Но когда его тщеславие уязвлено, он становится очень упрям, что случается все чаще.
Теперь по утрам меня тошнит, а после обеда клонит в сон. Меня уверяют, что это нормально. Я ношу в своем лоне наследника французского престола, и его безопасность превыше всего.
3 мая 1778 года.
Аксель вернулся ко двору, и я снова могу часто видеться с ним. Его экспедиция с генералом Рокамбо откладывается. Я была бы совершенно счастлива, что он здесь, со мной, если бы не знала, что он ездит в Париж на свидания с Элеонорой Салливан. Дни мои проходят в переменной тошноте и сонливости, а еще я раздумываю, где Аксель, когда его нет со мной. Иногда вместе с Людовиком я принимаю участие в совещаниях с министром иностранных дел графом де Верженном, который ненавидит Австрию и меня.
Я помогаю Акселю получить командование полком.
7 июня 1778 года.
Доктор Буажильбер говорит, что мне категорически запрещено нервничать. Я учусь вязать кошели. В этом вопросе меня наставляет тетка Людовика Аделаида. Я знаю, что парижане, не скрываясь, посмеиваются, что настоящим отцом ребенка является Шарло. Но я стараюсь не обращать внимания на эти клеветнические измышления.
Моим акушером будет брат аббата Вермона. Матушка не одобряет подобного выбора. Она называет его мясником и растяпой. Он приходит осматривать меня, отчего я чувствую себя очень неловко. Он ничуть не похож на аббата, которого я знаю как мягкого и чрезвычайно интеллигентного человека. Доктор Вермон очень нервный мужчина и положительно не способен пребывать в покое. Когда он прикасается ко мне, я чувствую, как дрожат его потные руки.
Ну как я могу оставаться спокойной, когда идет война, повсюду слышны грязные сплетни, а у меня будет нервный акушер? И что я могу сделать, чтобы сохранить хладнокровие в разгар этой сумасшедшей жары?
9 июля 1778 года.
Мы прибыли в Компьен, и я каждый день прогуливаюсь в прохладной тени огромных деревьев старинного леса. Ребенок толкается у меня в животе. Он настоящий атлет, говорит Луи. Из него вырастет великий воин.
– Большой забияка, это вернее, – говорю я Иоланде, которая обычно сопровождает меня в прогулках по лесу. – Его отец – самый беспокойный и мнительный человек из всех, кого я знаю, а это должно передаваться по наследству.
Людовик очень тревожится из-за войны, которая уже объявлена, но еще не ведется. Он тревожится из-за министров, которые не слушают его и поступают так, как им хочется.
Тревожится из-за отсутствия денег в государственной казне и растущего поголовья кроликов в лесах. Он стреляет зверьков и бормочет себе под нос о том, с каким удовольствием он вот также перестрелял бы всех своих министров.
Он тревожится за будущего ребенка, но упорствует в том, что принимать роды должен только доктор Вермон. Все говорят, что английские акушеры – самые лучшие, значит, и у меня должен быть такой. Королева Шарлотта, супруга английского короля Георга, – немка, но все ее дети появились на свет с помощью английского доктора. По-моему, у нее очень много детей, и почти все они выжили. Аксель послал за шведским врачом, который обучался в Эдинбурге, и он будет рядом, когда у меня начнутся схватки. Софи пообещала, что приведет очень хорошую повивальную бабку. Хотя, разумеется, до рождения ребенка еще несколько месяцев.
4 августа 1778 года.
Я связала кошели для матушки, Карлотты, Лулу и всех, моих сестер и племянниц. Но больше не могу заставить себя взять в руки спицы! Теперь я вышиваю одежду для ребенка, хотя для него уже приготовлены полные сундуки одеял, ночных рубашек и вязаных чулок. Каждый день для него прибывают все новые подарки.
Аббат Вермон читает мне, пока я отдыхаю. Аксель часто отсутствует, он обучает солдат в лагере на побережье. Жизнь моя течет скучно, зато живот растет с каждым днем. Уж конечно, после родов у меня больше никогда не будет тонкой талии.
1 сентября 1778 года.
В Версале полно знати. Дворяне приезжают со всех концов страны, забыв об охотничьем сезоне. Они снимают все комнаты, какие только могут найти, даже крошечные неотапливаемые каморки под самой крышей. Они хотят быть здесь, когда мой ребенок появится на свет. Он должен родиться только в декабре, но иногда, как всем известно, это случается и раньше.
Доктор Вермон распорядился законопатить все щели в моем будуаре, чтобы в нем всегда было тепло, особенно в момент рождения наследника. Окна закупорены наглухо, а щели замазаны клеем и краской. Все двери в комнате заколочены гвоздями, за исключением одной. Вокруг моей кровати расставлены высокие ширмы, чтобы создать хотя бы видимость уединения.
Очень важно, чтобы при рождении ребенка присутствовали свидетели, и я готова к этому. Вместе с Людовиком и дюжиной других гостей я присутствовала при трех родах Терезы, и мы ясно видели, что дети появились на свет из ее тела, а не были принесены тайком и подложены в колыбель. В французской королевской семье не может быть самозванцев.
Тереза кричала, ругалась и вообще вела себя очень трусливо, все три раза. Но я буду храброй. Я не буду устраивать такого спектакля и не выставлю себя на посмешище. Я хочу, чтобы сын гордился мною. И однажды, когда он станет королем, я хочу, чтобы другие сказали ему: «Да, я присутствовал при вашем рождении. Ваша мать родила вас очень храбро. Она не издала ни звука от боли».
2 ноября 1778 года.
Я даже не предполагала, что живот маленькой женщины способен так растянуться. Я больше не хожу, а переваливаюсь, как утка. Сегодня мне исполнилось двадцать три года, но все забыли об этом, кроме матушки. Они поедают меня глазами, надеясь первыми увидеть, как лицо мое исказится гримасой боли или как я охну и схвачусь обеими руками за живот.
Слуги устроили лотерею и делают ставки на то, в какой день родится мой ребенок, Людовик запретил это, но они все равно продают и покупают билеты, даже Шамбертен.
18 ноября 1778 года.
Сегодня окно в моей гостиной разбил камень. Он был завернут в гнусный памфлет, сопровождавшийся грубыми рисунками, на которых я занималась любовью с другими женщинами.
«Долой австрийскую шлюху!» – вот что было начертано на обороте памфлета. Софи выбросила его, но Амели нашла и принесла мне. Очень странно, что теперь, когда я люблю Акселя и вижу Эрика очень редко, Амели ненавидит меня сильнее прежнего.
20 декабря 1778 года.
Вчера рано утром я проснулась от ужасной боли в спине, которая не ушла даже после того, как Софи принесла мне отвар ивовой коры, хотя обычно он облегчал мои страдания.
Из соседней комнаты вызвали доктора Вермона, и он сразу распорядился перенести меня в родильную кровать. Меня уложили в постель, и вскоре я начала обливаться потом, поскольку огонь в камине горел очень ярко, и в комнате стояла невыносимая жара.
Боль спустилась в низ живота, и я поняла, что, должно быть, начались схватки. Софи застегнула на мне пояс Святой Радегунды из аббатства Мелк, а я стиснула в руке четки слоновой кости, которые матушка подарила мне в Шенбрунне, когда я была еще маленькой девочкой. Я старалась не думать о тех женщинах, которые, как я слышала, умерли во время родов. Я вспомнила, как доктор Буажильбер говорил, что я стойкая девочка, которая вполне способна перенести и схватки, и рождение ребенка. Я стойкая девочка и смогу справиться со всем.
Вместе с Людовиком, всеми его братьями и кузенами пришел Аксель. Вскоре явились и Морепа, и Верженн, и прочие министры двора, и я почувствовала себя очень неловко. Огромные ширмы, нависавшие со всех сторон над моей кроватью, до некоторой степени закрывали меня от зрителей, но они же заставляли меня задыхаться от нехватки воздуха. Я позвала Софи, чтобы она обмахивала меня веером, но доктор Вермон резко приказал ей убираться прочь. Он также распорядился, чтобы Муфти убрали с кровати, отчего я расплакалась. Она всегда спит на моей кровати. Она утешает и успокаивает меня. Кроме того, она уже слишком стара, чтобы помешать кому-либо или чему-либо.
Я слышала гул голосов и шум шагов в комнате, расположенной по соседству с моей спальней, и в коридоре снаружи. Я знала, что там собираются придворные и знать, ожидая приглашения пройти в будуар. В перерывах между приступами боли я отстраненно подумала о том, кто же из слуг выиграет в лотерею.
Спустя час боль усилилась, я стиснула зубы и намотала четки на запястье. При каждом новом приступе я хваталась за веревки, которые удерживали на месте ширмы, расставленные вокруг моей кровати. Я слышала, как Станни и Жозефина оживленно говорят о том, что проголодались и дадут ли им поесть. Мне хотелось крикнуть им: «Замолчите, неужели вы не видите, как мне больно?»
Снова и снова меня сотрясали сильные схватки, и я думала, что это не может продолжаться долго, я больше не вынесу и просто умру. Я видела, как в задней части комнаты, за спинами Акселя, Людовика, всех его родственников и министров нетерпеливо расхаживает граф Мерси. Ему явно было не по себе.
– Разве нельзя ускорить процесс? – обратился Людовик к доктору Вермону. – Должна же быть какая-нибудь трава, медицинская настойка…
– Природа возьмет свое, – ответствовал доктор, но и он уже начал нервно поглядывать на меня.
А оттого, как он беспрерывно одергивал свой камзол и приглаживал редеющие седые волосы, я занервничала еще сильнее.
Я окликнула Софи, которая протиснулась мимо доктора, не обращая внимания на его начальственные протесты, и схватила мою руку.
– Бедная, бедная моя, – пробормотала она, – вам приходится очень нелегко.
– Что будет, если я не смогу сделать этого? – прошептала я.
В ответ она лишь крепче сжала мою руку, но тут накатил новый приступ боли, от которого глаза мои наполнились слезами и я начала задыхаться.
– Вы сможете, у вас все получится. Может быть, вам нужно будет немножко помочь. Я сейчас приведу повивальную бабку.
Она отпустила мою руку и поспешно вышла. Я заметила, что в комнату набилось много людей. Гости все прибывали, они негромко переговаривались и расхаживали по комнате. Мне показалось, что среди них я заметила Лулу, лицо которой, обычно бледное, совсем помертвело. Она потерянно стояла в стороне.
Наконец вперед протолкалась Софи, за которой следовала крупная, внушительная крестьянка.
– Вот кто ей нужен, – услышала я слова, обращенные к Людовику. – Настоящая повивальная бабка.
Я почувствовала, как чужие руки гладят меня по животу и осторожно трогают между ног. В ответ я вздрогнула всем телом. Доктор Вермон громко запротестовал. И вдруг мне показалось, словно железные руки невыносимыми тисками сжали мой живот и потянули его на себя. Я ничего не могла поделать. Я закричала.
Мгновенно атмосфера в комнате стала напряженной, в воздухе разлилось и повисло ожидание. Бормотание голосов стихло. Я услышала даже треск огня в камине.
– Головка. Я должна подвинуть головку, – произнесла повивальная бабка и начала давить на мой живот.
– Уберите эту женщину прочь! – закричал доктор Вермон. – Здесь я главный!
– Тогда поспешите и поверните ребенка сами, – спокойно заявила повивальная бабка, убрав руки и вытирая их об юбку, – или они оба умрут.
Доктор Вермон побледнел и сделал шаг назад.
– Я должен проконсультироваться с… с… с моими коллегами. Это трудный случай. Меня… информировали… недостаточно хорошо…
Чем сильнее он заикался и запинался, тем более встревоженным и бледным становился.
Уголком глаза я заметила, как сквозь толпу к моей кровати направилась Лулу, но вдруг глаза ее закатились, и она опустилась на пол. Мгновенно возникло замешательство, потом ее подняли и унесли.
Людовик кричал на доктора Вермона:
– Делайте, как она говорит! Поверните ребенка!
Его голос был громким, но мой прозвучал еще громче, когда я ощутила новую оглушительную, всепоглощающую боль и снова закричала.
– Началось! Королева рожает!
Услышав мои крики, толпа в коридоре пришла в возбуждение. Быстро распространились известия о том, что у меня вот-вот родится ребенок.
Сдержать толпу придворных и знати, которые в течение нескольких часов ждали возможности попасть в мою спальню, не было никакой возможности. Шумным потоком они хлынули в единственный открытый дверной проем и устремились ко мне. С затуманенным рассудком мне показалось, что их было много, несколько десятков, может быть, даже сотен. Казалось, они свалят ширмы прямо на меня, и я задохнусь.
Внезапно в комнате стало невыносимо душно, и я не могла вдохнуть ни глотка воздуха. Мне стало страшно, очень страшно. И тут меня пронзила такая дикая, невыносимая боль, что все – люди, стены, огонь в камине – поплыли перед глазами.
А потом я услышала голос Акселя. Сильный, ободряющий, командный.
– Сир, – сказал он, – ваш акушер хочет посовещаться с коллегой. У меня как раз и есть такой человек.
Я старалась не лишиться чувств. Сквозь туман, застилавший глаза, я разглядела мужчину, стоявшего рядом с Акселем. Ничем не примечательный, приятной наружности человек в черном костюме и аккуратном парике с буклями.
– Это доктор Сандерсен из Стокгольма. Он принимал роды у королевы Швеции.
Швед поклонился Людовику.
– Могу я осмотреть вашу супругу? – спросил он.
– Да, да. Кто-нибудь, сделайте же что-нибудь!
Я извивалась на постели, и звуки, которые вырывались из моей груди, напоминали жалобные крики раненого животного.
Доктор Сандерсен сделал знак повивальной бабке, которая немедленно возобновила болезненные манипуляции с моим животом, пока доктор считан пульс, после чего он принялся выкладывать блестящие металлические инструменты из своего чемоданчика.
Доктор внимательно посмотрел на женщину, потом, сказал:
– Я очень рад, что вы здесь. Мне часто приходилось убеждаться в том, что повивальным бабкам известно нечто такое, чего не знаем мы, врачи. Доктор Вермон, вы, без сомнения, собирались пустить своей пациентке кровь из ступни. Не могли бы вы сделать это сейчас?
Я ощутила резкую боль, когда французский акушер, очевидно, весьма довольный тем, что и ему нашлось применение, вскрыл вену у меня между пальцами и подставил тазик, в который сразу же хлынула темно-красная кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44