неистовую зависть. Она уже говорила не о себе — о том, что она будет не только покинута, но и забыта, причем одному Богу известно, на какое время, — но об охлаждении у г-на Пелюша интереса к серьезным делам, охлаждении, свидетельствующем о роковом стремлении у него последовать примеру его друга Мадлена; однако г-н Пелюш лучше, чем кто-либо, знал предсказания, которые он сам делал о несчастной участи своего друга, уготованной Кассию в последние годы его жизни, предсказания, которые неминуемо должны были сбыться из-за его многочисленных наездов в Париж и его немыслимых трат на наемные экипажи и посыльных.
На следующий год должно было стать ясно, устоит ли ферма, раздавленная ипотекой, перед этой безумной расточительностью.
Господин Пелюш мысленно делал эти предсказания, заполняя свои сумки дробью, пороховницу — порохом, дорожную фляжку — водкой. Он одну за другой брал на мушку ружья барышень из магазина и оставался глух к их крикам ужаса. Он вынудил Камиллу привести Блиду, ее верную подругу, ее наперсницу, ее единственное утешение, чтобы та служила мишенью для его незаряженного ружья.
И наконец, что бы там ни говорила г-жа Пелюш о грозящих расходах и о насмешках, ждущих его, г-н Пелюш отправился в полицию за разрешением на ношение оружия, повесив ружье на плечо и взяв в руки удостоверение кавалера Почетного легиона.
В свою очередь Мадлен сделал все возможное, чтобы придать началу этого охотничьего сезона подлинную торжественность. Кроме двенадцати фазаньих курочек и четырех петухов, выпущенных им в лесок Вути, он расселил еще двести молодых фазанов, которые были высижены курами и которых он выкормил муравьиными яйцами; наконец, вокруг этого переполненного дичью заповедника он посеял гречиху, чтобы фазаны, находя поблизости свое излюбленное зерно, даже и не помышляли бы отправляться на пастбище.
Что касается плато, то не было никакой необходимости заселять его кроликами. Чем больше их там отстреливали, тем больше их там становилось, и работы в каменоломне не заставили этих дерзких соседей покинуть ни пяди зарослей вереска или хотя бы одного колючего куста.
И вот наступило 31 августа.
Все постоянные гости были приглашены на 1 сентября в семь часов утра; открытие сезона приходилось на воскресенье. Только один г-н Пелюш должен был прибыть накануне и заночевать в доме, и 29-го, в четверг, он объявил в письме, что если, полагаясь на обещание Мадлена, молодые люди не скажут друг другу ни единого слова о любви, то в семь утра он сядет в дилижанс и прибудет в Виллер-Котре в два часа дня. Он не смел надеяться, что Мадлен, столь занятый накануне охоты, приедет его встречать. Однако Камилла, вежливо добавлял г-н Пелюш, была бы весьма счастлива увидеть своего крестного на целый час раньше.
Письмо г-на Пелюша было пересказано Анри, и молодой человек с печальным видом, но без малейших возражений поклялся Мадлену, что Камилла не услышит от него ни единого слова, способного оскорбить отцовскую щепетильность.
В пятницу в половине второго Мадлен запряг лошадь в повозку и отправился в Виллер-Котре.
Было несколько минут третьего, когда в конце Суасрнской улицы послышался грохот колес тяжелой кареты. Мадлен, не желавший ни на секунду оттягивать радостный миг встречи двух любящих сердец, ждал путешественников на почтовой станции, не распрягая лошадь, чтобы его друг с дочерью, выйдя из дилижанса, могли бы тут же сесть в повозку. Еще издали он заметил два лица, показавшиеся в окнах кареты. Не стоит и говорить, что это были г-н Пелюш и Камилла.
Камилла выпрыгнула из дилижанса, едва он остановился; г-н Пелюш, напротив, спустился на землю, величественно пятясь задом, и попросил оставшихся внутри пассажиров подать ему ружейный футляр. Он прибавил:
— Я полагаю, мне не стоит советовать вам крайне осторожно обращаться с этим великолепным оружием, ведь я имел честь положить его внутрь на ваших глазах!
Один из пассажиров поспешил со всей уважительностью к такому ружью, даже скрытому футляром, исполнить пожелание г-на Пелюша.
Господин Пелюш принял футляр на руки, как кормилица берет ребенка.
В это время Камилла, у которой не было такого ружейного футляра, а следовательно, ей и не надо было прижимать его к груди, обняла крестного и спросила:
— Как чувствует себя Анри?
— Великолепно. Он обожает тебя, но дал клятву, что не произнесет ни слова любви, и я предупреждаю тебя, что он ее сдержит.
— Но я такой клятвы не давала, — прошептала Камилла.
— Что такое? — сказал г-н Пелюш.
— Ничего, — ответила Камилла. — Я сказала крестному, что очень счастлива увидеть его вновь.
— Должен ли я достать мое ружье из футляра? — спросил г-н Пелюш.
— Для чего?
— На тот случай, если, как и в первый мой приезд, на дорогу выскочит косуля.
— Мы найдем достаточно косуль в заповеднике Вути, — промолвил Мадлен, — поэтому оставим в покое тех, что принадлежат государству.
— Кстати, а как этот негодник Фигаро? — спросил г-н Пелюш, увидев на пороге гостиницы хозяина, продавшего ему собаку.
— Фигаро бесподобен, — отвечал Мадлен. — Я буду неблагодарным человеком, если он не станет есть мясо три раза в день и не получит золотой ошейник и серебряную конуру.
— Ну вот, тебе осталось только обожествить эту собаку, — сказал г-н Пелюш, устраиваясь в глубине повозки. — По правде говоря, ты ни в чем не знаешь меры.
Мадлен ничего не ответил; он посадил Камиллу слева, сам сел с правой стороны, взял кнут и слегка прошелся им по спине великолепной лошади, пустив ее крупной рысью.
Не прошло и получаса, как они перевалили через вершину второй горы Данплё и стали спускаться к ферме Мадлена.
— Но где же ты разместишь всех гостей? — спросил г-н Пелюш. — Ведь я полагаю, что в этот раз, именно потому что ты разорился, их будет гораздо больше, чем в прошлом году?
— Дорогой Пелюш, — ответил ему Мадлен, — от твоей проницательности мне иногда становится страшно за тех, кто хотел бы что-то скрыть от тебя. Да, у меня соберется еще больше людей, чем в прошлом году, потому что, именно когда ты беден, следует обзаводиться друзьями, но пусть тебя не волнует вопрос, где ты будешь жить. Замок был предоставлен в мое распоряжение его нынешним владельцем, и ты сохранишь за собой свою прежнюю комнату, если только не предпочтешь ей какую-нибудь другую, и в этом случае тебе будет предоставлено право выбора. Что касается Камиллы, то, полагаю, она не захочет изменить своей комнатке.
— О нет, крестный! — вскричала Камилла, из писем Анри зная, что эта комната стала ее собственной.
— Но мне кажется, — заметил г-н Пелюш, — что если господин Анри живет с тобой, то место Камиллы рядом с ее отцом, и в этом случае она должна жить со мной в замке.
— Камилла остановится вместе с тобой в замке, если ты на этом настаиваешь; но вот уже полгода, как Анри живет в охотничьем домике, оттуда ему удобнее наблюдать за работами.
— Какими работами? — спросил г-н Пелюш.
— За трудом нескольких рабочих, которых мы наняли. Отвечая на вопросы г-на Пелюша, Мадлен въехал во двор фермы, выпрыгнул из коляски на землю, предложил Камилле руку, помогая ей спуститься, и сделал то же самое для своего друга.
— Но, — сказал г-н Пелюш, — я полагал, что моя комната находится в замке, а не на ферме?
— Действительно, она в замке, — отвечал Мадлен, — но, поскольку мы ужинаем на ферме, я подумал, что ты отправишься к себе лишь после ужина. А пока ты можешь воспользоваться моей комнатой, чтобы заняться своим туалетом, если находишь это нужным.
В это время в разговор вмешался новый персонаж. Это был г-н Фигаро. Лениво развалившись перед очагом на кухне, пес услышал голос Мадлена и прибежал, чтобы сказать ему: «Добро пожаловать!»
Мадлен так горячо отвечал на его ласки, что г-н Пелюш, увидев, как его друг целует собаку в морду, почувствовал, что его человеческое достоинство задето, и не мог удержаться, чтобы не съязвить:
— Ты не прав, Кассий, что так фамильярничаешь с животным, в конце концов всего лишь собакой; одна из причин презрения, которое арабы испытывают к нам, как раз и состоит в том, что мы позволяем себе ласкать и даже целовать этих четвероногих. Посмотри, я не поступился своим достоинством ради него, и он даже не смотрит в мою сторону, хотя я такой же хозяин для него, как и ты.
— Это потому, что он злопамятнее Иосифа, — смеясь, произнес Мадлен. — Но ты видишь, он признал Камиллу.
И в самом деле, не удостоив г-на Пелюша даже взглядом, Фигаро приберег для Камиллы самое влюбленное свое ворчание и самые преданные повиливания хвоста.
Камилла, заботясь о мнении арабов не больше, чем ее крестный отец, и забыв нападки Фигаро на Блиду, к великому возмущению г-на Пелюша, вознаградила Фигаро за его ласки.
В эти минуты в воротах показался молодой человек в панталонах из тика и блузе из серого полотна, его длинные черные локоны выбивались из-под фуражки из такого же серого полотна, как и его блуза; в руках он держал линейку, к отвороту его блузы была приколота лента Почетного легиона.
— Господин Анри! — воскликнула Камилла, не в силах сдержать возглас одновременно радости и удивления.
— Господин Анри! — повторил г-н Пелюш. — Господин Анри, одетый таким образом! Молодой человек, занимающий место с жалованьем в шесть тысяч франков!
— В двенадцать тысяч, мой дорогой Анатоль. Со времени моего последнего визита к тебе в Париж его хозяин удвоил ставку.
Обнажив голову, Анри грациозно приблизился к крестному, с улыбкой протягивая ему руку, затем приветствовал Камиллу и г-на Пелюша с изяществом, резко контрастирующим с его нарядом.
— Дорогой крестный, — сказал он. — Я и не подозревал, что застану вас в подобном обществе, которое, я уверен, вы покинете с большим сожалением, пусть даже всего и на мгновение. Но сегодня суббота, день выдачи жалованья; вы обещали дать рабочим вознаграждение; к тому же из Парижа пришли два или три письма настолько важных, что я хотел бы незамедлительно ознакомить вас с ними.
— Дорогая Камилла, — сказал Мадлен, — твой отец сказал бы тебе: «Дела прежде всего». Поднимайся в свою комнату, дорогу ты знаешь, а я провожу твоего отца в мою спальню.
Затем он добавил, повернувшись к молодому человеку:
— Анри, ты найдешь меня в моем кабинете, куда войдешь через дверь с лестницы и откуда выйдешь тем же путем, чтобы не беспокоить моего друга Пелюша… Ступай, Камилла, идем, Анатоль.
Камилла сделала Анри грациозный реверанс, на который тот ответил почтительным поклоном. Господин Пелюш, собираясь последовать за своим другом и Камиллой, соблаговолил в знак приветствия поднести руку к своей фетровой шляпе, Анри, оставшись один, спросил:
— Когда я могу подняться к вам, дорогой Мадлен?
— Через пять минут, — ответил тот. — Этого мне хватит, чтобы устроить Анатоля в его комнате.
Камилла ушла в одну сторону, Анатоль и Кассий удалились в другую. Анри посмотрел на часы, чтобы подняться в кабинет к Мадлену в точно назначенное время.
Господин Пелюш был равнодушен к топографии фермы, но совсем иные чувства испытывала Камилла. С радостью обнаружив, что в ее комнате все осталось на прежних местах, она немедленно подбежала к окну, возле которого привыкла обмениваться утренним приветствием с Анри.
В комнате Мадлена также ничего не изменилось. За исключением черного сюртука и панталон, сшитых им для поездок в Париж, он ни в чем не отступил от своих повседневных привычек.
Мы забыли, правда, упомянуть о великолепном хронометре Брегета, который, возвышаясь на каминной полке, привлек внимание г-на Пелюша. Он показывал время, отсчитывал секунды и обозначал дни недели и числа месяца.
— Черт! — сказал г-н Пелюш. — Какие у тебя отличные часы!
— Они не отстали ни на секунду за те полгода, что прошли с те пор, как я их приобрел.
— Такие часы должны стоить, по меньшей мере, шестьсот франков.
— Тысячу двести.
— Тысячу двести франков! И ты заплатил тысячу двести франков за часы?
— Что поделаешь! Когда занимаешься предпринимательством, необходимо знать точное время. Так что сюда приезжают со всей округи, чтобы поставить свои часы по моим.
— Значит, ты занимаешься предпринимательством?
— Как, разве я тебе об этом не говорил?
— Ни единого слова.
— О! Я тебе все расскажу. А вот и мой крестник вошел ко мне в кабинет, извини, я должен выслушать отчет.
— Иди, Кассий, иди, — сказал г-н Пелюш. — Имея трех продавщиц в магазине и семь или восемь рабочих в городе, я знаю, что значит вести дела. Однако, чтобы управляться со всем этим, мне вполне достаточно серебряных часов, доставшихся по наследству от отца и стоивших ему семьдесят франков. Вот они.
И он достал из карманчика своего жилета тот безобразный и устаревший предмет, который парижские уличные мальчишки весьма выразительно окрестили «будильник» или «тикалки».
— Да, да, — ответил Кассий, входя в кабинет. — Я знаю эти часы, очень ценю их и даже предложил бы купить их у тебя, если бы смел надеяться, что ты согласишься с ними расстаться.
— Ты прав, — подхватил г-н Пелюш, опуская свои часы обратно в карман. — Я не расстанусь с ними ни за какие деньги.
— Ну вот, ты видишь, я правильно поступил, купив свои собственные. Через десять минут я буду в твоем распоряжении.
В приоткрытую дверь г-н Пелюш в самом деле мог видеть Анри, с распечатанными письмами и сумкой в руках ждавшего Мадлена.
Было похоже, что в сумке лежали деньги.
Господин Пелюш подошел к туалетному столику, стоявшему около двери в кабинет. Отсюда, делая вид, что он умывает себе лицо и руки, г-н Пелюш мог слышать все, о чем говорили Анри и Мадлен.
— Оплата произведена? — спросил Мадлен.
— Еще нет, — ответил Анри. — Во-первых, никак не удается поменять семь или восемь тысяч франков золотом на серебро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67