кожа ее была так свежа, как будто купалась она в молоке; щеки пылали, как розовые цветы кардо, которые распускаются с заходом солнца.Девушки оживленно о чем-то говорили, но, едва только они приблизились к двери, Сесилия, шедшая чуть впереди, встала на цыпочки и, повернувшись к сестре, многозначительно на нее посмотрела и приложила палец к губам, призывая ее к молчанию.— Знаешь, Сесилия, твоя мать очень недовольна Пери! — сказал дон Антонио, нежно обнимая дочь и целуя ее в лоб.— А за что, отец? Он что-нибудь сделал?— За одну из его выходок, о которой ты кое-что уже слышала.— Сейчас я все тебе расскажу, — вмешалась дона Лауриана, беря дочь за руку.И в самых мрачных красках и с поистине трагическим пафосом она изобразила опасность, которая, как ей казалось, нависла над их домом, и перечислила все беды, грозившие благополучию их семьи.Она сказала, что, не случись чуда, не выйди служанка час тому назад на площадку и не заметь, как индеец вытворяет какие-то бесовские штуки с ягуаром, — он, разумеется, учил его, как проникнуть в дом, — сейчас никого уже не было бы в живых.Сесилия побледнела, вспомнив, как беззаботно и весело она в это время шла по долине и потом купалась. Изабелл сохраняла спокойствие, но глаза ее блестели.— Словом, — решительно заключила дона Лауриана, — и думать нечего, чтобы это чудовище оставалось у нас в доме.— Что вы говорите, маменька? — испуганно вскрикнула Сесилия. — Неужели вы хотите прогнать его?— Непременно! Людям этого племени, которые, вообще-то говоря, вовсе и не люди, положено жить в лесу.— Но он нас так любит! Он так много для нас сделал, правда ведь, отец? — воскликнула девушка, оборачиваясь к фидалго.Дон Антонио в ответ только улыбнулся, и при виде этой улыбки дочь его немного успокоилась.— Вы его побраните, отец, я на него рассержусь, и увидите, он исправится и больше не сделает ничего худого.— А разве мало того, что он натворил сегодня? — вмешалась Изабелл, обращаясь к Сесилии.Дона Лауриана, которая хорошо понимала, что с приходом девушек шансы на победу уменьшились, почувствовала теперь, несмотря на всю ее неприязнь к Изабелл, что может найти в ней союзницу. И она заговорила с ней, что обычно случалось не чаще, чем раз в неделю:— Подойди ко мне, девочка! Ты говоришь, он еще что-то натворил?— Да, Сесилия чудом осталась жива.— Да нет же, маменька, просто Изабелл испугалась, вот и все.— Да, испугалась, потому что увидела…— Расскажи мне все по порядку, а ты, Сесилия, помолчи.Из уважения к матери девушка замолчала и не произнесла больше ни слова, а потом, улучив минуту, когда дона Лауриана отвернулась от нее, чтобы выслушать Изабелл, знаками стала просить сестру, чтобы та молчала.Но Изабелл сделала вид, что ничего не видит, и продолжала:— Сесилия купалась, а я сидела на берегу. Спустя некоторое время я увидела вдали Пери; он перепрыгивал с ветки на ветку. Вдруг он скрылся, и тут же стрела упала в двух шагах от Сесилии.— Нет, вы слышите, сеньор Марис! — воскликнула дона Лауриана. — Вы слышите, что этот дьявол вытворяет!— В ту же минуту, — продолжала Изабелл, — мы услыхали два выстрела из пистолета, которые напугали нас еще больше, потому что стреляли явно в нас.— Господи боже мой! Это же просто чудовищно! Но кто мог дать этому олуху пистолеты?— Я, маменька, — робко ответила Сесилия.— Тебе больше пристало держать в руках четки. Счастье еще, что этими пистолетами… О, господи! Прости меня!Хотя дон Антонио и стоял на некотором расстоянии от них, он явственно слышал слова Изабелл. Лицо его сразу помрачнело.Он сделал едва заметный знак Сесилии и отошел с ней в сторону, как бы собираясь прогуляться по площадке.— Все это было действительно так, как говорит Изабелл?— Да, отец, но я уверена, что у Пери не было никакого дурного намерения.— Как бы то ни было, — заметил фидалго, — это может повториться. К тому же твоя мать очень этим напугана. Пожалуй, и в самом деле лучше, если он оставит нас и уйдет.— Это будет для него таким горем!— И для меня, да и для тебя тоже; мы оба ему признательны. Но мы не забудем его заслуг. Я сумею отблагодарить его от нас обоих; предоставь это мне.— Хорошо, отец, — воскликнула девушка, глядя на него полными восторга глазами. — Вы знаете, что такое благородные чувства.— Как и ты, милая Сесилия! — отвечал фидалго, нежно гладя ее по голове.— Ведь это вы научили меня всему хорошему; во мне бьется ваше сердце.Дон Антонио обнял дочь.— Ах, у меня есть к вам просьба!— Говори. Ты давно уже меня ни о чем не просила, я даже начал огорчаться.— Прикажите сделать чучело из этого зверя. Хорошо?— Раз ты этого хочешь…— На память о Пери.— И для тебя и для меня лучшая память о нем — ты сама. Если бы не он, разве бы я мог сейчас тебя обнимать?— Только я подумаю, что он уйдет от нас, мне плакать хочется.— Не удивительно, дитя мое, слезы — это бальзам, который господь дал женщине, ибо она слаба; мужчине в нем отказано, ибо мужчина силен.Фидалго оставил дочь и подошел к двери, около которой в это время стояли его жена, Изабелл и Айрес Гомес.— Что же вы решили, сеньор Антонио? — спросила его жена.— Я решил исполнить ваше желание. Так и вам будет спокойнее, и мне легче. Сегодня или завтра Пери покинет этот дом. Но пока он здесь, я не хочу, — сказал он, слегка подчеркнув слово «я», — чтобы он услыхал от вас хоть одно грубое слово. Пери уходит из этого дома, потому что я его об этом прошу, а не потому, что кто-то другой его выгоняет. Вы меня поняли?Дона Лауриана, почувствовав, сколько энергии и решимости было в интонации, с которой фидалго произнес эти самые обычные слова, кивнула головой.— Я беру на себя поговорить с Пери! Передайте ему, Адрес Гомес, чтобы он зашел ко мне.Эскудейро поклонился. Фидалго, который собрался было уже уходить, вдруг вернулся.— Ах да, совсем забыл. Велите сделать чучело из этого великолепного зверя, я хочу, чтобы у нас осталась память о Пери. Пусть это чучело поставят у меня в кабинете.Дона Лауриана содрогнулась от отвращения, но постаралась скрыть свое чувство.— И к тому же жена моя привыкнет к виду этого зверя и не будет так бояться ягуаров.Дон Антонио удалился.Теперь его супруга могла привести в порядок волосы и заняться праздничной прической: она одержала большую победу.Пери в конце концов будет изгнан из этого дома, где — она была в этом убеждена — ему вовсе не следовало и появляться.Сесилия между тем после разговора с отцом направилась в сад. Тут она столкнулась с Алваро. Задумчивый и озабоченный, он расхаживал взад и вперед.— Дона Сесилия! — воскликнул молодой человек.— Оставьте меня, сеньор Алваро, — ответила Сесилия, даже не остановившись.— Чем же я вас обидел, что вы так со мной суровы?— Простите меня, мне тяжко. Вы ничем меня не обидели.— Я совершил проступок…— Проступок? — удивленно спросила девушка.— Да, — ответил кавальейро, опуская глаза.— О каком проступке вы говорите, сеньор Алваро?— Я ослушался вас.— О, это непростительно! — сказала девушка, слегка улыбнувшись.— Не смейтесь надо мной, дона Сесилия! Если бы вы только знали, как меня это мучит! Я тысячу раз уже раскаивался в том, что совершил, и все-таки чувствую, что способен повторить то же самое.— Сеньор Алваро, вы совсем забыли, что я не знаю, о чем идет речь. Какое непослушание?— Помните, вы вчера велели мне приберечь одну вещь, которую…— Да! — оборвала его девушка, покраснев. — Вещь, которая…— Которая принадлежит вам и которую, вопреки вашей воле, я вам вернул.— Как так вернули? Ничего не понимаю.— О, простите меня! Я поступил дерзко! Но…— Но я просто ничего не могу понять! — воскликнула девушка, начиная терять терпение.Алваро превозмог наконец свою робость и в нескольких словах рассказал о том, что он сделал прошлой ночью.Сесилия слегка нахмурилась.— Сеньор Алваро, — сказала она с упреком, — вы поступили дурно, очень дурно. Пусть, по крайней мере, никто об этом не знает.— Клянусь честью!— Этого мало. Вы должны взять обратно то, что вы туда положили. Я не стану открывать окна, пока там будет лежать вещь, принять которую я могла бы только от отца и к которой я даже не вправе прикоснуться.— Сеньора! — пробормотал удрученный молодой человек, побледнев.Сесилия подняла глаза. Она увидела на лице Алваро столько горя и отчаяния, что сердце ее смягчилось.— Не корите меня тем, что произошло, — сказала она кротко, — во всем виноваты вы сами.— Я знаю и ни на что не жалуюсь.— Поймите, не могу я принять этого подарка. Потому-то я и просила вас сохранить его на память.— О! Теперь я буду его хранить: он поможет мне искупить мою вину и всегда будет напоминать о ней.— Это будет печальное воспоминание.— А могут ли у меня быть радостные?— Кто знает! — сказала Сесилия, вынимая из своих белокурых волос цветок жасмина. — Надежда так окрыляет!Отвернувшись, чтобы Алваро не заметил, как она покраснела, Сесилия увидела Изабелл, которая пожирала их обоих горящими глазами. От неожиданности она вскрикнула и убежала в сад. Алваро поймал на лету жасмин, выпавший из ее рук, и поцеловал его, — он был уверен, что в эту минуту его никто не видит. Когда взгляд его упал на Изабелл, он так смутился, что уронил цветок, сам того не заметив.Изабелл подняла жасмин и, протягивая его Алваро, сказала с какой-то особенной интонацией:— Вам возвращается еще и это!Алваро побледнел.Дрожа от волнения, Изабелл прошла мимо и направилась в комнату сестры. Не успела она открыть дверь, как лицо Сесилии залилось краской. Она не решалась взглянуть на сестру, смущенная тем, что та слышала весь ее разговор с Алваро. В первый раз в жизни девушка почувствовала, что ее чистой любви хочется спрятаться от посторонних глаз.Изабелл, которую какое-то непреодолимое чувство влекло в комнату Сесилии, войдя туда, сразу же пожалела об этом. Волнение ее было так велико, что она боялась себя выдать. Прислонившись к кровати, она стояла напротив сестры, опустив глаза, и молчала.Так прошло несколько минут. Потом девушки почти в одно и то же время подняли голову и взглянули на окно; взгляды их встретились, и обе еще больше покраснели.В Сесилии заговорила гордость. У этой веселой шалуньи где-то в глубине сердца таилась унаследованная от отца сила характера. И она почувствовала себя оскорбленной тем, что ей приходится перед кем-то краснеть, как будто она совершила недостойный поступок.Собравшись с силами, она приняла вдруг решение, твердость которого можно было угадать по тому, как сдвинулись ее брови.— Изабелл, открой окно.Девушка вздрогнула, как будто по телу ее пробежал электрический ток; сначала она заколебалась, но потом все же пошла.Две пары нетерпеливых, горящих глаз устремились к окну. Изабелл распахнула его. На карнизе ничего не было.Обернувшись к сестре, Изабелл даже вскрикнула от радости. Лицо ее озарилось одним из тех божественных отблесков, которые словно нисходят с небес на женщину, которая любит.Сесилия смотрела на нее, недоумевая. Но вот на ее лице изобразились удивление и страх.— Изабелл!Изабелл упала на колени к ногам сестры.Она себя выдала. XIV. ИНДИАНКА Как только Пери почувствовал, что силы к нему вернулись, он стал продолжать свой путь.Долго пробирался он сквозь чащу по следам индианки и шел так быстро и уверенно, что человек, не видавший, с какою легкостью индейцы привыкли отыскивать самые незаметные следы зверей, не мог бы себе этого даже представить.Обломанный сук, примятая травинка, разбросанные сухие листья, все еще дрожащая ветка, разбрызганная роса — для опытных глаз охотника все это вехи, по которым он безошибочно определяет путь.У Пери были свои причины так упорно гнаться за этой безобидной индианкой и, выбиваясь из последних сил, стараться во что бы то ни стало ее настичь.Чтобы по-настоящему понять эти причины, надо знать события, которые за несколько дней до этого произошли в окрестностях «Пакекера».На исходе месяца дождей племя айморе спустилось со склонов горной цепи Органос, чтобы набрать плодов и приготовить вино, различные напитки и кое-какую пищу, которой они имели обыкновение запасаться.Одно из семейств этого племени, пустившееся в погоню за дичью, появилось за несколько дней до этого на берегах Параибы. Оно состояло из родителей, сына и дочери.Дочь их была красавицей, право на которую оспаривали все воины айморе. Отец ее, вождь племени, гордился тем, что дочь его стройна и красива, как самая тонкая стрела его лука, как самое яркое перо на его головном уборе.Все только что описанные события произошли в воскресенье.А за два дня до этого, в пятницу, в десять часов утра Пери пробирался по лесу, весело подражая пению птички саи, и в посвистывании этом ему слышалось сладостное имя «Сеси».Он шел по следам ягуара, который, уже после гибели своей, сыграл в этой истории такую важную роль. И так как ничем меньшим индеец удовлетвориться не мог, он решил разыскать в своих обширных владениях именно его, царя тропических лесов, тянущихся по берегам Параибы.Сесилия сказала только одно слово, и Пери, не привыкший обсуждать желания своей госпожи, захватил с собой лук и клавин и пустился в путь. Он подошел к ручейку, как вдруг из леса выбежала маленькая мохнатая собачонка, а вслед за ней — индианка. Сделав несколько шагов, женщина упала, сраженная выстрелом из ружья.Пери обернулся, чтобы взглянуть, откуда стреляли, в увидел дона Диего де Мариса, который шел неторопливым шагом в сопровождении двух авентурейро.Молодой человек стрелял в птицу, а попал в проходившую мимо индианку и убил ее на месте.Собачонка кинулась к своей хозяйке и, жалобно завывая, принялась лизать ей руки; она терлась мордою об окровавленное тело, как будто старалась вернуть убитую к жизни. Опершись на аркебуз, дон Диего с жалостью смотрел на несчастную девушку, ставшую случайной жертвой его неосторожности — охотник ни за что не хотел упустить свою пернатую добычу.Спутники же его только посмеялись над этим происшествием и отпустили несколько веселых шуток насчет того, какую дичь подстрелил кавальейро.Вдруг собачонка, которая ласкалась к мертвой индианке, подняла голову, понюхала воздух и тут же стрелою метнулась в лес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45