https://wodolei.ru/catalog/mebel/shafy-i-penaly/napolnye/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

то чуть дальше ветка березы, которую г-н Пелюш нагибал, вдруг распрямлялась с упругостью пружины и ударяла его по лицу, так что из его глаз выступали слезы! Но ничто так не возбуждает человека, как уязвленное тщеславие, и в это время г-н Пелюш мог бы пройти даже сквозь лес из бритвенных лезвий. Обливаясь потом, задыхаясь, а главное, беспрестанно ворча, он продвигался крайне медленно, но все-таки продвигался.
Вдруг, в тот миг, когда он споткнулся о пень, скрытый под тонким слоем сухой листвы, один из загонщиков крикнул: «Влоо!» Этот крик был немедленно повторен всеми загонщиками, и производимый ими шум усилился.
«Влоо!» — это охотничий термин, которым охотники предупреждают друг друга о присутствии кабана и который понятен всем, но для г-на Пелюша он был китайской грамотой.
Так что этот крик лишь слегка насторожил его, и он продолжал прокладывать себе путь; но, сделав десять шагов, цветочник внезапно остановился: до его ушей одновременно долетели три звука.
Первым был один из тех резких, продолжительных, зловещих свистов, которые, раз услышав, уже невозможно забыть.
Вторым — звук выстрела.
Третьим — сухой треск молодого деревца толщиной в руку, которое пуля переломила пополам в шести дюймах от лица цветочника.
Господин Пелюш в один миг понял, что стреляли в него, и, осознав мудрость советов Мадлена, он тотчас же обрел способность идти по лесу, какую уже отчаялся когда-нибудь выработать; менее чем за полминуты, продираясь сквозь чащу, пригибая к земле молодую поросль, вытягивая ноги из топкой почвы, он оказался в пятидесяти метрах от покинутого им опасного места.
Несколько испуганный последствиями, какие могла бы иметь его неосторожность, он остановился, решив больше не двигаться, и стал ждать, опершись правым коленом о землю, положив левую руку на ствол, а правую на спусковой крючок и держа ружье перпендикулярно правому плечу, — то есть в том положении, которое устав предписывает солдату, находящемуся в первом ряду.
В этой позиции г-н Пелюш имел довольно-таки бравый вид, но, увы, он не успел им насладиться.
Через несколько минут к крикам загонщиков примешался лай собаки, и по звучному голосу нового участника облавы г-н Пелюш тут же понял, что это был Фигаро.
Это и в самом деле был Фигаро. Пес сбежал от своего вожатого и теперь с лаем преследовал кабана, как за несколько часов до этого преследовал кролика и как преследовал бы слона, если бы хозяин пустил его по следу этого четвероногого.
Лай Фигаро становился все ближе и ближе, и г-н Пелюш вслушивался в него с некоторым умилением, так как он смутно предчувствовал, что дичь, преследуемая Фигаро, выйдет на него; цветочник воздавал хвалу инстинкту животного за это деликатное внимание и, полагая, что именно благодаря этому верному слуге честь торгового дома «Пелюш и К±» будет спасена от постыдных усов, нарисованных жженой пробкой, послал немало нелестных слов в адрес Мадлена, который лишил его такого помощника.
Вдруг г-н Пелюш услышал в чаще ужасающий шум; это был треск ломающихся, сминающихся, скручивающихся ветвей, к которому примешивался странный топот; вершины молодых деревьев качались, потревоженные каким-то пробегавшим мимо зверем: величина и вес его должны были быть огромны, судя по тому, как сотрясались заросли молодых побегов, сквозь которые он пробирался, ломая их. И почти в то же мгновение на середине лужайки, куда был устремлен взгляд г-на Пелюша, появился громадный рыжевато-черный зверь. Шкура его была покрыта пятнами болотной грязи, шерсть на хребте стояла торчком, словно грива у лошадей в Древней Греции. Зверь возник так внезапно, что, казалось, он вырос из-под земли.
Господин Пелюш, ожидавший совсем иного, настолько был ошеломлен этим явлением, что совершенно забыл о своем ружье и застыл, широко раскрыв глаза и устремив неподвижный взгляд на это животное, так мало походившее на диких свиней, образ которых ему представляло лишь его воображение.
Кабан с яростью метался по узкой прогалине, при этом под густой бахромой его бровей блестели маленькие, налитые кровью глазки; он рыл землю передними копытами, пыхтел, как кузнечные меха, лязгал клыками о песчаник, время от времени бросался на какое-нибудь молодое деревце, словно проверяя крепость своих защитных органов, и сгибал его сокрушительным ударом рыла.
Когда кабан заметил Фигаро, его ярость, до тех пор сдерживаемая, разразилась со всей силой. Вздыбившаяся шерсть, казалось, вдвое увеличила размеры его тела, глаза засверкали, точно пылающие угли; едва нос собаки высунулся на лужайку, кабан, не став ждать нападения, так стремительно бросился на преследователя, что г-н Пелюш был почти ослеплен комьями земли и болотной грязи, полетевшими в его направлении из-под копыт кабана.
Эта яростная атака, без сомнения, положила бы конец авантюрам Фигаро, если бы Фигаро не был хитрым пройдохой, тут же заметившим, что он имеет дело не с зайцем, а главное, если бы у Фигаро был другой хозяин.
Ловким прыжком собака увернулась от клыков, и в то же мгновение г-н Пелюш, которому опасность, какой подвергался его компаньон, и те сто франков, что он стоил ему, внезапно вернули все его способности реагировать, спустил оба курка своего ружья одновременно.
По правде говоря, я не осмелился бы утверждать, что эти два заряда, разлетевшиеся вокруг, причинили большой вред кабану, ведь уже было сказано, что глаза г-на Пелюша были засыпаны землей, и к тому же несомненно, что в своем великодушном порыве он даже и не подумал прицелиться.
Как бы то ни было, но животное оказалось столь же чувствительным к намерению хозяина Фигаро, как если бы это намерение было осуществлено.
Прежде чем легкие облачка дыма рассеялись, г-н Пелюш, поднятый мощным ударом, взлетел в воздух, описал короткую параболу над порослью молодняка и упал на землю совершенно растерзанный и разбитый.
Увы! Ему не хватило времени даже на то, чтобы собраться с мыслями; кабан, с ожесточенностью, которая порой характерна для его родичей, и не обращая ни малейшего внимания на тщетный лай Фигаро, вновь напал на своего поверженного противника и прошелся по его ноге ударом рыла.
Я много говорил о гетрах г-на Пелюша, так много, что читатель, быть может, нетерпеливо перевернул страницу, по доброте своей заподозрив, что мои похвалы преследовали лишь цель заставить его сменить своего постоянного поставщика гетр на моего.
Но сейчас будет видно, как я был прав, расхваливая прочность кожи, надежность швов, качество различных принадлежностей этого предмета снаряжения г-на Пелюша, так как именно всему этому он был обязан жизнью.
Благодаря случайности, которая показалась бы невероятной, если бы случайность можно было поймать с поличным и если бы она сама не взяла на себя труд оправдаться, клык кабана с силой вонзился в одну из застежек гетры. Застежку тут же срезало будто ножом, однако все же не так глубоко, чтобы серьезно повредить ногу обладателя гетр.
Животное явно намеревалось вернуться и нанести новый удар противнику, но в течение нескольких секунд кожа гетры и металл застежки, зацепившиеся за клык кабана, выдерживали яростные сотрясения, не давая ему освободиться. И этих нескольких секунд хватило, чтобы подготовить этой сцене развязку, совершенно отличную от той, что представлялась уже неизбежной.
Фигаро, вероятно не желавший отставать в великодушии от своего патрона (впрочем, пес никогда не упускал случая дать своей челюсти возможность поупражняться), вспрыгнул на холку кабана и яростно вцепился в его ухо; и сразу же в двадцати шагах от полянки, в зарослях, послышался голос Мадлена, который кричал, задыхаясь, прерывающимся голосом:
— Не двигайся, Пелюш! Во имя твоей дочери, не двигайся!
Но г-н Пелюш вовсе и не думал двигаться: он был без сознания.
Мадлен долго целился и, наконец, выстрелил; однако волнение сделало его руку менее твердой, пуля, пролетев немного ниже, лишь раздробила кабану лопатку. Животное, одним прыжком отделавшись от Фигаро и от г-на Пелюша, с яростью бросилось на нового противника. Но Мадлену на этот раз приходилось дрожать лишь за себя, а потому он не дрожал вовсе. Спокойно и даже не сходя с места, он послал вторую пулю прямо в морду зверя. Пуля вошла в глаз кабану, и смерть его была почти мгновенной: он упал на колени, пошатнулся и завалился набок, чтобы больше никогда не встать.
Охотники и загонщики подбегали со всех сторон и изо всех сил старались помочь г-ну Пелюшу.
Один из загонщиков, не мешкая, послал в деревню за врачом и коляской, так как в первые минуты никто не сомневался, что г-н Пелюш серьезно пострадал.
Осмотрев его ногу, Мадлен тотчас же понял, что достойный торговец цветами, к счастью, лишился чувств скорее от страха, чем от боли; он побрызгал его лицо водой и вскоре с удовлетворением увидел, что тот приходит в себя. Когда туман, застилавший взгляд г-на Пелюша, немного рассеялся, первое, что бросилось ему в глаза, была туша его врага, лежавшая в нескольких шагах от него, и ее вид оказал на него гораздо большее воздействие, нежели все укрепляющие средства, которые предлагали ему его компаньоны; его щеки сразу вновь порозовели, глаза заблестели, а плотно сжатые губы растянулись в улыбке, одновременно насмешливой и торжествующей, и, указывая Мадлену пальцем на кабана, он воскликнул тоном, от которого не отрекся бы и Тальма:
— Что ты скажешь об этом?
Два выстрела подряд, сделанные Мадленом, и две раны на теле кабана рассказали большинству присутствующих, отличным знатокам охоты, что произошло; поэтому все, смущенные редкостной самоуверенностью г-на Пелюша, с недоумением переглянулись; один Мадлен, уже давно привыкший не удивляться характеру своего друга, оставался бесстрастным.
Впрочем, г-н Пелюш не дал им времени ответить.
— Я прекрасно знал, — продолжал он, — что уложил его наповал! Какой экземпляр, господа, какой великолепный экземпляр! Безусловно я не стану есть его голову, я велю набить ее соломой.
— Не знаю, захотел бы он набить соломой вашу голову, — вскричал Жюль Кретон, не в силах долее сдерживаться, — но вот в чем я совершенно уверен, так это в том, что если бы Мадлен не подоспел вовремя, то эта дикая свинья, как вы ее называете, была бы вольна распоряжаться ею, как ей вздумалось бы!
Господин Пелюш сдвинул брови, встал, подошел, слегка прихрамывая, к Мадлену, и горячо пожал ему руку:
— А, это ты прикончил моего кабана, мой старый друг?! Спасибо! Спасибо! Ты ведь знаешь, как это водится между охотниками: услуга за услугу.
— Я сомневаюсь, что в ближайшее время вам представится возможность отплатить ему тем же, ибо на охоте не всякий день видишь человека, который был бы так близко от смерти.
— Да, — сказал г-н Пелюш, — разбойник меня изрядно потрепал, признаюсь; но, пока силы не оставили меня, я повторял про себя: «Давай, давай, парень, моя пуля должна сделать свое дело, и скоро наступит моя очередь».
— Так вот, дорогой мой сударь, — заметил неумолимый Жюль Кретон, — я отвечу вам, что вы поступили бы гораздо лучше, если бы подумали в это мгновение о вашей жене и вашей дочери, которых вы вполне могли бы никогда больше не увидеть.
Эти последние слова произвели переворот в мыслях г-на Пелюша, чье тщеславие, исключительно внешнее, никогда не затрагивало его чувств; голова торговца цветами склонилась на грудь, лоб нахмурился, две крупные слезы навернулись на его глазах и медленно скатились по щекам; одновременно с этим пожатие его руки, все еще державшей руку Мадлена, стало крепче; он наклонился к своему другу и, уступая волнению, бросился ему на шею и расцеловал его с небывалым жаром.
Тем временем в зарослях показались новые лица, прибывшие на место происшествия. Это были Камилла и Анри в сопровождении нескольких крестьян и слуг замка.
Анри поддерживал девушку и казался не менее взволнованным, чем она; пока они шли, он пытался ее успокоить, утешить, но все его уговоры были напрасны. Едва Камилла сквозь ветви увидела группу охотников, она, бледная как привидение, с блуждающим взглядом, трясущимися губами, не в силах вымолвить ни слова, ускользнула от своего провожатого и бросилась вперед, оставляя клочки своего платья на колючках кустарника.
Как только девушка увидела г-на Пелюша, силы, почерпнутые ею в нервном перевозбуждении, покинули ее, дрожавшие колени подогнулись, она пошатнулась и упала бы, не окажись рядом Анри, подхватившего ее. Она могла лишь протянуть руки, вскричав:
— Отец! Отец!..
При звуках этого голоса г-н Пелюш оставил своего друга и подбежал к дочери; он прижал ее к груди, покрывая ее лицо поцелуями и орошая его слезами.
— А, как замечательно вновь увидеть, вновь обрести свое дитя! — вскричал он. — Боже мой! Неужели ты был бы так жесток, что разлучил бы меня до срока с той, которую я столь нежно люблю? Вот, вот, вот! — продолжал он, сопровождая каждое это слово звучным поцелуем. — Однако тебе надо прежде поблагодарить Мадлена! Если бы не он, ты была бы здесь, но я не узнал бы тебя, не услышал бы тебя, не смог бы обнять и расцеловать тебя, а ведь это так чертовски приятно!
Услышав эти слова отца, девушка оставила его, чтобы броситься на шею крестному.
— О! Будь спокойна, — продолжал г-н Пелюш, — будь спокойна, Камилла, мы не из тех, кто забывает услугу. Впрочем, могу ли я ее забыть? Всякий раз, когда твои губы прикоснуться к моему лбу, всякий раз, когда твой голос заставит трепетать мое сердце, я скажу себе: «Это Мадлену я обязан этим счастьем». Да, моя жизнь принадлежит ему, так как я ему обязан больше, чем жизнью! И если он попросит у меня мой магазин, мое состояние, все-все, я ему отдам все, за исключением, быть может, моего креста Почетного легиона, который, впрочем, ни на что ему не пригодится, ведь это личная награда.
И Камилла из объятий Мадлена вновь перешла в объятия отца.
Все, кто присутствовал при этой сцене, на время забыли о маленьких странностях г-на Пелюша и разделили с ним его волнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67


А-П

П-Я