Позвольте мне сохранить его.
Затем, догадываясь, что я собираюсь продолжать расспросы, графиня сказала, протянув мне обе руки для поцелуя:
— Прощайте, Макс; уже пробило час ночи, нам пора расстаться.
Я понял, что не вправе удерживать Эдмею — мне и так удалось добиться от нее в этот чудесный вечер большего, чем я смел надеяться. Поэтому я не стал настаивать, а лишь прикоснулся губами к ее рукам и прошептал:
— Навеки, не так ли? Навеки!
Прощаясь, я даже не прибавил: «До завтра!», почувствовав во время соединившего нас объятия, что наши сердца бьются в одном ритме.
Вернувшись минут через десять в гостиницу, я и не подумал ложиться, а расположился в кресле у окна и принялся мысленно воскрешать дивный вечер и встречу с Эдмеей. Я перебирал в памяти странные события жизни девочки, выросшей в одиночестве, под надзором своего злого гения, спрашивая себя, что за неведомые заслуги позволили г-ну де Шамбле стать мужем этого прелестного создания, которое он, по-видимому, совершенно не ценил, а также пытался разгадать секрет графа, о чем не стала мне говорить Эдмея, не желавшая выдавать чужую тайну.
Я предавался этим раздумьям, как вдруг кто-то с улицы дважды окликнул меня по имени.
Выглянув в окно, я увидел старую Жозефину, озаренную светом луны.
— Ах, Боже мой, — воскликнул я, — не стряслось ли беды с госпожой де Шамбле?
— Нет, — отвечала кормилица, — но она хочет немедленно с вами говорить.
— Со мной?
— Да, с вами, поэтому я и пришла.
— Милости прошу! Я сейчас спущусь.
Я бросился к лестнице и в мгновение ока оказался рядом с Жозефиной.
— Что случилось? — спросил я.
— Ничего страшного, как я надеюсь.
— И все же?
— Я поджидала мою бедную милую крошку, чтобы раздеть ее и уложить в постель, как и раньше, когда ей было десять лет. Эдмея вернулась спокойной и казалась очень счастливой, но, перед тем как лечь спать, ужасно разволновалась и ушла в свою маленькую комнату, попросив меня подождать в большой комнате. Через пять минут она вышла оттуда, побледнев еще сильнее, и выглядела более озабоченной, чем прежде.
«Милая Жозефина, — сказала она, — я прошу прощения за хлопоты, которые собираюсь тебе доставить».
В ответ я лишь пожала плечами: сами понимаете, что хлопотать для нее приятнее, чем веселиться ради других.
«Полно, — сказала я, — говори, не бойся». (Моя голубушка по-прежнему разрешает мне обращаться к ней на «ты», как и в детстве.)
«Хорошо, — отвечала она, — тогда сбегай в гостиницу к господину де Вилье. Я забыла сказать ему одну важную вещь; передай ему, чтобы он сейчас же пришел сюда, так как, возможно, завтра или, точнее, уже сегодня, когда я захочу повидать его, мне помешают это сделать. Не бойся потревожить его, ступай, — добавила Эдмея с милой улыбкой, завидев которую всякий готов броситься в воду ради нее, — я уверена, господина де Вилье обрадует то, что ты ему сообщишь».
Вот я бегом и примчалась сюда, так как знала, что это доставит удовольствие ей, да и вам тоже.
Разумеется, мне было приятно это слышать, хотя я почувствовал некоторую тревогу. Если Эдмея послала за мной через четверть часа после того как мы расстались, когда наши сердца все еще бились учащенно, значит, случилось нечто серьезное. Поэтому я поспешил в усадьбу, оставив Жозефину далеко позади себя.
Ворота были открыты. Забыв спросить у кормилицы, где найти г-жу де Шамбле, я помчался сначала к скамейке, возле которой ее оставил, а затем, не найдя ее там, бросился к крыльцу и стал ощупью подниматься по лестнице; но почти в ту же минуту на лестничной площадке появилась Эдмея со свечой в руке.
Она успела переодеться, и теперь на ней был длинный ночной пеньюар из белого муслина, делавший ее в полумраке похожей на античную статую.
Я остановился в нескольких шагах от нее.
— Ну, что же вы? — спросила она.
— Видите ли, — сказал я, — теперь я смотрю на вас глазами художника: вы восхитительно красивы в этом чудесном свете. О! Если бы ваш портрет написал Ван Дейк, что за дивный шедевр получился бы!
— Я увидела, что вы пришли, — отвечала Эдмея, — и, зная, что на лестнице темно, испугалась, как бы вы не оступились.
С этими словами она протянула мне руку, призывая поспешить наверх.
— Я не Данте, — сказал я, — но вы очень похожи на Беатриче в тот миг, когда она помогает своему возлюбленному взойти по ступеням, ведущим в рай.
— Поторопитесь! — воскликнула графиня. — Я боюсь, что мне придется покинуть этот рай скорее, чем хотелось бы.
— Господи! Значит, Жозефина сказала правду: вы обеспокоены и взволнованы, как она меня уверяла. Что же случилось?
— Я пока не знаю; ступайте за мной, вы сейчас сами все увидите.
Эдмея устремилась вперед, освещая дорогу, и вскоре привела меня в свою девичью комнату, села на канапе и жестом пригласила сесть рядом.
Маленькое помещение было наполнено опьяняющим ароматом.
— Какое благовоние вы здесь сожгли? — спросил я.
— Никакое, — ответила графиня.
— Что же за изумительный запах витает в воздухе — чудесное сочетание ароматов фиалки и герани?
— Это мой недостаток, — ответила Эдмея с улыбкой, — не обращайте на запах внимания, если только он вас не раздражает, иначе я очень расстроюсь, ведь мне придется отказаться от вашего общества — вернее, вам придется меня покинуть.
— Как! Значит, это естественный аромат?
— Настолько естественный, что, будучи девушкой, я нередко подходила ради забавы к пчелиному улью с большим букетом. И вот, несмотря на то, что я держала цветы, капризные создания набрасывались на меня, рыскали в моих волосах, обследовали мои плечи, проникали во все отверстия платья и вскоре разочарованно улетали.
— И пчелы ни разу вас не ужалили?
— Ни разу! Правда, они знали меня, но все равно всякий раз попадались в ловушку.
— Не делайте подобного опыта при мне — я, наверное, умру от страха.
— И напрасно. Любое насекомое никогда не причинит вам вреда, если только вы сами нечаянно не заденете его. Мне кажется, любая живность всегда относилась ко мне хорошо. Увы! Я не могу сказать того же о людях. Однако я послала за вами в два часа ночи не за тем, чтобы преподать вам урок ботаники или естествознания. Садитесь и слушайте.
Сев рядом с Эдмеей, я протянул ей руки; она вложила в них свои.
Исходивший от нее запах по-прежнему опьянял меня.
— Послушайте, друг мой, — продолжала графиня, — я собираюсь сказать вам нечто очень важное. Как только вы ушли, меня стала бить дрожь, и я почувствовала неясный страх, охватывающий меня всякий раз, когда мне грозит опасность. Оставив Жозефину в большой комнате, я прошла сюда, чтобы уединиться и попытаться что-либо увидеть, но все мои усилия были тщетными. Надо полагать, что опасность еще далека; если бы речь шла только обо мне, я, вероятно, не решилась бы вас побеспокоить, но мне кажется, дорогой Макс, что вы тоже под угрозой. Возможно, это заблуждение, и вследствие родства душ, которое мы ощутили сегодня вечером, симпатические нити наших судеб переплелись, так что я по ошибке сказала «вы» вместо «я», но все же мне очень неспокойно.
— Что мне сделать, чтобы унять вашу тревогу? Признаться, дорогая Эдмея, я вас не понимаю.
— Так вот, мне подумалось, что мои видения, нечеткие, пока я бодрствую, прояснятся во время магнетического сна — когда я сплю, моя способность к ясновидению удивительно возрастает. Усыпите меня и направляйте меня; я уверена, что увижу.
— О! — воскликнул я. — В самом деле, вы как-то раз обещали доставить мне такое удовольствие. Благодарю! Благодарю!
Эдмея устремила на меня свои голубые глаза, ясные и бездонные, как лазурное небо.
— Мой брат усыпит меня, — сказала графиня, — и я смогу ответить на любой его вопрос.
Я поднялся и, протянув руку к маленькой Богоматери, воскликнул:
— О!
— Держите, — продолжала Эдмея, — вот мои руки; вам следует лишь мысленно изъявить желание. Магнетические пассы могли бы передать мне излишние флюиды, и я стала бы вами, перестав быть самой собой; это помешало бы мне ясно видеть.
Я встал на колени перед Эдмеей, сжал ее руки в своих руках и, глядя ей в глаза, изо всех сил пожелал, чтобы она уснула.
Через несколько мгновений руки ее стали влажными, взор слегка затуманился и веки сомкнулись; она медленно откинулась назад, опершись головой на спинку канапе, и прошептала:
— Я засыпаю.
Я видел работу магнетизеров, но впервые магнетизировал сам; ощущения, которые я при этом испытывал, были для меня совершенно новыми и, надо признаться, восхитительными.
Лицо Эдмеи выражало восторг; сияющий ореол блаженства обозначился на ее челе; невыразимо ангельская улыбка играла на ее устах.
— Как вы себя чувствуете? — спросил я.
— Превосходно; дайте мне минутку отдохнуть; скоро можно будет спрашивать.
— Вы устали?
— Нет, я счастлива.
Вскоре графиня слегка сжала мою руку и нахмурилась; на ее лице промелькнула неясная тревога.
— Подождите, подождите, — сказала она.
Голова ее пришла в движение; казалось, она пытается что-то разглядеть сквозь густую пелену.
— Прикажите мне видеть, — попросила она, — заставьте подчиниться вашей воле; видение еще очень далеко.
Я тихо произнес, как велела Эдмея:
— Смотрите, я так хочу!
Эдмея снова попыталась сосредоточиться.
— Я вижу, — наконец, сказала она.
— Кого вы видите? — спросил я.
— Господина де Шамбле.
— Должен ли я задавать вам вопросы или вы будете говорить сами?
— Позвольте мне говорить; я не выпускаю графа из виду.
Брови Эдмеи подергивались, а веки дрожали.
— Господин де Шамбле выезжает из Берне верхом и направляется в Эврё. В Эврё он садится в экипаж и едет в Руан, где пересаживается на поезд. Он приезжает в Париж в пять часов вечера, нанимает экипаж и останавливается в гостинице «Лувуа»… Ах!..
— Вы все еще видите?
— Да, превосходно; ваша воля оказывает на меня сильное воздействие. Подождите… Граф снова садится в экипаж. Куда же он направится? Он проезжает через площадь Карусели и Королевский мост. А! Я знаю, куда он едет.
— Это секрет?
— Нет. Он едет к своему нотариусу, который живет в доме под номером пятьдесят три. Ну вот, экипаж останавливается… Ах! Нотариус ужинает в городе и вернется лишь завтра утром, но это было вчера.
Эдмея пожала плечами.
— Несчастный, — прошептала она, как бы размышляя вслух, — он успокоится, лишь когда мы окончательно разоримся. Нотариус даст мужу ответ в пять часов; ему нужны бумаги, оставшиеся в Берне; их нужно срочно доставить, иначе нотариус ничего не сможет сделать. Разбудите меня скорее, Макс, и повторите то, что я сказала. Я забываю все, что вижу во сне. Разбудите меня. Нельзя терять ни минуты; граф вернется в Берне в одиннадцать часов утра.
Мне оставалось лишь безропотно подчиниться. Слегка встряхнув руки Эдмеи, я приказал ей проснуться.
Почти тотчас же по телу графини пробежала дрожь; ее губы зашевелились, и она открыла глаза.
— О! Что случилось? — спросила Эдмея.
Я пересказал ей все, что она видела во время магнетического сна.
— Одиннадцать часов, — повторила она вслед за мной, — одиннадцать часов. В одиннадцать часов господин де Шамбле приедет в Берне, но я смогу быть там в семь, если выехать немедленно.
— Вы хотите уехать?
— Вы же видите, что это необходимо. Прощайте, друг мой, — вернее, до свидания! Приезжайте на охоту, куда пригласил вас мой муж. Как знать, быть может, мне потребуется ваша помощь? Уезжайте тоже, не теряя времени, и отправляйтесь прямо в Рёйи, а не в префектуру, чтобы никто не видел, как вы вернулись.
— О Эдмея, Эдмея! Так быстро расстаться с вами! — воскликнул я.
— Чего же вы еще хотите? Разве я не доверилась вам всем сердцем и по собственной воле?
— Ода, да!
— Вы будете вспоминать обо мне, не так ли? Графиня улыбнулась, пожала плечами и подставила мне лоб для поцелуя.
Я обхватил голову Эдмеи руками и прижал ее к своим губам.
— Уезжайте, уезжайте, — повторила она.
— Да, да; помните, что вы сказали мне: «До свидания!»
— Это будет зависеть от вас. Поторопитесь же!
— Уезжаю.
Я выбежал из комнаты. Было три часа ночи или половина четвертого; уже появились первые проблески зари.
Я помчался в гостиницу; завернув за угол, я увидел еще издали слугу без ливреи, который стучал в дверь, удерживая лошадь за поводья.
Подойдя ближе, я узнал Жоржа, верного слугу Альфреда.
Он не замечал меня, думая лишь о том, как попасть в гостиницу.
Его лошадь была вся в мыле.
Я окликнул Жоржа.
— Ах, это вы, господин де Вилье? А я вас ищу.
Слуга достал из кармана письмо в большом конверте и сказал:
— От господина барона.
Я поспешно распечатал письмо и увидел датированную телеграфную депешу, присланную из полицейского управления.
В ней говорилось:
«Господин де Ш., прибывший вчера в Париж поездом из Руана, остановился в гостнице «Лувуа «. В тот же вечер он встретился со своим нотариусом, господином Бурдо, проживающим на Паромной улице, 53; затем он отправился в Оперу и переночевал в гостинице. На следующий день, в восемь часов утра, господин де Ш. снова виделся со своим нотариусом, а в третий раз посетил его в пять часов. В восемь часов вечера он выехал поездом в Руан.
Казалось, он очень спешил.
Сейчас 20.15».
Далее следовала приписка Альфреда:
«Вероятно, граф будет в имении в одиннадцать утра; ты получишь это письмо в половине четвертого и сможешь приехать ко мне в пять, а графиня вернется домой в шесть часов.
Не щади лошадь; я очень люблю своих лошадей, но еще больше люблю своих друзей.
Я жду тебя.
P.S. Согласись, что полиция еще на что-то способна и электрический телеграф — полезное изобретение. Странно, что его придумал человек по имени Мопс —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58