все мои думы о дорогой Картли. Но знай, как не изменю я вере, так не изменю шаху Аббасу. Пусть его всепобеждающая рука защитит мое отечество. Я готов быть покорным ему, как сын отцу, как луна солнцу… Осуши свои слезы, моя великодушная Тинатин, величественная в своей любви к властелину Ирана Лелу… Сколь благодарен твой брат за память о розовой птичке. Не знаю, где она, но мое сердце с нею… В долгие бессонные ночи я тоскую о безвозвратно ушедшем счастье, ибо вернуться в Картли могу только под звон церквей, а этому, видно, не бывать… Не печалься, моя сестра, – охота и свежий ветер укрепили меня, хотя не мог я полностью наслаждаться бегом коня, ибо всюду слышал голос Тэкле: «Как жить могу я без царя сердца моего?!»Тинатин беззвучно плакала. С таким трудом ей удалось устроить поездку Джафара… План прельстить Луарсаба свободой подсказала она. Видимо, брат понял ее послание, так почему же не воспользоваться охотой? Почему не ускакали? Ведь Баака с ним… Святая дева! Тинатин схватилась за сердце: Тэкле в Гулаби, он не мог оставить ее… «Как жить могу!..» Боже правый, защити и помилуй дитя твое!.. Кто? Кто оберегает царицу?В смятении Тинатин металась по роскошным покоям… Нет, она многого не знает. Но как оставаться в неведении? Не догадался ли шах? Иначе почему спросил о Тэкле?.. Нет, этого бог не допустит!..Тинатин накинула легкое покрывало и скользнула в сводчатый проход. Толпа молодых евнухов склонилась перед царственной всесильной Лелу. Но она, не обращая на них внимания, спустилась в сад. За нею никто не посмел следовать, ибо высокая ханум любила гулять одна.Сначала Тинатин зашла к Сефи. Сын, отбросив чубук кальяна, выбежал навстречу и стал радостно целовать руки лучшей из матерей. Черкешенка засуетилась с дастарханом. Прислужницы неслись с подносами, кувшинчиками, но Тинатин отказалась от угощения, она просто хотела навестить и успокоить любимых. Маленький Сэм, конечно, своенравен. Строгость не помешает: вырастет – благодарить будет, и тихо добавила: «Нужен еще сын, пусть двое растут».Пообещав завтра гостить у них целый день, Тинатин снова вышла в сад. Обогнув стройные кипарисы, она по извилистой дорожке спустилась к озеру, окаймленному лилиями, задумчиво посмотрела на тихо плывущих лебедей, погладила белый лепесток.По старшинству посетила трех законных жен и поблагодарила их за внимание к Сэму. Затем незаметно по боковым аллеям приблизилась к домику Гулузар. Оглянувшись, резко рванула юбку и громко позвала слуг.Выскочила старая служанка; узнав Тинатин, всплеснула руками, бросилась обратно с криком: «Алла! Алла!». Гулузар застыла на пороге.– Дорогая Гулузар, мне захотелось сорвать спелый кизил, но не всегда наши желания проходят без ущерба. Не найдется ли у тебя иглы?– Ханум, освети мой дом. Войди благосклонно, как солнце входит одинаково в Давлет-ханэ и в жилище бедняка. Повергаюсь к стопам твоим, зрачок глаз моих да послужит тропинкою для ног повелительницы!Трое прислужниц раболепно кланялись, молили, целовали ноги. Тинатин как бы раздумывала, потом улыбнулась той же улыбкой, которой улыбался Луарсаб, пленяя сердца:– Хорошо, дорогая Гулузар, тем более что я проголодалась. И пока твои прислужницы починят платье, угости меня крепким каве.Войдя в комнату встреч, Тинатин похвалила вкус наложницы – вышивку, натянутую еще на пяльцах. Гулузар то краснела, то бледнела от счастья. Она уже предвкушала зависть двухсот девяноста девяти наложниц, – ни одну не удостоила своим посещением повелительница.Улучив минуту, когда рабыни выбежали за новыми кувшинчиками и подносами, Тинатин едва слышно проронила:– Пошли двух нарвать кизила… вспомнила детство. А третья пусть займется иголкой. Буду гостить у тебя столько времени, сколько понадобится для этой работы.Тинатин проворно отстегнула золотую пряжку. В своем волнении хасега не заметила, что на Тинатин были не шальвары, как полагалось, а еще одна прозрачная юбка. Выбежав, она приказала Айше и Асме взять самые большие корзины и шепнула:– Ханум пожелала сочного кизила, смотрите, раньше заката солнца не возвращайтесь. Пусть завтра проклятые хасеги лопнут от зависти, узнав, сколько прогостила у меня любовь шах-ин-шаха.То же самое она шепнула старухе, благоговейно опустив на ее колени порванную юбку. А каве она подаст сама. И, схватив подносик и серебряный кофейник, поспешила из комнаты.К восторгу наложницы, ханум выпила две чашки, съела рассыпчатое тесто, погрызла миндаль в меду и, словно случайно, вспомнила о Нестан.Гулузар встрепенулась: вот чем она еще больше может расположить к себе Лелу.– О первая ханум Ирана, удостой вниманием княгиню, ее печаль подобна туману осени, слезы ее подобны росинкам на изумрудных листьях.– Да, добрая Гулузар, милосердие подсказывает повидать княгиню, но приличествует ли мне…Гулузар принялась горячо убеждать не противиться доброму сердцу.Как бы колеблясь, Тинатин заметила:– Не подслушивает ли старуха? Ведь весь гарем будет смеяться над Гулузар – не к ней пришла в гости Лелу, а повидать княгиню…Но наложница еще сильнее заволновалась: старуха плохо слышит и сидит в самой далекой комнате. А пока будет царственная Лелу беседовать, она, Гулузар, станет на страже у дверей: лишь кто приблизится, она громко засмеется, и княгиня успеет покинуть комнату встреч.Боясь новых возражений, Гулузар поспешно скрылась за легкой занавеской.С волнением прислушивалась Тинатин. Наконец шелест шелка – и горячие руки обхватили ее шею.Задыхаясь, Тинатин шептала: прекрасна ее подруга, еще нежнее стали лепесткам подобные щечки, еще сочнее кизиловые уста. Нестан тоже не уступала в изысканных сравнениях. Обе с упоением вслушивались в грузинские слова. О, как отрадна речь родины! Каждая буква – звук струны чонгури!..Они говорили и не могли наговориться, целовались и не могли нацеловаться. Плакали девичьими слезами, радуясь детской радостью… А время шло, и его не хватало, как воды в пустыне.– Не печалься, моя Нестан. Скоро солнце разольет лучи на твоей дороге.– Нет, моя любимая Тинатин, солнце навсегда ушло с моего пути.– Как можешь сердить бога? Разве Зураб хоть на один час забывает, где ты?– На всю жизнь забыл… Я знаю Зураба: нашел бы способ вырвать меня отсюда, если бы продолжал любить. Разве мало монахов, которых можно переодеть купцами?– Нестан! Ты навела меня на хорошую мысль, да будет тебе известно, купец Вардан прибыл из Картли.– Вардан Мудрый? Лазутчик Шадимана? Что же, он без хозяина остался, или нового приобрел?– Нет, моя Нестан, Вардан остался верен князю: Шадиман бежал в Марабду.– Беж-а-а-ал? Кто мог выдумать такое?– Мусаиб. Мудрый купец устроил мудрому князю побег. «Барсы», эти хищники Саакадзе, в полном неведении.Зеленые глаза Нестан потемнели от изумления: Шадиман бежал от «барсов»! Неужели умная Тинатин верит в немыслимое?.. От «барсов» и ястреб не улетит, если они не захотят… Значит… Но почему?.. Ведь Шадиман опаснее змеи!..Нестан терялась в догадках, она хотела поделиться сомнениями, но спохватилась. Тинатин ненавидит Саакадзе как виновника гибели царя; она может выдать Вардана как лазутчика Саакадзе.– Но какая мне польза от его приезда?– Моя Нестан, сердце подсказывает, что Вардан привез послание не только шаху от Симона глупого, Исмаила веселого и Шадимана лукавого, но и тебе – от Зураба любящего.– Нет, если и привез, то от доброй Хорешани или сострадательной Русудан…– В часы раздумья меня осенила мысль. Мусаиб одобрил мое желание купить у Вардана грузинские товары. Я приглашу гарем полюбоваться тонкими вышивками. Прирученная мною Гулузар придет со своей прислужницей, под густой чадрой никто не увидит ее зеленых глаз и желтых кос. Улучи миг, пусть Вардан увидит тебя; если привез послание, передаст с товаром, если нет – в Тбилиси расскажет Зурабу, что узрел тебя в черной одежде рабыни. Купец дважды придет ко мне, захочешь послать ответ в Тбилиси – положишь в кисет, – у купцов свой закон: если возьмет плату – выполнит поручение.– Моя Тинатин, непременно напишу Хорешани и Русудан… если… если от Зураба не будет знака его любви.Тинатин взглянула в окно, торопливо вынула из-за пояса узенькую трубочку и протянула Нестан:– Это послание Луарсаба, я переписала его по-грузински для тебя; ты лучше меня знаешь царя Картли, подумай и помоги, успокой мою тревогу.Чуть шелохнулась занавеска, осторожно выглянула Гулузар и счастливым голосом проговорила:– Высокорожденная ханум, прислужницы уже притащили кизил, еле донесли, и старуха благоговейно починила твое одеяние.– Благодарю тебя, моя Гулузар. Зови девушек.Нестан, поцеловав Тинатин, выскользнула в боковую дверь.Возбужденно рассказывали прислужницы, как вскарабкивались на самые верхушки за лучшими ягодами. «Да удостоит ханум, прекрасная, подобная пуне в четырнадцатый день ее рождения, прикоснуться к кизилу, такому же алому, как ее губы».Тинатин раздала прислужницам по маленькому кисету.– Я вижу, вы слишком старались, завтра советую на майдане купить, что глазам понравится. А это тебе на память, дорогая Гулузар, о моем посещении! – И, надев на палец пораженной наложнице рубиновый перстень, поспешно покинула домик.В проточной воде аквариума дремали причудливые рыбки, догорали светильники, а сон все еще не смежил пушистых ресниц Тинатин. Завтра предстоит серьезный разговор с благородным Сефи. Хорошо ли поступает она? Но ради сердечной раны одной женщины нельзя ставить под угрозу царство… Два царства! Жестокий с детства Сэм не должен наследовать великодушному Сефи… Да хранит влахернская божья матерь трон Сефевидов от изверга, ибо что станется тогда с Грузией, вечной приманкой Ирана?На другое утро, гуляя с сыном, Тинатин задушевно расспрашивала его: так ли он счастлив с черкешенкой, как в первые годы?– Вполне счастлив, огорчает меня лишь непонятный характер Сэма.– О нем мой разговор с тобой, любимый Сефи. Сядем в тень, – Тинатин опустилась на скамью, окруженную кустами роз, сорвала одну, вдохнула аромат и приколола к груди Сефи.Он опустился у ее ног, любовно гладя руки матери, целуя концы легкой шали.– Я слушаю тебя, лучшая из лучших матерей.Тинатин осторожно заговорила об обязанностях знатного мужа в Иране, о законах, которые не следует забывать. Многое может быть тяжело, но немногое можно выставлять напоказ:– Я знаю, мой любимый Сефи, ты счастлив, но… уже все шепчутся – слава аллаху, пока тихо, – Сефи-мирза, как христианин, одной женой довольствуется… Пусть сохранит тебя и меня небо от такого подозрения шаха.– Да сохранит! – вздрогнул Сефи. – Ты хочешь сказать, моя замечательная мать, что я должен взять вторую жену?Тинатин молчала, ей было тяжело нанести удар в сердце не только черкешенке, но и обожаемому сыну.– Аллах видит, как трудно будет объяснить все Зюлейке… Каждое утро, открывая глаза, она шепчет: «Будь благословен наступающий день, я и сегодня единственная жена у возлюбленного».– Зюлейка не смеет ревновать – четыре года владела она всецело твоим сердцем, только мои усилия охраняли ваше ложе… Но ты не христианин, кому церковь предписывает единобрачие.– Я всегда преклонялся перед чистотой законов Христа…Тинатин испуганно прикрыла ладонью рот Сефи и невольно оглянулась на темнеющие кипарисы.– Не тревожься, моя добрая мать, здесь у меня прислужницы все грузинки, а евнухов я не держу – некого стеречь. Может, ты уже выбрала мне вторую жену? Неужели третью дочь Караджугая?– Нет, я не хочу роднить тебя даже с Караджугаем… Хочу еще на несколько лет помочь Зюлейке остаться единственной женой.– О моя замечательная мать, что ты придумала?– Упросить шаха подарить тебе хасегу.– Хасегу? Но разве это не то же самое? Хасега – женщина, а Зюлейка ревнует меня даже к мраморным изображениям.– С Зюлейкой я сама поговорю, пусть благодарит аллаха, что шах, уступая моим просьбам, не повелел взять тебе в законные жены дочь Исмаил-хана, сестру Юсуф-хана, дочь Эреб-хана и еще пятьдесят хасег, собранных купцами в разных странах.Сефи вскочил, учащенно дыша. Только теперь он понял, сколько труда стоили матери эти четыре года его безоблачного счастья с Зюлейкой.– Моя покорность тебе до последнего часа, лучшая из лучших матерей. Но кто эта хасега?– Мой выбор пал на Гулузар. Не красней, она чиста, как роза, которая трепещет на твоей груди… Шах-ин-шах даже не видел ее и не увидит. Для тебя берегла я голубоглазую Гулузар. Лишь предстала передо мною, я пленилась ее красотой и скромностью. Гулузар предана мне, и знай, Сефи: от нее ты должен иметь сына, – на том моя воля!Сефи понял все и склонился к коленям матери. Нежно, как в детстве, Тинатин, успокаивая его печаль, гладила шелковистые волосы.Лениво перекликались розовые скворцы. Сад, насыщенный запахом персидских цветов, дремал. Томил полуденный зной, и белая пена фонтана казалась кипящим молоком.Зашуршали листья, и выглянувшая Зюлейка беспокойно забегала глазами. Тинатин поднялась, взяла обеими руками ее голову, поцеловала в дрожащие губы.– Верь, любимая дочь, моя нежность к тебе не иссякла, как не может иссякнуть вода в море. Я сохраню тебе радостную жизнь с Сефи-мирзой, но участь мохамметанки поистине тяжела. Смотри на меня, моя Зюлейка: у шах-ин-шаха четыре жены и триста хасег, а я, при моей скромной красоте, сумела сделать пребывание со мной властелина Ирана приятным, никогда не надоедая слезами и жалобой, но всегда угождая изысканными изречениями, лаская слух мыслями и веселой беседой в час еды. Хочешь любви возлюбленного – будь всегда разнообразно приятной.– Я внимаю тебе всем сердцем, госпожа моя, но… да свершится предначертанное аллахом, пусть властелин неба защитит меня от горестных слез.Внимательно всматривалась Тинатин в черкешенку, удивляясь себе: «Неужели раньше не замечала, – красива, но глупа; глупа не умом, а сердцем». Покачав укоризненно головой, Тинатин негромко сказала:– Только аллах любит слезы, ибо они ему не мешают лицезреть сокровенную прелесть, но для земных услад надо избегать выцветших глаз, покрасневшего носа и слюнявых, обвисших губ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64