https://wodolei.ru/catalog/drains/lotki/
Помогите!»
Повернувшись на крик, я увидел молоденькую девушку, почти голую, которая бежала в мою сторону, протянув ко мне руки, и выглядела ужасно испуганной. Ее преследовал какой-то неф с палкой в руках; он так мчался, что, хотя до девушки ему оставалось сто шагов, он в секунду ее догнал, схватил и потащил в чащу.
Вид этой девушки, которая звала на помощь по-французски, ее жалобный голос, грубость негодяя, взвалившего ее на плечо и тащившего в лес, — все это вместе придало мне сил; забыв об опасности, я бросился за ним, крича: «Стой! Стой!»
Чувствуя за собой погоню, похититель побежал с удвоенной скоростью. Ноша едва замедляла его бег. Я не мог понять, что это за человек, наделенный подобной силой, и опасался, как бы в минуту нашей встречи мне не пришлось раскаяться в том, что строил из себя странствующего рыцаря.
Расстояние между нами почти не сокращалось, и не знаю, удалось бы мне, несмотря на пыл, с которым я преследовал негра, догнать его когда-нибудь, если бы несчастная женщина, похищенная им, не уцепилась за ветку оказавшегося на ее пути дерева с такой силой, что ее обидчик вынужден был остановиться. Он изо всех сил старался оторвать ее от ветки, а она продолжала кричать: «Ко мне! Ко мне! На помощь! Бога ради, не бросайте меня!»
До нее оставалось не больше двадцати пяти или тридцати шагов, когда внезапно негр, видя, что на него собираются напасть, решил, кажется, начать первым и, бросив женщину, с поднятой палкой направился ко мне.
В три прыжка он оказался рядом. Я вскрикнул от удивления: тот, кого я принял за негра, оказался обезьяной.
К счастью, у меня тоже была в руках палка, и я умел с ней обращаться. Я встал в оборонительную позицию, поскольку из нападающего превратился в атакуемого.
Женщина, почувствовав себя свободной, описала большой круг и спряталась позади меня, продолжая кричать: «Смелее! Смелее, сударь! Спасите меня от этого чудовища! Не бросайте меня!»
Не переставая делать мулине, чтобы отражать удары, нанося ему острием уколы в грудь, от которых он вскрикивал, но не уходил, я рассматривал моего противника. Это была большая волосатая обезьяна, около шести футов ростом, с седеющей бородой. Зверь так ловко и проворно размахивал палкой, что победа чуть было не оказалась на его стороне. К счастью, благодаря моему искусству этого не произошло. После десяти минут борьбы он, с раздробленными пальцами, с дырой в животе и с окровавленной мордой, начал отступать; но единственной целью его отступления стало дерево, на которое он быстро взобрался не для того, чтобы там и остаться, а чтобы броситься на меня сверху. Хорошо, что я это заметил и разгадал его план; я вытащил нож и вытянул руку над головой. Нападение обезьяны и мое ответное движение совпали. Я почувствовал, что на меня обрушилась невероятная тяжесть, мы оба — мой враг и я — упали на землю; но поднялся только я один: нож вошел ему в сердце.
Зверь вскрикнул, вцепился зубами в траву, заскреб когтями по земле, два-три раза судорожно дернулся и издох.
«Ох, до чего прекрасная вещь охота! — воскликнул я. — Но черт меня побери, если я еще хоть раз дам себя в это втянуть!».
«Так вы жалеете, что пошли на охоту?» — послышался позади меня нежный голос.
«Да нет же, Господи, — ответил я, обернувшись, — раз я оказался полезным вам, милое дитя; но какого черта вы оказались в лесу, что за удовольствие жить с обезьяной и как получилось, что вы говорите по-французски?»
«Я оказалась в лесу, потому что меня похитили; я не испытывала ни малейшего удовольствия от сожительства с обезьяной, раз позвала вас на помощь, чтобы избавиться от нее; я говорю по-французски, потому что я служила горничной у госпожи де Л а Жероньер».
«Значит, вас зовут Шиминдра?»
«Да».
«Вы та девушка, что пропала два месяца назад?»
«Да. Но теперь вы ответьте, откуда вы знаете мое имя, почему вам известна моя история?»
«Черт возьми, да потому, что господин де Ла Жероньер рассказал мне ее назвал ваше имя!»
«Вы знаете господина де Ла Жероньера?»
«Мы вместе охотимся. Он в этом лесу, но в какой части леса, понятия не имею; должен признаться, я совершенно заблудился».
«О, об этом не беспокойтесь, я знаю дорогу».
«Так почему же вы не возвратились домой, раз знаете дорогу?»
«Потому что это мерзкое животное глаз с меня не спускало ни днем ни ночью. Я двадцать раз тщетно пыталась бежать; если бы Провидение не привело вас на берег этого ручья, возможно, мне никогда в жизни не довелось бы увидеть человеческое жилье».
«Что же, — ответил я, — в таком случае, если вы мне доверяете, вернемся туда как можно скорее, милая Шиминдра; признаюсь, в доме я чувствую себя куда в большей безопасности, чем здесь».
«Хорошо, я готова идти с вами; только прежде позвольте открыть вам один секрет, который будет наградой за ваш добрый поступок».
«Ну да?»
«Этот омерзительный орангутанг, от которого вы меня спасли, принадлежит как раз к той породе обезьян — возможно, вы слышали о ней, — из какой добывают самый чистый безоар».
«Правда?»
«Можете в этом убедиться, пока я с помощью нескольких листьев кокосовой пальмы приведу в порядок свой костюм».
Я посмотрел на прекрасную Шиминдру: ее сильно расстроенный туалет и правда нуждался в починке; признаюсь, только мысль о том, что этот беспорядок причинен был обезьяной, помешала родиться моему желанию еще усилить его.
Я знаком показал Шиминдре, что она может заняться починкой, и, полный любопытства, опасений и надежды, приступил к вскрытию трупа врага тем самым ножом, который в этот день оказал мне столько важных услуг.
Шиминдра не обманула меня: я нашел во внутренностях животного красивый голубой с золотыми прожилками камень размером с голубиное яйцо.
Это был один из лучших безоаров, какие только можно найти.
«А теперь, — сказала Шиминдра, — если мне позволено дать вам совет, то не хвастайтесь ни перед кем, что обладаете подобным сокровищем, потому что оно недолго останется вашим — вас убьют, чтобы заполучить его».
Я поблагодарил Шиминдру за совет, и, поскольку кокетка уже успела сделать себе очаровательный передник из кокосовых листьев и ничто теперь не удерживало нас в лесу — напротив, у меня возникло живейшее желание покинуть его, — я попросил Шиминдру послужить мне проводником и показать самую короткую дорогу домой.
Через два часа мы пришли в Хала-Хала, к большому удивлению, но к еще большей радости всех его обитателей, которые считали меня погибшим, как Шиминдра, а увидели, что я вернулся вместе с ней.
Я рассказал о своих приключениях, Шиминдра — о своем, но ни я, ни она ни словом не обмолвились о безоаре.
XX. ВАНЛИ-ЧИНГ
— Через неделю я обосновался в Бидондо и, поскольку мне совершенно необходима была экономка, чтобы вести хозяйство, попросил у г-на де Ла Жероньера прекрасную Шиминдру, и он любезно уступил мне ее.
Мой выбор был сделан. Я решил торговать манильскими сигарами.
В самом деле, манильские сигары и в Европе составляют серьезную конкуренцию гаванским, а по всему Индийскому океану их решительно предпочитают этим последним.
Более всего меня склонило к этой мысли то, что у г-на де Ла Жероньера сигарами занималась Шиминдра. Я решил, что выгоднее будет не покупать готовый товар, но производить его и во главе предприятия поставить Шиминдру.
Ничего не могло быть проще. В саду построили нечто вроде сарая; Шиминдра наняла десять молоденьких тагалок, несколько из них прежде работали на королевской мануфактуре в Маниле; на следующий день я с удовольствием увидел, что работа идет полным ходом.
Благодаря постоянному наблюдению Шиминдры и ее знанию дела мне ничего не оставалось делать, кроме как прогуливаться; это меня и погубило.
Просто невероятно, как брошенное на ветер самое незначительное слово может иногда засесть в голове и развиться в мозгу. Вы помните те четыре слова, какие произнес за ужином у г-на де Ла Жероньера мой корреспондент — о китаянках и о своих планах насчет моей пятой женитьбы. И что же! Днем и в особенности ночью я не переставал думать об этом. Едва я ложился в постель, закрывая глаза, и задремывал, как мимо моей кровати начинала шествовать процессия китаянок, показывая мне ножки… На этих ножках туфелька Золушки болталась бы, словно шлепанец, и заметьте любопытную вещь: рядом со мной была Шиминдра — настоящая красавица, на моей сигарной мануфактуре работали десять маленьких негодниц, самая некрасивая из которых, с ее большими черными глазами, длинными бархатными ресницами, с… со всем, что у нее было, наконец, могла бы вскружить голову парижанину, а я при всем при том — что поделаешь! — мечтал только о китаянках.
Поэтому, едва проснувшись, я отправлялся в китайский квартал, заходил во все лавки, приценивался к веерам, фарфору, ширмам, здесь подхватывал пару китайских слов, там — пару кохинхинских, бормотал всевозможные комплименты маленьким ножкам, скрытым от меня длинными платьями, и возвращался вечером с твердым как никогда решением исполнить свой каприз и выбрать невесту среди китаянок.
В это время я встретил очаровательную малютку, торговавшую чаем; у нее был один из самых красивых магазинов в Бидондо; она привлекла меня главным образом тем, как ела рис с помощью этих маленьких вязальных спиц, какие заменяют китайским дамам вилки и ложки; это была уже не ловкость, а жонглирование; я думаю, красавица Ванли-Чинг из кокетства приказывала принести себе пилав, когда в магазине были посторонние.
Замечу мимоходом, что эти два слова — Ванли-Чинг — означают в переводе «десять тысяч лилий»; как видите, моей китаянке родители воздали должное и нарекли ее именем, соответствующим ее красоте.
Я осведомился у моего корреспондента о прекрасной китаянке; после первых же произнесенных мною слов он поднял палец к глазам и воскликнул:
«Ах вы, плутишка!»
Это означало: «Ну-ну, везет же вам: сразу отыскали именно ее; хорошо!»
Поняв это, я стал еще больше расспрашивать и узнал, что Ванли-Чинг была маленькой сироткой, ее подобрал знаменитый врач, влюбившийся в нее, когда ей было всего двенадцать лет, и женившийся на ней, хотя самому ему было шестьдесят пять. Провидению не было угодно, чтобы такой неравный брак длился долго. Три месяца спустя старичок-врач умер от болезни, которую сам не смог распознать; но он умер счастливым, потому что ни один человек не мог похвастаться, чтобы за ним так ухаживали во время болезни, как ходила за ним его юная и достойная супруга: он оставил ей все свое состояние — две или три тысячи рупий, довольно жалкое вознаграждение за самоотверженность, проявленную ею во время его болезни, и особенно за то, как горевала она о нем после его смерти.
Получив эти две или три тысячи рупий наследства, молодая вдова устроила в самом скромном квартале города маленький магазинчик вееров, который, благодаря ее уму и бережливости, вскоре начал чудесным образом процветать.
Но самым примечательным в этом скоропостижном вдовстве прекрасной Ванли-Чинг было то, что она, не слушая предложений щеголей из Бидондо, не испортив какой-нибудь неосторожностью своей репутации умницы, встречалась лишь с пожилым мандарином, другом ее мужа, который каждый день приходил вместе с ней оплакивать общую потерю. И в результате этих ежедневных визитов вдова и мандарин так привыкли плакать вместе: одна — о супруге, второй — о друге, что в одно прекрасное утро стало известно: безутешная парочка решила пожениться, чтобы впредь плакать в свое удовольствие.
Через год после смерти первого мужа Ванли-Чинг вышла замуж за мандарина; но, видимо, сделавшись неразлучными, новобрачные с утра до вечера плакали, так плакали, что пятидесятилетний мандарин стал жертвой этого потопа и через два месяца скончался.
Прекрасной Ванли-Чинг тогда было всего пятнадцать лет, и, естественно, она легче справилась с горем; несмотря на то что ей пришлось оплакивать разом и первого и второго мужа, красота ее сияла сквозь слезы ярче прежнего.
От мандарина ей осталось наследство — пятьсот или шестьсот пагод; приумножив таким образом свое состояние, она смогла перебраться в более роскошный квартал и начать новое дело. От вееров она перешла к фарфору, и вскоре прекрасную лавочницу знали во всем Бидондо.
Она сделалась такой известной, что городской судья, хорошо знавший и первого и второго мужа прекрасной Ванли-Чинг и, стало быть, способный оценить, как врач был счастлив в течение трех, а мандарин в течение двух месяцев, которые они прожили с китаянкой, вызвался ее утешить. Горе Ванли-Чинг было таким глубоким, что она считала невозможным утешиться, но судья так настаивал, что она решилась попробовать.
Свадьба состоялась через год; хоть эта отсрочка и не обязательна, Ванли-Чинг строго соблюдала приличия и ни за что на свете не пожелала бы утешиться до срока. Но судье не удалось совершенно ее утешить, поскольку спустя месяц после свадьбы он умер от несварения желудка, поев ласточкиных гнезд, на другой день после того, как унаследовал значительную сумму от дальнего родственника из Макао, и в тот самый день, когда он пригласил к обеду нескольких друзей, чтобы отпраздновать это событие.
Но перед смертью он объявил, что последний месяц был самым счастливым в его жизни. Он только-только успел получить завещанные ему деньги, и благодаря этому наследству прекрасная вдова смогла снова расширить свое дело и открыть на главной улице Бидондо великолепный чайный магазин, где я ее и увидел: она кивала головкой и ела рис.
Сами понимаете, все эти сведения окончательно вскружили мне голову. Прекрасная Ванли-Чинг много раз делалась вдовой, но она так мало была замужем, что не могла не оказаться райской девой, о которой я мечтал. Так что я открыл моему корреспонденту свое горячее желание сделаться ее четвертым мужем и сделать ее своей пятой женой.
Признаваясь женщинам в любви, мы никогда не сообщаем им ничего нового, поскольку они прежде нас самих замечают нашу любовь. Так что Ванли-Чинг не только не удивилась моему предложению, но ответила, что ожидала его.
Настроенная таким образом, китаянка даже на заставила меня ждать ее решения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Повернувшись на крик, я увидел молоденькую девушку, почти голую, которая бежала в мою сторону, протянув ко мне руки, и выглядела ужасно испуганной. Ее преследовал какой-то неф с палкой в руках; он так мчался, что, хотя до девушки ему оставалось сто шагов, он в секунду ее догнал, схватил и потащил в чащу.
Вид этой девушки, которая звала на помощь по-французски, ее жалобный голос, грубость негодяя, взвалившего ее на плечо и тащившего в лес, — все это вместе придало мне сил; забыв об опасности, я бросился за ним, крича: «Стой! Стой!»
Чувствуя за собой погоню, похититель побежал с удвоенной скоростью. Ноша едва замедляла его бег. Я не мог понять, что это за человек, наделенный подобной силой, и опасался, как бы в минуту нашей встречи мне не пришлось раскаяться в том, что строил из себя странствующего рыцаря.
Расстояние между нами почти не сокращалось, и не знаю, удалось бы мне, несмотря на пыл, с которым я преследовал негра, догнать его когда-нибудь, если бы несчастная женщина, похищенная им, не уцепилась за ветку оказавшегося на ее пути дерева с такой силой, что ее обидчик вынужден был остановиться. Он изо всех сил старался оторвать ее от ветки, а она продолжала кричать: «Ко мне! Ко мне! На помощь! Бога ради, не бросайте меня!»
До нее оставалось не больше двадцати пяти или тридцати шагов, когда внезапно негр, видя, что на него собираются напасть, решил, кажется, начать первым и, бросив женщину, с поднятой палкой направился ко мне.
В три прыжка он оказался рядом. Я вскрикнул от удивления: тот, кого я принял за негра, оказался обезьяной.
К счастью, у меня тоже была в руках палка, и я умел с ней обращаться. Я встал в оборонительную позицию, поскольку из нападающего превратился в атакуемого.
Женщина, почувствовав себя свободной, описала большой круг и спряталась позади меня, продолжая кричать: «Смелее! Смелее, сударь! Спасите меня от этого чудовища! Не бросайте меня!»
Не переставая делать мулине, чтобы отражать удары, нанося ему острием уколы в грудь, от которых он вскрикивал, но не уходил, я рассматривал моего противника. Это была большая волосатая обезьяна, около шести футов ростом, с седеющей бородой. Зверь так ловко и проворно размахивал палкой, что победа чуть было не оказалась на его стороне. К счастью, благодаря моему искусству этого не произошло. После десяти минут борьбы он, с раздробленными пальцами, с дырой в животе и с окровавленной мордой, начал отступать; но единственной целью его отступления стало дерево, на которое он быстро взобрался не для того, чтобы там и остаться, а чтобы броситься на меня сверху. Хорошо, что я это заметил и разгадал его план; я вытащил нож и вытянул руку над головой. Нападение обезьяны и мое ответное движение совпали. Я почувствовал, что на меня обрушилась невероятная тяжесть, мы оба — мой враг и я — упали на землю; но поднялся только я один: нож вошел ему в сердце.
Зверь вскрикнул, вцепился зубами в траву, заскреб когтями по земле, два-три раза судорожно дернулся и издох.
«Ох, до чего прекрасная вещь охота! — воскликнул я. — Но черт меня побери, если я еще хоть раз дам себя в это втянуть!».
«Так вы жалеете, что пошли на охоту?» — послышался позади меня нежный голос.
«Да нет же, Господи, — ответил я, обернувшись, — раз я оказался полезным вам, милое дитя; но какого черта вы оказались в лесу, что за удовольствие жить с обезьяной и как получилось, что вы говорите по-французски?»
«Я оказалась в лесу, потому что меня похитили; я не испытывала ни малейшего удовольствия от сожительства с обезьяной, раз позвала вас на помощь, чтобы избавиться от нее; я говорю по-французски, потому что я служила горничной у госпожи де Л а Жероньер».
«Значит, вас зовут Шиминдра?»
«Да».
«Вы та девушка, что пропала два месяца назад?»
«Да. Но теперь вы ответьте, откуда вы знаете мое имя, почему вам известна моя история?»
«Черт возьми, да потому, что господин де Ла Жероньер рассказал мне ее назвал ваше имя!»
«Вы знаете господина де Ла Жероньера?»
«Мы вместе охотимся. Он в этом лесу, но в какой части леса, понятия не имею; должен признаться, я совершенно заблудился».
«О, об этом не беспокойтесь, я знаю дорогу».
«Так почему же вы не возвратились домой, раз знаете дорогу?»
«Потому что это мерзкое животное глаз с меня не спускало ни днем ни ночью. Я двадцать раз тщетно пыталась бежать; если бы Провидение не привело вас на берег этого ручья, возможно, мне никогда в жизни не довелось бы увидеть человеческое жилье».
«Что же, — ответил я, — в таком случае, если вы мне доверяете, вернемся туда как можно скорее, милая Шиминдра; признаюсь, в доме я чувствую себя куда в большей безопасности, чем здесь».
«Хорошо, я готова идти с вами; только прежде позвольте открыть вам один секрет, который будет наградой за ваш добрый поступок».
«Ну да?»
«Этот омерзительный орангутанг, от которого вы меня спасли, принадлежит как раз к той породе обезьян — возможно, вы слышали о ней, — из какой добывают самый чистый безоар».
«Правда?»
«Можете в этом убедиться, пока я с помощью нескольких листьев кокосовой пальмы приведу в порядок свой костюм».
Я посмотрел на прекрасную Шиминдру: ее сильно расстроенный туалет и правда нуждался в починке; признаюсь, только мысль о том, что этот беспорядок причинен был обезьяной, помешала родиться моему желанию еще усилить его.
Я знаком показал Шиминдре, что она может заняться починкой, и, полный любопытства, опасений и надежды, приступил к вскрытию трупа врага тем самым ножом, который в этот день оказал мне столько важных услуг.
Шиминдра не обманула меня: я нашел во внутренностях животного красивый голубой с золотыми прожилками камень размером с голубиное яйцо.
Это был один из лучших безоаров, какие только можно найти.
«А теперь, — сказала Шиминдра, — если мне позволено дать вам совет, то не хвастайтесь ни перед кем, что обладаете подобным сокровищем, потому что оно недолго останется вашим — вас убьют, чтобы заполучить его».
Я поблагодарил Шиминдру за совет, и, поскольку кокетка уже успела сделать себе очаровательный передник из кокосовых листьев и ничто теперь не удерживало нас в лесу — напротив, у меня возникло живейшее желание покинуть его, — я попросил Шиминдру послужить мне проводником и показать самую короткую дорогу домой.
Через два часа мы пришли в Хала-Хала, к большому удивлению, но к еще большей радости всех его обитателей, которые считали меня погибшим, как Шиминдра, а увидели, что я вернулся вместе с ней.
Я рассказал о своих приключениях, Шиминдра — о своем, но ни я, ни она ни словом не обмолвились о безоаре.
XX. ВАНЛИ-ЧИНГ
— Через неделю я обосновался в Бидондо и, поскольку мне совершенно необходима была экономка, чтобы вести хозяйство, попросил у г-на де Ла Жероньера прекрасную Шиминдру, и он любезно уступил мне ее.
Мой выбор был сделан. Я решил торговать манильскими сигарами.
В самом деле, манильские сигары и в Европе составляют серьезную конкуренцию гаванским, а по всему Индийскому океану их решительно предпочитают этим последним.
Более всего меня склонило к этой мысли то, что у г-на де Ла Жероньера сигарами занималась Шиминдра. Я решил, что выгоднее будет не покупать готовый товар, но производить его и во главе предприятия поставить Шиминдру.
Ничего не могло быть проще. В саду построили нечто вроде сарая; Шиминдра наняла десять молоденьких тагалок, несколько из них прежде работали на королевской мануфактуре в Маниле; на следующий день я с удовольствием увидел, что работа идет полным ходом.
Благодаря постоянному наблюдению Шиминдры и ее знанию дела мне ничего не оставалось делать, кроме как прогуливаться; это меня и погубило.
Просто невероятно, как брошенное на ветер самое незначительное слово может иногда засесть в голове и развиться в мозгу. Вы помните те четыре слова, какие произнес за ужином у г-на де Ла Жероньера мой корреспондент — о китаянках и о своих планах насчет моей пятой женитьбы. И что же! Днем и в особенности ночью я не переставал думать об этом. Едва я ложился в постель, закрывая глаза, и задремывал, как мимо моей кровати начинала шествовать процессия китаянок, показывая мне ножки… На этих ножках туфелька Золушки болталась бы, словно шлепанец, и заметьте любопытную вещь: рядом со мной была Шиминдра — настоящая красавица, на моей сигарной мануфактуре работали десять маленьких негодниц, самая некрасивая из которых, с ее большими черными глазами, длинными бархатными ресницами, с… со всем, что у нее было, наконец, могла бы вскружить голову парижанину, а я при всем при том — что поделаешь! — мечтал только о китаянках.
Поэтому, едва проснувшись, я отправлялся в китайский квартал, заходил во все лавки, приценивался к веерам, фарфору, ширмам, здесь подхватывал пару китайских слов, там — пару кохинхинских, бормотал всевозможные комплименты маленьким ножкам, скрытым от меня длинными платьями, и возвращался вечером с твердым как никогда решением исполнить свой каприз и выбрать невесту среди китаянок.
В это время я встретил очаровательную малютку, торговавшую чаем; у нее был один из самых красивых магазинов в Бидондо; она привлекла меня главным образом тем, как ела рис с помощью этих маленьких вязальных спиц, какие заменяют китайским дамам вилки и ложки; это была уже не ловкость, а жонглирование; я думаю, красавица Ванли-Чинг из кокетства приказывала принести себе пилав, когда в магазине были посторонние.
Замечу мимоходом, что эти два слова — Ванли-Чинг — означают в переводе «десять тысяч лилий»; как видите, моей китаянке родители воздали должное и нарекли ее именем, соответствующим ее красоте.
Я осведомился у моего корреспондента о прекрасной китаянке; после первых же произнесенных мною слов он поднял палец к глазам и воскликнул:
«Ах вы, плутишка!»
Это означало: «Ну-ну, везет же вам: сразу отыскали именно ее; хорошо!»
Поняв это, я стал еще больше расспрашивать и узнал, что Ванли-Чинг была маленькой сироткой, ее подобрал знаменитый врач, влюбившийся в нее, когда ей было всего двенадцать лет, и женившийся на ней, хотя самому ему было шестьдесят пять. Провидению не было угодно, чтобы такой неравный брак длился долго. Три месяца спустя старичок-врач умер от болезни, которую сам не смог распознать; но он умер счастливым, потому что ни один человек не мог похвастаться, чтобы за ним так ухаживали во время болезни, как ходила за ним его юная и достойная супруга: он оставил ей все свое состояние — две или три тысячи рупий, довольно жалкое вознаграждение за самоотверженность, проявленную ею во время его болезни, и особенно за то, как горевала она о нем после его смерти.
Получив эти две или три тысячи рупий наследства, молодая вдова устроила в самом скромном квартале города маленький магазинчик вееров, который, благодаря ее уму и бережливости, вскоре начал чудесным образом процветать.
Но самым примечательным в этом скоропостижном вдовстве прекрасной Ванли-Чинг было то, что она, не слушая предложений щеголей из Бидондо, не испортив какой-нибудь неосторожностью своей репутации умницы, встречалась лишь с пожилым мандарином, другом ее мужа, который каждый день приходил вместе с ней оплакивать общую потерю. И в результате этих ежедневных визитов вдова и мандарин так привыкли плакать вместе: одна — о супруге, второй — о друге, что в одно прекрасное утро стало известно: безутешная парочка решила пожениться, чтобы впредь плакать в свое удовольствие.
Через год после смерти первого мужа Ванли-Чинг вышла замуж за мандарина; но, видимо, сделавшись неразлучными, новобрачные с утра до вечера плакали, так плакали, что пятидесятилетний мандарин стал жертвой этого потопа и через два месяца скончался.
Прекрасной Ванли-Чинг тогда было всего пятнадцать лет, и, естественно, она легче справилась с горем; несмотря на то что ей пришлось оплакивать разом и первого и второго мужа, красота ее сияла сквозь слезы ярче прежнего.
От мандарина ей осталось наследство — пятьсот или шестьсот пагод; приумножив таким образом свое состояние, она смогла перебраться в более роскошный квартал и начать новое дело. От вееров она перешла к фарфору, и вскоре прекрасную лавочницу знали во всем Бидондо.
Она сделалась такой известной, что городской судья, хорошо знавший и первого и второго мужа прекрасной Ванли-Чинг и, стало быть, способный оценить, как врач был счастлив в течение трех, а мандарин в течение двух месяцев, которые они прожили с китаянкой, вызвался ее утешить. Горе Ванли-Чинг было таким глубоким, что она считала невозможным утешиться, но судья так настаивал, что она решилась попробовать.
Свадьба состоялась через год; хоть эта отсрочка и не обязательна, Ванли-Чинг строго соблюдала приличия и ни за что на свете не пожелала бы утешиться до срока. Но судье не удалось совершенно ее утешить, поскольку спустя месяц после свадьбы он умер от несварения желудка, поев ласточкиных гнезд, на другой день после того, как унаследовал значительную сумму от дальнего родственника из Макао, и в тот самый день, когда он пригласил к обеду нескольких друзей, чтобы отпраздновать это событие.
Но перед смертью он объявил, что последний месяц был самым счастливым в его жизни. Он только-только успел получить завещанные ему деньги, и благодаря этому наследству прекрасная вдова смогла снова расширить свое дело и открыть на главной улице Бидондо великолепный чайный магазин, где я ее и увидел: она кивала головкой и ела рис.
Сами понимаете, все эти сведения окончательно вскружили мне голову. Прекрасная Ванли-Чинг много раз делалась вдовой, но она так мало была замужем, что не могла не оказаться райской девой, о которой я мечтал. Так что я открыл моему корреспонденту свое горячее желание сделаться ее четвертым мужем и сделать ее своей пятой женой.
Признаваясь женщинам в любви, мы никогда не сообщаем им ничего нового, поскольку они прежде нас самих замечают нашу любовь. Так что Ванли-Чинг не только не удивилась моему предложению, но ответила, что ожидала его.
Настроенная таким образом, китаянка даже на заставила меня ждать ее решения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28