читает сам царь, причем совсем не по делу. А этот «барс» Дато от удовольствия облизывает губы, будто вином его поят.Внезапно остановившись, Теймураз спросил: чьи шаири звучнее, его или Шота Руставели?Даже опытный Дато растерялся. Что сказать? Неожиданно выручил Гиви, ему надоело слушать шаири и держать в знак восхищения рот открытым:– Царь царей, твой стих заглушает голос Лейли, а Меджнун мог бы служить евнухом в твоем гареме, если бы это разрешил церковный съезд.– Ты, азнаур, замечательно сказал! – Теймураз густо захохотал и внезапно нахмурился. – Персидские газели блещут глубиною мысли и высокой отточенностью слов, но гаремная жизнь женщин кладет предел возвышенным чувствам певца. Нет истинной утонченности, свободного поклонения красоте, ибо изощренная эротика мешает целомудренному любованию.– Светлый царь, твои слова подобны флейте, – вдруг вспомнил Гиви слышанную в Исфахане лесть. – Если бы евнухи были мужчинами, они могли бы описать лучезарную красоту женских спин, ибо гурии без всякого стеснения плавают при них в бассейне, извиваясь, как серебристые рыбы.Хохотал Теймураз, вежливо смеялся князь Чавчавадзе. Дато никак не мог найти ногу непрошеного собеседника, чтобы отдавить ее. К счастью, приход Вачнадзе прервал изощрения Гиви.– Пресветлейшая царица Натиа и прекрасная царевна Нестан-Дареджан пожелали видеть уважаемых гостей, просят царя…– Постой, князь, ты послушай, что пропел азнаур: Красотою лучезарной затмевая лик светила,Серебристой рыбкой плещут в водах гурии лазурных… – Почему в водах? В бассейне, царь! – обиделся за искажение Гиви.– Ты меня не учи! В водах просторнее, я уж так записал и менять не стану!Теймураз поднял голову – он опять был царем!– Великий Моурави пожаловал и прислал нам посланников своих, от них сердца наши возвеселились. О делах малых и великих угодно нам беседовать завтра, – он перевел взгляд на Дато и заговорщически улыбнулся. Он опять был поэтом. – Сегодня же, друзья, час встречи, шаири и вина!Он весело увлек азнауров к ожидающему двору и до поздней луны угощал их чудесным вином и сладкозвучными шаири…Лишь только Гиви открыл глаза, щурясь от ослепительных лучей, Дато погрозил ему кулаком:– Голову оторву, если сегодня тоже вступишь с царем в разговор.– Как?! Он и сегодня будет шаири читать?– Гиви, мое терпение ограниченно, – лучше сейчас оторвать тебе голову.– Попробуй. Разве не слышал слов Хорешани: «Береги Гиви, пусть даром в драку не лезет, если встретите…»– А я о чем предупреждаю тебя, воробьиный хвост? Не лезь в шаирную драку, да еще с царем. Вчера случайно цел остался, князья вовремя кашлять начали.– Знаешь, Дато, иди один. Тайная беседа всегда лучше без лишних ушей. Мне царевна обещала соколов показать.– Я тебя не уговариваю, но смотри – не вспоминай при царевне о евнухах, девушки этого не любят.– Не учи, женщины тоже любят мужчин с усами.– О сатана! – Дато повалился от смеха на тахту. – Больше не буду с тобою путешествовать.– Попробуй! Хорешани только мне и доверяет, знает, как ты не любишь женщин к изгороди прижимать…Приход Вачнадзе прервал увлекательную беседу, и Дато последовал за князем на деловое свидание. Гиви, вскочив, стал усердно прихорашиваться, смотрясь в лезвие шашки. Он спешил на встречу с соколами.Дато быстро оглядел приемный зал: никаких пергаментов и чернильниц. На троне сидел царь Теймураз. По правую руку – архиепископ Феодосий и архимандрит Арсений, по левую – князья Чавчавадзе, Джандиери, Вачнадзе.Соблюдая правила чинов и титулов, Чавчавадзе торжественно представил посланника Картли. И Дато, точно впервые видел царя, низко склонился, преклонив колено, поцеловал протянутую руку и передал начальнику двора послание Моурави.Чавчавадзе приложил послание, как ферман, ко лбу и сердцу и вскрыл печать голубого воска. Читал он чуть нараспев, громко, с замедлениями на важных местах, в глубоком молчании слушали кахетинцы.Дато, придав лицу выражение глубокой почтительности, украдкой разглядывал царя и вельмож. Это были испытанные воины и дипломаты, прошедшие с мечом и пером тяжелый путь от рубежей ширванских до пределов Трапезундского пашалыка. Они знали себе цену и на вершине величия и в бездне поражения… «Должны согласиться, – думал Дато, – другого выхода из турецкой Гонио у них нет».Чавчавадзе продолжал все более довольным голосом:– Царство твое подобно сваленному грозой дубу. Если снова вторгнется шах, даже оборонять некому: лучшие погибли в сражениях, угнаны в Иран, разбрелись по другим землям. Худшие захватили твои владения и готовы предаться врагу.Тебя, царь, чтят и Кахети и Картли. Чтят за непримиримую борьбу с шахом Аббасом, за верность церкви, за жертву, которую ты счел возможным принести ради сохранения народа и святынь… Кто из людей, а не гиен, не прольет слезы, вспоминая мать-царицу Кетеван? Кто не преклонит колена перед твоим горем – потерей царевичей, надежды народа и трона? Кому же, как не доблестному Теймуразу, царю Грузии, царствовать и повелевать? Но нет радости в царствовании, если страна ежечасно ожидает нового вторжения и не в силах бросить войско против недруга!Сколь бы ни были сладки посулы Русии и Рима – нельзя рассчитывать на их щедроты вдали от престола. Я, обязанный перед родиной, предлагаю тебе мой меч и сердце. Однажды я уже помог изгнать кизилбашей из Кахети и в дальнейшем не допущу посягательства на священные земли наши.Сейчас время новое: время сильного царя, сильного царства. Даже лев бессилен перед стадом оленей, но одного легко растерзает. Сейчас двум кровным братьям нельзя вести бой порознь. Кахети и Картли должны быть под одним скипетром. Другого пути к укреплению Иверской земли нет. Всю тяготу власти возложили на меня народ и церковь. Но столетия возвеличили род Бегратидов, – да продлится до скончания веков сияние скипетра Давида и Тамар! И ныне радуется земля грузинская в предчувствии восстановления основ трона. Народ ждет законного царя…Если пожелаешь переменить стольный город, пошли в Кахети гонцов. Пусть князья собирают дружины. Пусть явятся под мое начало. И церковь благословит такое. А если будут сопротивляться разуму и не внемлют твоему приказу, я докажу непокорным, что пригнуть сардаров шаха к копытам коня моего было труднее…Обдумай, царь, и пореши. А если желание народа будет твоим желанием, выслушай устно посланника: его слово – мое слово. Азнаур еще и дважды и трижды предстанет перед тобою, принося мои и выслушивая твои мысли… Все свершится, как я сказал…Верный служитель твой Георгий, сын Саакадзе".
Чавчавадзе тяжело дышал, взглянул на царя и торопливо повернулся к Дато:– Уважаемый азнаур, не сочтешь ли ты приятным отдохнуть под кровлей богоравного? Царь Теймураз обдумает послание, благосклонно выслушает тебя и ответит Моурави.Дато учтиво поклонился и вышел. Его не обманула сдержанность кахетинцев. Если бы радость могла бить фонтаном, она хлестала бы из глаз царя, князей и пастырей.Действительно, когда Вачнадзе, проводив Дато, вернулся, он увидел необычайное. Говорили одновременно, громко, жестикулируя, едва соблюдая установленное обращение.Сам Теймураз с покрасневшими веками метался по залу. Наконец-то! Опять царство! Два царства! Телави и Тбилиси! Переменить стольный город… Нечего менять, Греми не возродится…Говорили долго, все взвешивая, все предугадывая. Теперь особенно важными казались очищение Георгием Саакадзе Нижней Кахети от персидских переселенцев, его помощь кахетинским азнаурам в восстановлении хозяйств, вновь воздвигнутые им укрепления на восточных рубежах. Сожалели, что Саакадзе не упомянул в свитке, с какими царствами и княжествами думает заключить союз. Батумские паши заверяли: Моурав-бек домогается дружбы с Блистательным Стамбулом. Но особый гонец, азнаур Заал, выпытал – с папой Римским. А Лома клянется: только с Имерети.Архиепископ Феодосий сокрушался, что Моурави не проявил дальновидности: ему бы с единоверной Русией договориться. Внезапно Джандиери вспылил и принялся упрекать архиепископа в бесполезности его поездок в страну гладкого льда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64