За долгие годы местный люд обрубил конец имени, и сейчас городок чаще называли просто Эдж.Наконец я почти добрался до места. Дорога к океану не подарок: повсюду глубокие овраги да бугры, и все это в обрамлении чахлых сосен. Через широкую балку перекинут мост, а далее по меньшей мере с десяток выбоин выглядят так, будто их даже не пытались засыпать с самых времен Второй мировой войны. Зелени еще почти не видно: слишком рано, весна только началась.Еще один знак: «Эджертон. Пятьдесят футов над уровнем моря. 602 жителя». Мой самый дорогой житель находится сейчас в местной больнице, милях в десяти к северу от Эджертона, в коме. Глава 3 Я, кажется, пришла в себя, и это хорошо. Чувствую, что жива, но все еще не могу поверить. И как это мне удалось уцелеть? Вот «порше» врезается в утес, зависает, а потом, словно остро заточенный нож, протыкает черную стылую воду.И — провал в памяти.Я не ощущаю собственного тела — наверное, это тоже хорошо. Вокруг так много людей, и они перешептываются, как всегда, когда речь идет о чем-то серьезном, но слов разобрать невозможно. А может, их и нет здесь и это только тени колеблются па ветру. Я сама тень: здесь — и не здесь. Хоть бы услышать, понять, о чем они говорят, — больше мне ничего не надо.Наконец я остаюсь одна, совершенно одна. Лора свое таки получила. Но это еще не конец: стоит ей вернуться, и я просто заставлю ее перестать дышать.Снова люди — входят и выходят. Мне они не интересны. Похоже, меня осматривают, что-то делают, но все это не имеет ровно никакого значения.Вдруг сразу все меняется. Форд. Я вижу его ясно — он настоящий, из плоти, и в глазах у него застыл такой ужас, что, кажется, все бы отдала, лишь бы успокоить его, но, увы, сказать ничего не могу. Он большой и красивый, мой маленький братец, даже красивее отца, о котором матушка говорила, что он настоящий сердцеед. Но ведь отец с матерью мертвы, разве не так?Форд как будто не похож на себя: бледный, не такой уверенный, как обычно, немного съежился. Может, заболел? Не знаю, не могу сообразить, все плывет перед глазами. Но Форд здесь — это так же точно, как и то, что я единственная, кто зовет брата Фордом.Дать бы ему хоть какой-нибудь знак… Но как, если я и пальцем пошевелить не в состоянии и ничего не ощущаю, кроме тихой радости, что брат появился как раз тогда, когда он мне нужен?Форд низко склоняется надо мной и шепчет:— О Боже, Джилли, мне этого не вынести! Что случилось?Я ясно различаю его слова, понимаю их и физически ощущаю, как его большие руки ложатся на мою ладонь. От этих рук исходит и проникает внутрь меня тепло. Ощущение замечательное. Не знаю, что и думать. Почему так получилось, что Форд здесь, а больше никого и нет?— Знаю, Джилли, ответить ты мне не можешь, но попробуй дать знак хотя бы ресницами, что ты слышишь меня.О да, хочется мне сказать, слышу, слышу. Я люблю этот голос — глубокий, звучный, завораживающий. По-моему, я как-то сказала брату, что ощущаю его голос всем телом, а он ответил, что это специальный фэбээровский тон, для собеседований. Но это неправда. Он всегда был таким.Форд сидит рядом, говорит что-то не умолкая, не выпуская мою руку, и от тепла его ладони голова кругом идет.— Я был с тобой, Джилли, — говорит он, и у меня перехватывает дыхание.Со мной — где?— Я был с тобой в ту ночь — проснулся весь в поту, думал — умираю. Мы вместе летели вниз с того утеса, и сначала мне показалось, что я умер, но потом как-то так получилось, что оба мы уцелели. Этот малый, из дорожного патруля, — спасибо ему за то, что не бросил нас. А теперь я хочу докопаться до истины, понять, как все вышло. Неужели ты меня не слышишь?Форд по-прежнему не сводит с меня взгляда, а мне еще больше хочется подать ему какой-нибудь знак, но ничего не получается. Я всего лишь беспомощная плоть, распростертая на больничной койке и ничего не чувствующая, мозг да рука, которую он держит.Как это понять: «Я был с тобой у того утеса»? В этом нет никакого смысла, как и вообще во всем, что сейчас происходит.Перед глазами закачалась белая тень. Форд погладил меня по руке и поднялся. Потом он приблизился к тени:— Пол, я только что приехал. Я разговаривал с Джилли.Пол. Он здесь, в комнате. Не могу разобрать, о чем они говорят, и все-таки оба отходят подальше.Я не возражаю, чтобы Пол ушел совсем — мне сейчас больше всего хочется, чтобы это случилось. Но он не уходит. Что же тогда он говорит Форду? Пусть брат вернется. Он моя единственная связь с реальностью, со всем тем, что — не я.Через какое-то время я отключаюсь и засыпаю, но перед этим успеваю попросить Бога, чтобы Форд не оставлял меня здесь одну. Мне жаль мой «порше», ставший на дне океана добычей глупых рыб.Я поставил «форд» на одно из шести свободных мест перед «Лютиком» — довольно экзотическое название для весьма уродливого, в стиле викторианской готики, здания, нависающего над океаном в непосредственной близости от утеса.Не менее экзотическим казалось и название главной улицы Эджертона — Пятая авеню. До сегодняшнего дня я был в городке только раз и, помнится, услышав это название, чуть со смеху не помер. Пятая авеню, а параллельно ей по обе стороны бегут четыре улочки, упирающиеся в утес, и лучами расходятся на север и запад еще несколько переулков, правда, довольно длинных.Судя по первому впечатлению, за минувшие годы здесь мало что изменилось. Кругом теснятся коттеджи застройки двадцатых годов, и лишь на боковых улицах посвободнее. Здесь на больших участках земли стоят дома, стилизованные под ранчо, — такие вошли в моду уже в шестидесятые. На холмах выросли почти вровень с верхушками утесов современные здания из дерева, стекла и бетона, а на склонах, сбегающих к побережью, обосновались постройки поскромнее.В «Лютике» стоящая за стойкой красного дерева тощая дама с пробивающимися над верхней губой усиками сообщила мне, что свободных номеров в отеле нет. Я подумал о пустой стоянке и окинул глазами холл, но не увидел ни единой живой души.— Хлопотливое время года, все по делам ездят, — промычал я.— В городе съезд. — Дама порозовела и уставилась поверх моего плеча куда-то в стену, покрытую обоями с изображением капустных кочанов.— Съезд в Эджертоне? Здесь собираются выращивать цветы?— Нет-нет, цветоводы ни при чем. Сегодня у нас дантисты, протезисты, или как их там. Собрались люди со всей страны. Весьма сожалею, сэр.Интересно, а что же тогда в Эджертоне считается мертвым сезоном, думаю я, возвращаясь к машине. И почему мне отказали в номере? Неужели всего лишь из-за того, что я агент ФБР? Ну да, кому же хочется иметь под боком полицейскую ищейку? Сам-то я себе казался самым тихим клиентом, какого только можно вообразить.Свернув с Пятой авеню налево, я поехал в северном направлении по Ливерпуль-стрит, а затем резко повернул на восток. Прямо за утесом в глаза мне бросился холм, выросший ярдах в пятидесяти от него, — он был сплошь покрыт елью и кедром. К подножию его прилепился большой дом из красного кирпича, окруженный деревьями, многие из которых склонились к земле под напором океанских ветров.Это дом номер двенадцать — жилище Пола и Джилли. Построен он не больше трех-четырех лет назад и удивительно похож на особняк, в котором они жили в Филадельфии. Напротив я заметил полицейский автомобиль.Остановившись поблизости и раздумывая, сколько еще Пол пробудет в больнице, я двинулся к четырехдверному «крайслеру» с зеленой надписью на боку: «Шериф».— Пола поджидаете? — Я сунул голову в открытое с пассажирской стороны окно.За рулем сидела женщина лет под тридцать в безукоризненно пригнанной форме, перетянутой в талии широким черным поясом, к которому была прицеплена кобура со столь хорошо мне знакомым девятимиллиметровым «ЗИГ-Зауером».— Точно. А вы кто такой?— Форд Макдугал из Вашингтона, брат Джилли. Приехал узнать, что здесь произошло.— Так это вы агент ФБР? — В голосе шерифа прозвучало глубокое сомнение.Я протянул руку в открытое окно.— Можете звать меня просто Мак. На ней были черные кожаные шоферские перчатки, прохладные и на удивление мягкие.— Мэгги Шеффилд. А вы прямо из больницы?Я кивнул.— Ну и как там Джилли?— Никаких перемен. Я оставил с ней Пола. Он тоже не совсем в себе.— Неудивительно. Не каждый день жена срывается с обрыва, а затем оказывается на больничной койке. — Казалось, она сама вот-вот заплачет.— Джилли давала вам свою машину?— Да, однажды. Забавно, я ведь не люблю ездить быстро и никогда не езжу, а тут сажусь за руль, смотрю на приборную доску, и нога сама по себе выжимает акселератор. Глазом моргнуть не успела, как на тебе — уже восемьдесят. Хорошо еще легавых поблизости не было. — Она подмигнула мне и на секунду отвернулась. — Джилли прямо влюбилась в эту игрушку. Разъезжала взад-вперед по Пятой, распевала что-то, хохотала как безумная, сигналила. Люди выходили из лавок, домов и тоже включались в игру, заключая с Джилли пари, что при такой езде она наверняка сломает себе шею.— Они выиграли.— Да, но не потому, что Джилли так вела себя за рулем. Тут что-то другое. — Голос Мэпги вновь сделался угрюмым. — Просто бред какой-то. Роб Моррисон, полицейский из дорожной службы штата, который вытащил Джилли из утонувшей машины, говорит, что, подъезжая к утесу, она заметно увеличила скорость. В том месте дорога круто идет под уклон, и, выходит, она сама решила нырнуть в воду. Но этого никак не может быть: Джилли не из тех, кто сводит счеты с жизнью.Мэгги помолчала, рассеянно посматривая на деревья на противоположной стороне улицы.— Полагаю, у вас на этот счет никаких мыслей?Мне бы просто кивнуть, но сказалось то, что сказалось:— Мысли есть, просто я в них еще никак не разберусь.Она неожиданно рассмеялась, громко и от души.— Понимаю, вы брат Джилли, но в первую очередь — федеральный служащий, а федералам темнить не пристало. Так что у нас все-таки случилось?— Все дело в том, что сейчас я в отпуске и здесь нахожусь всего лишь в качестве родственника потерпевшей. — В животе у меня заурчало. — Вот что я вам скажу, шериф: Пол сейчас в больнице, и поскольку «Лютик» заполонили участники съезда дантистов и протезистов, я поживу пока в этом доме. А сейчас мне надо бы перекусить чего-нибудь, не то я с голоду помру.— Съезд протезистов? Вот, стало быть, как Арлин удалось от вас отделаться? Эта женщина совершенно лишена воображения.— Не судите ее слишком строго. По-моему, я напугал ее, только не пойму чем. Может, дело в том, что я чужак и федеральный служащий?— Ну да. Таких Хикс в свои чудесные апартаменты не допускает. Да и вообще она на дух не переносит легавых.— У вас слухи расползаются быстро.— Это точно. Пол сказал Бенни Пиклу, хозяину ружейной лавки, что вы приезжаете, и этого оказалось вполне достаточно. У Бенни самый длинный язык по эту сторону Больших Водопадов.— Не понимаю, что дурного в том, чтобы быть федералом? Я не неряха и человек порядочный: на пол не плюю и не сбегу, не уплатив по счету.— Это не имеет никакого значения. Арлин не нравится, даже когда я появляюсь рядом, а ведь меня она хорошо знает. Ну а вы для нее не лучше чумы. Из Вашингтона заявились, так? А Вашингтон — рассадник греха и разврата. Ладно, Мак, будет об этом. Вы здесь, и вы хотите разобраться с тем, что произошло. Я — тоже. Отчего бы нам не объединить наши усилия? Вопрос лишь в том, готовы ли вы играть на равных.От такой прямоты я даже слегка опешил.— Вообще-то я совершенно не собирался ни с кем играть, но уж если делать это, то, разумеется, на равных. Не понимаю, в чем тут вопрос. Я хочу разобраться, как и что здесь произошло, и просто счастлив, что местная полиция просто не отмахнулась от расследования — ведь нетрудно было признать случившееся попыткой самоубийства, вызвать психиатра, и дело с концом. А теперь мой вопрос: вам известно что-нибудь из того, что я должен знать, или вы считаете, что Джилли случайно врезалась в этот чертов утес?Мэгги, хотя и немного оттаяла, отвечать не торопилась.— Когда и как вас ранило?— А откуда вы знаете? Неужели я до сих пор выгляжу как овсянка недельной давности?Шериф склонила голову набок и внимательно посмотрела на меня. Кажется, она моложе, чем мне представлялось поначалу. На ней темные очки, в которых так любят щеголять дорожные полицейские в твердой уверенности, что они производят устрашающее впечатление на нарушителей. Волосы у Мэгги каштанового цвета, они заплетены в толстую косу, прихваченную на затылке булавкой в виде индейского тотемного столба; помада на ее губах бледно-кораллового оттенка, точь-в-точь как у моей английской подружки Кэролайн. Но Кэролайн, модельер по профессии, никогда не выглядела такой решительной и уверенной в себе, как эта женщина.Дав мне время изучить ее, Мэгги сказала:— Всегда ненавидела овсянку. К счастью, у вас с ней ничего общего, но передвигаетесь вы с некоторым трудом, словно вам на двадцать лет больше, чем в действительности. Кроме того, у вас на левой щеке следы порезов, а еще вы потираете правый локоть и немного скособочились, будто ребра побаливают. Нет, это не овсянка. Итак, что же с вами приключилось?— Машина подорвалась.— Что-то я об этом ничего не слышала.— Не здесь, в Тунисе. Паршивое место. Стоит слово сказать, как рот песком забивает, а людей, с которыми мне пришлось иметь дело, милягами никак не назовешь.И неожиданно я рассказал этой совершенно незнакомой мне женщине все подробности своего приключения, о которых посторонним, собственно, знать было вовсе не обязательно, а уж заштатным полицейским тем более. Но ведь мы договорились играть на равных, вот я и делился информацией, как сказали бы люди, знающие толк в политической корректности.— Поехали, пообедаем в «Эдвардианце». По названию вроде английский клуб, но на самом деле кормят не очень вкусно, зато обильно, а вам, судя по всему, калории не помешают. Сколько потеряли — фунтов пятнадцать?— Около того.Было всего два часа пополудни, но больше всего мне сейчас хотелось завалиться в мягкую кровать, чтобы в комнате было темно и часа три никто не беспокоил.— Ладно, езжайте за мной.Через двадцать минут, велев единственному на десять членов клуба официанту принести мне кусок мяса с пюре и зеленым горошком (сама Мэгги заказала куриный салат), я откинулся на спинку стула и продолжил разговор:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31