https://wodolei.ru/catalog/mebel/rakoviny/Akvaton/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Pirat; Spellcheck Roland
Александр Дюма
Две королевы
Часть первая
I
Начиная с описания того времени, к которому мы наконец подошли, эти мемуары будут разделены на две совершенно самостоятельные части: содержание первой составит история жизни Виктора Амедея вплоть до его кончины, наступившей в прошлом году; все подробности событий тех лет стали доподлинно известны мне от моего сына, зятя и двух-трех надежных друзей, в том числе от знаменитого немого и дона Габриеля, которые тогда были еще живы.
С этого мы и начнем наш рассказ. Затем, если у меня достанет смелости, я приподниму густую вуаль, скрывающую немало тайн испанского двора, куда явилась царствовать сначала одна из дочерей Месье, а затем — дочь Виктора Амедея.
Мне довелось узнать то, что, уверяю вас, мало кому известно, и, если Всевышний продлит мои дни, я пролью яркий свет на этот период истории.
Вернемся же в Савойю. После своего бегства я по-прежнему оставалась в курсе происходивших там событий — мои друзья сообщали мне обо всем.
В обширной корреспонденции, которую я сохранила, чуть ли не день за днем было описано все, что происходило при савойском дворе: меня оповещали о делах и переживаниях принца, обычно не скрывавшего своих чувств, если, конечно, они не касались политики, ибо в делах государства он был особенно скрытен.
О моем похищении герцог узнал во время смотра отрядов ополчения, сформированных на средства горожан, в тот самый час, когда его приветствовали возгласами, исполненными преданности и восторга.
Один из офицеров подошел к нему и сообщил эту новость. Герцог чуть не закричал от досады, но тут же овладел собой: государь возобладал в нем над человеком.
Он продолжил смотр, обратившись к ополчению с обычным своим красноречием, но, исполнив свой долг и вернувшись в палатку, впал в ту дикую ярость, приступам которой был подвержен всегда, а с годами все больше. Он даже не стал выслушивать подробный рассказ о моем бегстве, терзаясь лишь тем, что я безусловно уже принадлежу его сопернику, а бросился в деревню, откуда меня увезли, и стал расспрашивать хозяина гостиницы, но ничего от него не узнал; тогда он потребовал, чтобы ему показали комнату, где я останавливалась, и весь постоялый двор, и после этого дал волю своему безумному отчаянию.
Письмо мое не разгневало, а напротив, успокоило герцога. Он прочел его довольно невозмутимо, затем отправился в Турин и, словно сообщая какую-то незначительную новость, заявил герцогиням:
— Французы похитили графиню ди Верруа.
— И она больше не вернется? — оживилась его супруга.
— Не думаю, что ей это удастся: эти люди не отпустят ее.
Герцогини обменялись взглядами, удивившись этой невозмутимости и этому спокойствию принца; они больше ничего не сказали, опасаясь навлечь на себя его упреки, — к тому же супруга герцога и сама не знала, огорчаться ей или радоваться. Что же касается маркизы ди Сан Себастьяно, слышавшей этот разговор, ее сердце просто затрепетало от счастья: она уже видела, как занимается заря ее царствования, а тон, которым его высочество сообщил о моем отъезде, вполне убедил ее, что государь далеко не безутешен.
Никому, даже самым близким людям принц никогда не доверял своих мыслей по этому поводу. Он пожелал написать мне ответ, и это письмо по-своему увековечило безграничное величие его души и благородство его чувств:
«Вы были свободны, сударыня, и если покинули меня, то, наверное, потому, что наш союз тяготил Вас, эти цепи казались для Вас слишком тяжелыми, — следовательно, Вы правильно поступили, порвав их.
О детях Вам не следует волноваться, ведь они мне не чужие, а это означает, что им не придется завидовать ничьей судьбе. Так же как и я, они будут помнить, что принадлежат Вам и никогда Вас не забудут.
Что же касается Вашего имущества, мебели и других вещей, Вы ничего не должны потерять. Все будет отослано Вам в Париж по тому адресу, который Вы укажете. Я передал Вашу виллу нашей дочери: вилла должна принадлежать только ей. Вам перешлют наличными сумму, соответствующую стоимости имения, а также денежную компенсацию за все земли, которыми Вы владеете в Пьемонте и Савойе.
Если Вы храните какие-то обиды на меня, мне бы не хотелось знать о них; ибо я не смогу забыть, что ради меня Вы покинули свою семью, пожертвовали репутацией, и, какие бы ошибки Вы ни совершили, они обратятся в ничто при одной мысли об этом. Будьте счастливы, если сможете, и рассчитывайте на меня, если когда-нибудь мне представится случай доказать Вам это.
Виктор Амедей».
После того как это послание было написано и отправлено, герцог никогда больше не произносил моего имени. В первые месяцы он целиком посвятил себя заботам о подданных, неизменно проявляя величие духа, неподвластного превратностям его судьбы.
Принц Евгений готов был прийти к нему на помощь, но герцог Вандомский был настороже и мешал их сближению, оказывая противодействие обоим.
Как бы ни оценивать это его интриганство, герцог Вандомский оставался выдающимся полководцем; он, конечно, не отличался тонкостью, но обладал удивительной проницательностью, был необычайно храбр, и, если бы не его лень, ему ни в чем не было бы равных. Даже его враг принц Евгений часто говорил мне об этом.
Герцог Савойский видел, как его крепости, несмотря на отчаянное сопротивление осажденных, одна за другой переходят в руки противника. Осада одного только Верчелли вынудила французов в течение месяца вести крытые подступы к этой крепости, после чего герцог Вандомский и г-н де Лафейад объединили свои армии, и вскоре у Виктора Амедея не осталось ничего, кроме его столицы и нескольких незначительных городов, а также поредевшее войско и разоренные финансы.
Но, тем не менее, герцог не сдавался.
Он засел в укрепленном лагере неподалеку от Крешентино, на левом берегу реки По, где благодаря своему военному искусству и храбрости продержался целых пять месяцев. Напрасно принц Евгений пытался присоединиться к нему и вызволить его из западни — герцог Вандомский и Лафейад не выпускали его из виду и в битве при Кассано одержали над ним верх.
Людовик XIV приказал стереть с лица земли савойские крепости, чтобы не пришлось охранять их, а тем более возвращать, если произойдет перемирие, что казалось почти невероятным: обе стороны были теперь настроены воинственнее, чем когда-либо прежде.
Принцессы, в том числе и Мария Анна, без конца посылали письма в Версаль с просьбой не преследовать больше принца, разоренного, несчастного, испытывающего крайние лишения.
Герцог не подозревал об этих демаршах, иначе он не допустил бы подобных действий, ибо был бы ими глубоко оскорблен. К тому же Людовик XIV оставался непреклонен, в чем я сама имела случай убедиться.
Герцогиня Савойская хорошо изучила меня: она переслала мне тайком письмо для своей августейшей дочери герцогини Бургундской, поручив мне передать его в ее собственные руки, получить ответ и отправить его тем же путем.
Я попросила знакомую женщину-пьемонтку, состоявшую на службе у юной принцессы, переговорить с ней обо мне. Герцогиня Бургундская соблаговолила назначить мне аудиенцию на вечер, после своего официального отхода ко сну, то есть в то время, когда она располагала наибольшей свободой и ее никто не тревожил.
Увидев меня, принцесса бросилась ко мне на шею, удостоила поцелуя, словно я была герцогиней, и горько разрыдалась.
— О, мой бедный, мой несчастный отец! — повторяла она. — Если за помощью взывают ко мне, значит, все его возможности исчерпаны? Как горько, а надо делать вид, что я радуюсь… Какое счастье, что можно поговорить с вами! Так зачем вы пришли?
Я вручила ей письмо ее королевского высочества. Она прочитала его и покачала головой:
— Увы! Я теперь не принцесса Савойская, а герцогиня Бургундская и не имею права делать что-либо для своей семьи. Нрав короля известен моей матери: его величество расположен ко мне, это правда; я развлекаю его и при этом могу добиться того, чего никто другой не добьется, однако для отца сделать ничего не смогу. Я не осмелюсь на такой поступок, да и господин герцог Бургундский не одобрил бы меня.
— Следовательно, остается лишь спокойно наблюдать, как гибнет Савойя и ее государь, ваш отец и ваша страна, сударыня? — воскликнула я.
Принцесса заплакала, затем, громко рыдая, стала повторять:
— Я здесь не хозяйка, а король ничего не хочет знать.
— Попытайтесь, ваше высочество, не бойтесь бросить на себя тень, подумайте, какой великой цели вы послужите!
— Не забывайте, что мои действия не одобрил бы ни отец мой, ни муж.
— Вас одобрит ваше сердце, сударыня, вас одобрят все те, кто способен понять положение, в каком вы оказались.
— Что ж, я попытаюсь.
— Да вознаградит вас Господь!
— А вы?.. Вы столь горячо защищаете моего отца, так почему же вы покинули его? Он написал об этом несколько слои своему поверенному, приказав передать вам веши, деньги, мебель, которые выслал для вас, но в письме не указал никакой причины…
— Сударыня, я оставила его королевское высочество потому, что мое положение стало невыносимо, и позвольте мне ничего больше об этом не говорить.
Принцесса велела мне прийти на следующий день в тот же час.
— Я поговорю с королем, — заявила она.
Придя в назначенное время, я узнала, что беседа произошла, но добиться принцессе ничего не удалось, она не успела сказать и десятка слов.
«Сударыня, — перебил ее Людовик XIV, — вы мне очень нравитесь, но никогда не говорите со мной о вашем отце, иначе я вспомню, что вы его дочь, и больше не буду любить вас».
Ненависть, какую король издавна питал к герцогу Савойскому, была непоколебима, и даже после их формального примирения он не простил принцу его сопротивления.
Виктор Амедей находился в крайне сложном положении; чтобы выстоять, ему нужно было напрячь все свои душевные силы. Я постоянно думала об этом и искренне раскаивалась, что покинула его. Мне казалось, что я смогла бы помочь ему нести тяжкую ношу, хотя, как выяснилось, в одиночестве он нес ее недолго.
Дон Габриель написал мне, что через несколько дней после моего отъезда г-жа ди Сан Себастьяно, не имевшая как будто никаких дел при дворе, получила новую аудиенцию. Обо всем, что тогда произошло, я узнала полгода назад от подруги маркизы, пользовавшейся ее особым доверием. (Во времена могущества г-жи ди Сан Себастьяно все таились, но теперь ее никто не боится.) Эта дама показала и даже передала мне из рук в руки письма пьемонтской Ментенон, которые со всей очевидностью доказывают, с какой ловкостью и хитростью был осуществлен ее план, как она умела ждать, пользоваться любым обстоятельством, чтобы добиться своей цели, во всем уподобляясь той, которой она подражала.
Госпожа ди Сан Себастьяно обнаруживала свои тайные замыслы лишь тогда, когда она побеждала. Но до этого она была скромной, мягкой, услужливой и заискивающей перед всеми. Мне ставили в упрек высокомерие, она же решила проявить нечто противоположное. Таким образом ей хотелось подчеркнуть мою вину. При этом она притворно расхваливала меня повсюду, сожалея, что не познакомилась со мной поближе. Принца, грустившего обо мне, она утешала словами, полными нежности и смирения.
— Графиня ведь была очень счастлива! — повторяла герцогу г-жа ди Сан Себастьяно.
Ему следовало понять, что она способна ценить подобное счастье больше, чем я.
II
Ужасное происшествие, случившееся в скором времени, закрепило узы, связывающие маркизу и принца. Нужно отдать ей справедливость и признать, что в тех обстоятельствах она повела себя великолепно и оправдала доверие Виктора Амедея во всех отношениях.
Я верю тому, что маркиза действительно любила принца, но убеждена, что этой любви не были чужды честолюбие и эгоизм. Увы! Какой любви не свойствен эгоизм? Кто из нас любит исключительно ради того, кого мы любим? Я в своей жизни не встречала никого, кто, будучи подвергнут глубокому изучению, мог бы оспорить это утверждение, и потому и сама не притязаю на то, чтобы выглядеть лучше других.
Судьба окончательно отвернулась от герцога Савойского. Он защищал каждый клочок своей земли, но у него отнимали ее шаг за шагом! У него остался лишь Турин, осада которого была неизбежна. Герцог предвидел это уже давно, и город был обеспечен всем необходимым, насколько позволяли незначительные ресурсы разоренной страны.
Стало известно, что французские инженеры то ли случайно, то ли с помощью предателя добыли план оборонительных сооружений цитадели, поэтому все внутренние укрепления, все невидимые противнику постройки были немедленно переделаны, чтобы захваченные чертежи оказались бесполезными для осаждающих.
Гарнизон Турина был совсем немногочисленным, но отборным, а горожане, собравшие ополчение, проявили себя далеко не трусами: они умирали как герои, не жалея себя. Отряду императорской армии, которым командовал граф фон Шаун, удалось прорваться в крепость и оказать им значительную помощь.
Герцог не покидал линии обороны, и, казалось, появлялся повсюду одновременно, не щадя своего здоровья, не помышляя об отдыхе. Не стоит удивляться, что любовь подданных к нему граничила с исступленным восторгом.
Именно тогда маркиза ди Сан Себастьяно, пустив в ход все свои способности, приступила к атаке на принца.
Однажды вечером герцог вернулся к себе разбитый от усталости и, падая в кресло, произнес в присутствии нескольких приближенных слова, которые невольно сорвались у него с языка:
— О! Как мне нужна сейчас любящая женщина, подруга, способная поддержать и утешить меня в моих несчастьях, разделить их со мной.
Какой-то неловкий — или, может, смелый — придворный произнес тогда имя герцогини Марии Анны.
— Да, конечно, — продолжал Виктор Амедей, — но герцогиня француженка, Людовик Четырнадцатый — ее дядя, а ее брат — во вражеской армии, и, какую бы нежность она ни питала ко мне и к нашим детям, ей невозможно всем сердцем сочувствовать мне. То же самое можно сказать и о моих бедняжках-дочерях, которые находятся во Франции и Испании… О!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67


А-П

П-Я