Бетс видела, как Киф расслабился, поняв, что Карр не попадался ей на глаза, и снова напрягся, подумав о положении, в котором находится Джинкс.— Мы должны сделать так, чтобы она уехала оттуда, — сказал он наконец.— Но как? Я говорила с ней. Она и слушать об этом не хочет.— Ну хорошо, пусть хоть она никогда не выходит из башни.— Да, ведь твой драгоценный братец пообещал, что запрет ее в служебном помещении, если она выйдет оттуда.— Что?!— Похоже, что согласно завещанию твоего отца Джинкс и Элисон могут жить в Хэрроугейте столько, сколько захотят. Но когда Джинкс вернулась, Карр сказал ей, что если они когда-нибудь выйдут из башен, то он даст ей комнату в служебном отсеке и запрет их там. Он говорит, что в завещании написано только о возможности факта их проживания в поместье, но не оговаривается на каких условиях.— О Боже А я-то думал, что она заперлась, потому что… — Он осекся.— Из-за ступней Эли? Вероятно, сначала так оно и было.Он поднял голову.— Думаю, нам надо сравнить то, что мы знаем об этом. Что ты знаешь о ступнях Элисон?— Она заставила меня пообещать, что я никому не расскажу.— Джинкс?— Нет, Эли. Она показала мне свои скобки и рассказала о докторе из Бостона. Киф кивнул.— Эмметт Тилсон. Я ездил к нему несколько лет назад и с тех пор переписываюсь с ним. Ты видела ступни Эли?Бетс покачала головой:— Нет, только скобки. Бедное дитя. Она говорит, что ее недостаток — в наказание за ее грехи, только, похоже, не знает, какие грехи совершила. Ох, Киф, все это такой кошмар. Я хотела поговорить с тобой об этом, но думала, что Эли не позволит мне.Он обнял ее, и она прильнула к нему.— Дорогой? — спросила она его в конце концов. — Почему ты так расстроился, подумав, что я видела твоего брата?— Бетс, ты, конечно, очень эмансипированная молодая леди, но в Хэрроугейте происходят такие вещи, что даже тебе не надо о них знать.Она резко отпрянула от него.— Не смей так снисходительно относиться ко мне, Киф Хэрроу!Он старался снова прижать ее к себе, но она сопротивлялась.— Если существуют какие-то вещи, которых я не понимаю, я хочу, чтоб ты объяснил мне их. Ведь об этом ты читал в последнее время, не так ли? О сифилисе.Он кивнул, чувствуя себя ужасно несчастным.— Ведь это не… не болезнь, которой бывают подвержены все члены семьи, правда?— Нет, — быстро отозвался он, — по крайней мере не в том смысле, что ты думаешь.— Откуда ты знаешь, что я думаю? Скажи мне.— Ну… новорожденные дети могут инфицироваться матерями, но в других случаях болезнь эта не наследственная.— Ты вполне можешь рассказать мне. Уверяю, что весь город скоро будет болтать об этом, Киф, если уже не болтает. По крайней мере я буду знать, что правда в сплетнях, а что — нет.Сначала он заговорил нехотя. Потом, увлекшись клинической стороной вопроса — как врач, — о болезненном и дорогом лечении, практически бесполезном на третьей и четвертой стадии сифилиса, какая, очевидно, была у Карра.— Я бы сказал по тому, что видел, что у него теперь нейросифилис — tabes dorsalis, если быть совершенно точным.— А что это значит?— То, что затронут его спинной мозг и в связи с этим способность к движению. Его ноги и суставы плохо функционируют при ходьбе. А в темноте он, вероятно, вообще не может ходить.Бетс содрогнулась:— А это болезненно?— Суставы у него очень сильно болят. И, по всей вероятности, мозг его тоже затронут сифилисом. Это называется «парезом», и это худшее, что бывает на третьей стадии люеса. Он будет совершенно безумным, если уже не потерял рассудок. Бетс в ужасе отпрянула.— А существует ли хоть какое-то лекарство?— О, есть соли ртути, мышьяка и висмута, но они не очень эффективны. И конечно же, нет никакого способа восстановить те повреждения, которые уже нанесены организму. — Киф обнял ее.Бетс спросила:— Как мы можем залучить оттуда Джинкс и Элисон?— Не знаю.Бетс подумала, что она никогда еще не слышала, чтобы в его голосе звучала такая вселенская грусть.— Но ты ведь не позволишь, чтобы это сломило тебя, слышишь? Ты не несешь ответственности за своего брата! Ты ведь не подожмешь свой хвост и не станешь прятаться, так же как и твоя сестра!Он улыбнулся:— Я не смог бы этого сделать, даже если б хотел. Ты бы мне это не позволила.— Ты прав, не позволила бы. — Она улыбнулась ему в ответ и смахнула слезы, поблескивавшие на ресницах.— Мне следовало бы рассказать тебе обо всем этом до нашей свадьбы, но я боялся, что могу потерять тебя.— Ну, не выдумывай, — сказала она, прижимаясь к нему. — Как-нибудь я расскажу тебе о пирате, который есть в моей семье. Но сейчас нам надо придумать, как вытащить оттуда Эли и Джинкс.— Да.— Киф, тебе следует написать Райлю Толмэну.— Я думал об этом, но, наверное, не могу этого сделать. Джинкс не хочет видеть его. Бетс приподнялась:— Но ведь она любит его. Стоит тебе только назвать его имя, как она…— Знаю, но между ними произошло что-то ужасное. Это случилось тем летом, когда я уехал в школу. Даже тогда я чувствовал что-то, а ведь я был всего лишь ребенком. Что бы это ни было, но из-за этого она сбежала от него, от нас — и с тех пор все время убегает.— А куда она убежала?— Она вышла замуж за Эрика Магилликутти — отца Элисон. Эрик — сын тети Эйлин от первого брака.Перед глазами Кифа встали золотые волосы Эли и ее милое лицо, и его неожиданно осенило — Эли вовсе не дочь Эрика! Она дочь Райля!— Тогда, может быть, Эрик — муж Джинкс — мог бы убедить ее покинуть Хэрроугейт, — предположила Бетс.Киф фыркнул:— Эрик не хочет больше и слышать о Джинкс.— Тогда остается только связаться с мистером Толмэном. Ведь нас Джинкс не станет слушать. Может быть, он сможет сделать что-нибудь.— Нет, это не мое дело — просить его приехать, это дело Джинкс и Райля, я не должен вмешиваться. — Киф встал и зашагал по комнате. Вероятно, Райль даже не знал о том, что у него есть дочь.— Вот что я сделаю, — сказал он наконец, — я напишу ему о собрании директоров. Я сам решил на этот раз посетить его, поэтому вполне могу попросить приехать на него и Рай-ля. А когда он приедет, будет только естественным, если мы заговорим о Джинкс.— Собрание директоров? Что это за собрание?— Оно состоится примерно через месяц. Со вчерашней почтой я получил уведомление. Ты же знаешь, что Хэрроу Энтерпрайзес принадлежит всей семье. Мой кузен Олли Хэрроу — ее ответственный секретарь. Он сообщает всем нам, как идут дела в компании. Но, по-моему, они с Карром — единственные члены семьи, посещающие эти собрания.— А разве это законно? Разве большинство директоров не обязано посещать их? Кажется, Марк говорил…Киф усмехнулся.— Не думаю, что законность очень волнует Карра. Марк долго приставал ко мне с тем, чтобы я сам следил за происходящим в нашей компании, но мне всегда было проще предоставить Карру самому вести дела. Полагаю, что остальные члены семьи думают так же и посылают свои доверенности на голосование Карру.— Так ты хочешь сказать, что он голосует за всех вас?— Почти. Давай подумаем: если я правильно помню, то тетя Эйлин унаследовала семь процентов от дяди Уилли, три процента держит Пенфилд, наш старый дворецкий. Отец позволял ему покупать акции своих новых предприятий — как, например, когда мы занялись грузовыми перевозками.— Как необычно! Киф улыбнулся.— Отец и был необычным человеком. — Он посерьезнел, стараясь вспомнить то, что ему было известно о бизнесе. — Все держатели акций являются членами совета директоров, но только Карр, Олли и Пенфилд посещают собрания.— А как насчет тети Пэйшиенс?— Думаю, она продала их много лет тому назад, когда они с мамой открыли больницу в Глэд Хэнде.— Так Карр, значит, делает все, что хочет?— Ну, наверное, Олли голосует за тетю Эйлин, Пенфилд — за себя. А Карр голосует за остальных, потому что мы каждый год шлем ему доверенности.— И Райль Толмэн — тоже?— Олли говорит, что да, Райль же никогда не говорил об этом.— Так ты собираешься…— Определенно. Пора взглянуть в глаза Карру. — Киф вздохнул. — Я напишу Райлю и попрошу его тоже приехать.— А если он не послушает тебя? Что мы будем делать с Джинкс, если он не приедет?— Придется придумать что-нибудь еще. Райль Толмэн должен приехать, подумала Бетс. Но ведь он ни разу не приезжал на эти собрания, почему же он приедет на этот раз — только потому, что его пригласит Киф? Нет, решила Бетс. Письмо Кифа не будет для него достаточно побудительным мотивом.И на следующее утро, как только ее муж уехал в больницу, Бетс села за стол, чтоб написать два письма — одно брату Марку, а другое — человеку, которого она ни разу не видела. РАЙЛЬ Сентябрь 1899 Молли Джарвис не была красавицей, но несмотря на это всегда приковывала к себе взгляды и привлекала всеобщее внимание. В любом помещении и каждую минуту мужчины, не принадлежащие к кругу ее знакомых, издали смотрели на нее, как это сейчас делал Райль. Ни один мужчина не мог устоять перед обаянием Молли.Райль в который уже раз удивился ее необычайной привлекательности и на этот раз решил, что ею она обязана своему голосу, низкому и богатому придыханиями. Он слышал, как она говорит: «И она даже взглядом не удостоила его, передавая ему документы. „Вот ваши чертовы показания, — сказала она, — и поскольку в душе я деревенская девчонка, то скажу вам, как их следует использовать — в сортире, сукин вы сын!“И жадные ее слушатели прыснули со смеху.А может быть, дело и не в голосе — может быть, дело в ее остроумии, в том, как она не гнушается включать в речь непристойности. Если бы эти истории исходили из других женских уст, они были бы абсолютно неприемлемыми, но то, как рассказывала их Молли, делало их просто веселыми.— Она сегодня в хорошей форме, — сказали у плеча Райля.— Она всегда в хорошей форме, — ответил Райль, поворачиваясь к Кэйну, издателю «Уорлд мэгэзин».— Если вы когда-нибудь устанете друг от друга, прошу вас, замолвите за меня словечко, — сказал Фулмер Кэйн, наблюдая за безупречным представлением Молли.Райль посмотрел на хозяина дома — седеющие волосы, нос луковицей и насмешливый рот. Он подумал, что Фулмер и Молли неплохо бы смотрелись друг с другом, а жена Фулмера закрыла бы на это, как обычно, глаза.— От Молли невозможно устать, — ответил он с улыбкой. — Приходится думать только о том, чтоб самому не истощиться и оставаться интересным ей.Фулмер рассмеялся, все еще глядя на веер Молли и на нее саму — живую и неутомимую.— Хотел бы я иметь такой источник вдохновения. И отчего вы такой счастливчик?— Она прелестна, — согласился с ним Райль.Фулмер фыркнул:— Она совсем не прелестна, и вы прекрасно это знаете. Она некрасивая, но в то же время одна из наиболее привлекательных женщин, которых я когда-либо видел. Она — капля ртути, ненадолго закатившаяся в наше общество, — вот что она такое.Он внезапно переменил тему разговора:— Сделали для меня пару хорошеньких снимков на Филиппинах?— Да, они вам понравятся.— Что мне так нравится в вас, Толмэн, так это ваш неиссякаемый энтузиазм. — Он похлопал Райля по плечу. — Для вас тут пришла кое-какая почта, пока вы отсутствовали. Если б вы не были таким чертовски хорошим фотографом, я бы брал с вас деньги за корреспонденцию, которая приходит вам на журнал. — Из внутреннего кармана он вытащил два письма. — Вот.Райль быстро взглянул на них. Судя по почтовым маркам, оба были из Хэрроувэйля, — одно от Кифа и одно без обратного адреса. От тети Пэйшиенс? Он получил письмо от тети Пэйшиенс единственный раз, когда вышла книга его фотографий. Она написала ему тогда короткую восторженную записку, в которой желала ему дальнейших успехов и высоко отзывалась о его таланте.Молли огляделась, и он поймал ее взгляд. Он сразу понял, что она очень устала. Два представления, потом ужин — ничего удивительного в том, что она совершенно вымотана. Он достал карманные часы — почти два.Повернувшись к издателю, Райль улыбнулся:— Мы попрощаемся с вами, Фулмер, и спасибо за вечер. Мне лучше увезти Молли домой, пока вы не набрались храбрости, чтоб сделать ей предложение, которое она примет.— Берегитесь, Толмэн, а не то я пошлю вас в Западную Африку, фотографировать каннибалов. Вероятно, единственный способ расчистить путь к самой популярной женщине Нью-Йорка — это избавиться от самого популярного нью-йоркского холостяка.Райль дружелюбно похлопал Фулмера по плечу.— Если Молли будет вам много улыбаться, то вы сбежите от нее, как молодая антилопа, старый вы мошенник.— Не стоит быть так уж уверенным в этом. — Его умные глаза блестели от удовольствия.Райль подошел к Молли.— Ну, что скажете, леди, — не пора ли нам трогаться?Она рассмеялась, белые ее зубы были слишком мелкими, чтоб их можно было назвать красивыми.— Боишься, что я превращусь в тыкву?— Нет, боюсь превратиться в шесть белых мышей.В карете Молли положила голову ему на плечо, и он понял, что лицо ее сейчас расслаблено и на нем появились морщины. Он знал, что если бы мог сейчас увидеть ее в темноте кареты, то она предстала бы перед ним не как актриса, почитаемая всем Нью-Йорком, а как маленькая женщина с обезьяньим лицом, на котором можно было бы прочесть все ее сорок лет, и черта с два, если бы это сейчас ее беспокоило!— Фулмер Кэйн говорит, что если ты когда-нибудь устанешь от меня, то он хочет, чтобы я замолвил за него словечко.— Как мило. Я впишу его в лист ожидания. Он обнял ее, и она уютно устроилась на его груди.— Твой лист ожидания и так уже длиной в тысячу миль, — сказал он.— Не больше, чем в девятьсот пятьдесят. — Она потрепала его по щеке. — Но ты особенно не задавайся. Несмотря на свою молодость, тебе лучше вести себя как следует, а то я перейду к другому.— Я сфотографирую родинку на твоем правом бедре и пошлю фотографию в «Нью-Йорк трибюн», — припугнул он.Она зевнула за веером.— Обещания, обещания.Карета остановилась перед узкой Мэдисон-авеню. Они пересекли освещенный лунным светом тротуар и вскоре уже были внутри, бросив одежду столь же усталому, как и они, дворецкому.— Вам не надо было так долго ждать нас, Уильям. Но благодарю вас.— Ничего, ничего, мисс Джарвис. Я подумал, что вы и мистер Толмэн можете захотеть чего-нибудь.— Я бы хотела горячего шоколада, если можно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33