Теперь же он напоминал ей об этом вполне намеренно. Она заглянула ему в глаза, посмотрела на этот рот, который целовал ее, а сейчас кривился в горькой издевательской улыбке, и поежилась. Даже зная то, что знает о нем, она, к своему ужасу, обнаружила, что по-прежнему восприимчива к тому непреодолимому влечению, какое испытывала к нему с самого начала.
– Нет, – выдавила она.
– А, тогда я должен принести вам извинение зато, что плохо думал о вас с тех пор, как узнал о вашей помолвке. Очевидно, вы не такая легкомысленная особа, как я полагал.
– Вы не должны так со мной разговаривать. – Лайла с трудом проталкивала слова через сдавленное горло. Она отступила еще на шаг от него, силясь взять себя в руки, и не сводила глаз с красивого лица, которое потемнело от гнева при этих ее словах. – Ради вашего же блага не должны, и ради моего тоже.
– Боитесь, что я расскажу о вашем желании попробовать темного мяса? – Едва сдерживаемый сарказм в его голосе хлестал ее, как плеть. Она с трудом удержалась, чтобы не съежиться. Значит, он слышал слова того олуха в толпе в тот день, когда она купила его, и они все еще терзали его.
– Не говорите так!
– Почему же? Это ведь правда, не так ли? Я вижу это в ваших глазах даже сейчас. Больше всего на свете вам хочется, чтобы я снова поцеловал вас – или даже сделал что-то большее. Но вашу консервативную душу приводит в ужас сама эта мысль. А почему? В ту ночь, когда мы познакомились, вы не испытывали ужаса. Следовательно, здравый смысл подсказывает, что сейчас вас ужасает вовсе не мысль о моих поцелуях – мы оба знаем, что вам они нравились, – но о моей крови.
– Вы заходите слишком далеко! – Разозленная и смущенная, она подхватила юбки, намереваясь развернуться и убежать, но он остановил ее, взяв за руку.
– Напротив, я не думаю, что зашел слишком далеко, – процедил он сквозь зубы. И прежде чем она догадалась о его намерениях, дернул на себя и опустил к ней голову. Ахнув, она уперлась ему в грудь обеими руками, когда его рот нашел ее. Но прикосновение этих мягких теплых губ заставило ее замереть и прекратить сопротивление. Она пыталась преодолеть чувство унижения из-за своей позорной капитуляции, отворачивая голову от его ищущих губ. Но когда он поймал ее подбородок рукой и приблизил ее губы к своим, она больше не могла бороться. Глаза ее закрылись, а тело расслабилось, как ей и хотелось. Он притянул ее ближе, отклонив ее голову назад, целуя диким, голодным поцелуем.
Затем он резко отпустил ее. Она качнулась назад, потрясенная, оглушенная неистовостью того, что на такой короткий миг вспыхнуло между ними, с трудом удерживая равновесие без поддержки его крепких рук. Глаза ее были огромными, когда метнулись к его лицу. Одна тонкая белая рука прижалась ко рту.
Несколько мгновений он не сводил с нее взгляда, и его грудь тяжело вздымалась, словно после быстрого бега. Затем, когда он увидел ужас, медленно проступающий на се лице, его рот скривился.
– Думаю, я доказал, что хотел, – сказал он. Горечь этих слов опалила ее почти так же, как его обжигающий поцелуй. Действуя чисто инстинктивно, она вскинула руку и с размаху влепила ему пощечину.
Он схватился рукой за щеку, не сводя глаз с ее бледного лица. Долгое мгновение они смотрели друг на друга, ничего не говоря. Затем первые крупные капли дождя упали на палубу между ними. Лайла смотрела на них, не видя, ее сердце неистово колотилось в груди в ожидании его мести. Но Джосс увидел и осознал, что они предвещают. Гнев ушел с его лица.
– Бун хочет задействовать слишком много парусов. – Он сказал это так, словно никакой ссоры между ними и не было. Его пальцы, рассеянно потирающие щеку, были единственным признаком того, что произошло между ними.
– Что?
Джосс нетерпеливо взглянул на нее:
– Он торопится доплыть до Гаити и задействует слишком много парусов. Если шторм будет сильным – а я думаю, что будет, – это унесет нас прямиком в ад.
Лайла закусила губу. Серьезность, с которой он, похоже, относился к их ситуации, заставила ее внезапно занервничать.
– Почему же вы ему не скажете?
Он снова разозлился, но на этот раз не на нее.
– Бун меня не послушает. Каким бы опытным моряком я пи был, я всего лишь раб, помните? Он твердо намерен вести «Быстрый ветер» так, как считает нужным, – и я не осуждаю его за это, но он совершает ошибку.
Лайла засмеялась почти истерически:
– Вы хотите сказать, что корабль может затонуть?
Он взглянул на нее, ничего не ответив. Ему и не надо было. За него говорило его лицо. Лайла стояла не шевелясь, в то время как дождь смачивал ее неприбранные волосы, умывал лицо и капал на грязное, в пятнах платье. После всего, что они пережили, неужели Господь не пожалеет их, заставив пройти еще и испытание ужасным штормом? Конечно же, нет. Несомненно, на их долю уже выпало достаточно испытаний.
– Бога ради, уходите с дождя, – нетерпеливо проговорил Джосс. Когда она по-прежнему не шелохнулась, уставившись на него, он схватил ее за руки и потянул под защиту сходного люка. Прикосновение его теплых крепких рук обожгло ее, как клеймо, напомнив опаляющий жар его рта… Ее глаза, огромные и беззащитные, встретились с его изумрудными глазами, мерцающими и живыми. Несколько мгновений он смотрел на нее, затем его рот сжался, и он отпустил ее. Дождь падал на палубу сплошным серебристым потоком.
– Оставайтесь внизу, – угрюмо приказал он, затем повернулся и исчез под дождем.
Глава 13
Шторм обрушился на них с яростью морского чудовища. Лайле с трудом удавалось удерживаться на ногах, тем более ухаживать за больными, когда судно, швыряемое неистовым ветром, раскачивалось из стороны в сторону, как детские качели. День перешел в ночь, и порывы завывающего ветра стали еще сильнее, а дождь неумолимо обрушивался с небес, таких же черных, как и океан под ними. Тимберсы и шпангоуты скрипели в угрожающем предостережении, когда корабль продирался сквозь бешено вздымающиеся волны. Зигзаги молний змеились по небу, сопровождаемые оглушительными раскатами грома. Насмерть перепуганной Лайле хотелось одного – сжаться в комочек на кровати, натянуть на голову одеяло и молиться о спасении. Но больные продолжали нуждаться в уходе, а очень больные продолжали умирать. Она не могла поддаться страху, который терзал ее, словно поселившееся в ней живое существо. Она должна была оставаться на ногах и делать все возможное, чтобы облегчить ужасные страдания больных людей.
Бетси, которую доктор Фримен снарядил для ухода за больными рабами в трюме, принесла весть, что снизу просачивается вода. Она была напугана не меньше Лайлы, но они ничего не могли сделать, чтобы помочь себе. Они, как и все на борту, находились во власти Бога и стихии.
Дрожа от страха и холода, потому что из-за опасности пожара все лампы и печки были потушены, Лайла на ощупь пробиралась по темным, неистово раскачивающимся коридорам, ухаживая за больными вместе с полудюжиной других женщин, остававшихся живыми и здоровыми. За исключением доктора Фримена, все немногие мужчины, которые были на ногах, требовались на палубе для борьбы со штормом.
В ту ночь умерли миссис Мингерс и двое рабов. На следующее утро шторм был таким яростным, что тела пришлось поспешно бросить в море, в зубы воющему ветру, двум матросам, привязанным к палубе веревками. Те, кто оставался внизу, лишь пробормотали молитвы, тщетно прислушиваясь к всплеску, который сказал бы им, что еще трое из них нашли свой последний приют на дне. Всплеска они так и не услышали. Его поглотили звуки беснующейся стихии.
Из-за потушенных печек не было ни горячей воды, чтобы ухаживать за больными, ни горячей пищи, чтобы поддержать здоровых. Внутри «Быстрого ветра» было холодно, темно и сыро. Больных пришлось привязать к кроватям, чтобы их не сбросило на пол сильной качкой. Нескольких выздоравливающих – Кевин среди них – кормили жидкой кашицей из овсяной крупы, смешанной с холодной водой. У тех, кто переболел холерой и выжил, появился зверский аппетит, и они постоянно просили есть. Лайлу тоже мучил голод, но это было ничто по сравнению с усталостью и страхом.
Вновь пришла ночь с ударами грома. Ветер снаружи стал еще неистовее, и это продолжалось до тех пор, пока он не превратился в леденящий душу вой тысяч духов, доносящийся из недр преисподней. Волны, высокие, как горы, то и дело обрушивались на корабль. «Быстрый ветер» содрогался от каждого удара и несся дальше.
Приблизительно каждые два часа двое или трое мужчин, пошатываясь, спускались вниз поесть и отдохнуть. Лайла и другие женщины ухаживали за ними в зависимости от того, кто был в это время не занят. Когда мужчины, спотыкаясь, спускались по ступенькам, мокрые насквозь, им предлагали сухую одежду и еду, укутывали в одеяла. Джосс приходил из шторма в свою очередь, как и остальные. Лайла присутствовала в общей комнате только дважды в то время, когда он был там, и оба раза о нем уже заботился кто-то другой. Один раз это была Бетси, которая суетилась вокруг него, укутывая его плечи одеялом, пока он торопливо глотал жидкую овсянку. Заботливый вид служанки, ухаживающей за мужчиной, о котором она, Лайла, запрещала себе даже думать, поразил ее ревностью. Бросив один лишь взгляд, она вернулась к своим делам, но непрошеная картина еще долго стояла у нее перед глазами.
День был серым. Волны беспрестанно ударялись о закрытый люк, ведущий на палубу. Вода стекала по ступенькам, текла по коридору и просачивалась под двери кают. По приказу доктора Фримена всех больных перенесли в кают-компанию, которая была как самым большим, так и самым сухим помещением на корабле. Твердый дощатый пол вскоре был от края до края уставлен самодельными лежаками. Несмотря на тесноту и вонь, было гораздо легче ухаживать за больными, когда все они находились в одной комнате.
На третий день шторма над ними раздался оглушительный треск, за которым последовал сильнейший удар. Потолок над их головами заходил ходуном, когда что-то очень тяжелое рухнуло на палубу. Корабль сотрясся. Лайла в ужасе застыла, уверенная, что пришел конец. Пронзительные крики прорезали мрак, когда остальных настиг тот же страх.
– Мачта, должно быть, упала, – дрожащим голосом объявил доктор Фримен, когда все они наконец снова осмелились дышать.
В этот момент промокший насквозь моряк с обезумевшим лицом вбежал в дверь.
– Обшивку прорвало, когда мачта рухнула и пробила чертову дыру на носу! – вскричал он. – Капитан приказал всем немедленно на палубу! Мы покидаем корабль! Скорее, если вам жизнь дорога, скорее! Корабль в два счета пойдет ко дну!
– Вам придется помочь нам, парень! – крикнул доктор Фримен, когда моряк повернулся, чтобы уходить. – Нам же надо вынести больных, вы не забыли? Нам понадобится столько людей, сколько капитан Бун сможет нам выделить.
– Капитану требуется каждая пара рук, чтобы удержать проклятую посудину на плаву, пока мы не спустим шлюпки! А, ну ладно, ладно, я пришлю вам помощь, какую смогу.
Он исчез и вернулся немного погодя с тремя другими мужчинами.
– Давайте, давайте скорее! Корабль сильно кренится, и мы в любую минуту можем затонуть!
Теперь, когда худшее случилось, все были странно спокойными. Было разрешено зажечь фонарь для ускорения эвакуации, и тот свисал с руки доктора Фримена, когда он указывал на тех, кто больше всего нуждался в помощи. Тех, которые были слишком больны, чтобы идти, поспешно укладывали на носилки, сделанные из одеял и поднятые на плечи моряков. Доктор Фримен взял маленького Билли Паттерсона на руки, а миссис Паттерсон уцепилась за полу сюртука доктора с мрачной решимостью не разлучаться с сыном. Те больные, которые могли идти, опирались друг о друга. Бетси поддерживала за талию какую-то пожилую леди, имени которой Лайла не помнила, а миссис Горман и ее дочь помогали двум выздоравливающим – мужчине и женщине. Лайла повернулась, чтобы помочь Кевину. Отчаянные призывы поторопиться звенели у нее в ушах.
– Ты можешь стоять?
– Да, не волнуйся. – Но он был так слаб, что ему пришлось держаться за стену, чтобы подняться. Лайла поддерживала его как могла, но даже сильно потерявший вес во время болезни Кевин был тяжелым. Она молилась, чтобы они справились.
Общая комната пустела, и Лайла с ужасом отмстила, что пол сильно накренился. Корабль тонул…
– Скорее, Кевин! – выдохнула она.
– Я готов, – сказал он и оттолкнулся от стены. Он покачивался на ногах – мышцы его ослабли после болезни. Он был одет только в ночную рубашку, но уже не было времени беспокоиться о чем-то, кроме того, чтобы покинуть корабль, прежде чем он погрузится в глубину.
Кевин тяжело опирался на нее, и они кое-как дотащились до прохода, который был уже наполнен людьми, ковыляющими к палубе. Лайла с Кевином были на полпути к сходням, когда корабль накренился еще на несколько градусов. Кевин потерял равновесие и упал на колени. Люди позади них толкались, пытаясь протиснуться мимо в отчаянном стремлении добраться до палубы, пока Лайла силилась помочь Кевину подняться.
– Помогите же ему! – закричала она, но ее голос потонул в женских всхлипываниях и завывании бури. В любом случае те, кто протискивался мимо, никак не могли помочь ей: их руки были заняты другими больными. Наконец Кевину удалось подняться, и с помощью Лайлы, поддерживающей его, он преодолел оставшиеся ступеньки. Наверх они вышли последними.
Сцена на палубе походила на худший из ее ночных кошмаров. Паруса были порваны ветром на ленты. Рваные остатки хлестали по двум оставшимся мачтам, как хвосты каких-то гигантских котов. Небо над ними бурлило, как кипящий котел, море вздымалось и с грохотом обрушивалось вниз, обдавая палубу соленой водой, которая была неотличима, не считая вкуса, от дождя, падающего сплошным потоком.
Вдоль палубы были натянуты веревки, и пассажиры держались за них, пробираясь к поручням по тому, что осталось от полубака, разбитого ударом упавшей мачты. С этой стороны были спущены на воду шлюпки.
По восемь душ на шлюпку, а шлюпок было четыре. Только тридцать два человека пережили холеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42