«Ты такая хорошая девочка», — постоянно говорила она мне, и в ее устах это слово звучало как самое презренное на свете.
Матушка всегда пыталась убедить меня, что любит меня так же, как и Карлотту. Я же была в этом вовсе не уверена, однако знала, что беспокою ее в гораздо меньшей степени, нежели Карлотта.
Однажды я услышала, как бабушка говорила матушке: «Ну, с Дамарис у тебя, по крайней мере, неприятностей не будет». Я сообразила, что и тут они сравнивают меня с Карлоттой.
Карлотта вечно впутывалась во всякого рода истории, вокруг нее постоянно происходили разные события, а она оказывалась всегда в самом центре их.
Все из-за того, что она была не только красивой, но и богатой. Она вскружила голову Роберту Фринтону, который жил в Эндерби-холле, да так, что он оставил ей все свое богатство. Затем пошли слухи, будто бы она собирается «удариться в бега»с неким Бомонтом Гранвилем. Я лично не видала его ни разу, но о нем много говорили, а имя его было у всех на устах, даже у прислуги.
Но это уже в прошлом, а сейчас она замужем за Бенджамином Стивенсом, милым Бенджи, в котором мы все души не чаем, а матушка в особенности, радуется, как малое дитя.
Рождество мы провели в Эйот Аббасе, и опять все крутилось вокруг Карлотты. Матушка настояла, чтобы мы не уезжали, покуда ребенок — маленькая девчушка, которую назвали Клариссой, — не появился на свет, и лишь после этого отпустила нас с отцом домой.
— Теперь, с рождением ребенка, — сказала матушка, — Карлотта угомонится.
— Угомонится! — с усмешкой воскликнул дед. — Да эта девчонка никогда не угомонится! Помяните моя слова, она всегда будет зажженной спичкой в стоге сена.
К Карлотте дед питал особые чувства, а меня он, казалось, вовсе не замечал. Матушка утверждала, что он и на нее внимания не обращает. Это лишь подчеркивало ту теплоту, с какой дед относился к сестре.
Матушка скоро должна была воротиться домой. Причин оттягивать возвращение больше не было, она увидела, как внучка благополучно появилась на свет, и убедилась, что Эйот Аббас стал для Карлотты после свадьбы с Бенджи родным домом, а Карлотта окунулась в мир своего детства, которое некогда провела здесь, будучи для всех дочкой Харриет.
Вчера от Стивенсов прискакал с письмами один из их грумов. Матушка извещала, что в конце недели собирается домой. Путешествие Оттуда занимало по обыкновению не так уж много времени — от силы две ночи придется провести на постоялых дворах, если не поспешить. Однако грумы умудрялись уложиться всего в два дня, причем каждый раз старались управиться в более короткий срок.
То утро выдалось искристое, сверкающее. Март, вопреки устоявшемуся мнению о себе как «о робком ягненке», рвался на свободу, подобно заправскому льву. Воздух был напоен весною. Длинная зима кончилась, ночи становились все короче и короче, и, хотя солнце светило еще не в полную силу, его лучи уже вовсю разгуливали по полям и деревьям. Я любила выезжать верхом в лес, любила наблюдать, как меняется все вокруг. А еще я была без ума от животных, если не считать наших собак и лошадей, я обожала разных птиц и вообще всех диких тварей. Они всегда приближались ко мне, будто понимая, что у меня и в мыслях нет причинить им вред, что я хочу им только помочь. Я знала, как нужно говорить с ними, как успокоить их. Отец утверждал, что этот дар у меня от рождения. Я ухаживала за кроликами и воробьями, а однажды на болоте нашла выпь. У нее была сломана лапка, и я не могла оставить ее в беде. Какая радость была видеть, как она выздоравливает!
Я любила жизнь в имении, но знала и то, что рано или поздно наступит час, когда мне придется уехать с семьей в Лондон, чтобы бывать на балах и, в конце концов, найти себе подходящего мужа. Сказать по правде, я страшилась этого; единственное утешение, что родители не собираются выдавать меня замуж насильно, столь велико их желание видеть меня счастливой.
В любом случае мне еще только тринадцать, и вся эта суета — дело будущего, хотя Карлотта, насколько я припоминаю, вряд ли была старше, когда по уши влюбилась в Бомонта Гранвиля. Но Карлотта и есть Карлотта.
— Она уродилась такой, сразу со всеми женскими хитростями, которые приобретаются в течение жизни, — говорил дед, — а воспользовалась пока, дай Бог, половиной из них.
Он сказал это с явным одобрением. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что уж я-то родилась, не наделенная ни Одной из вышеуказанных хитростей.
Но в то памятное мартовское утро меня ничто не заботило. Я наблюдала, как трудятся, устраивая гнезда, грачи, видела несколько куликов, которых мы иногда называем «жаворонками-бегунками». Они, действительно, немного похожи на жаворонков, и человек несведущий, не понаблюдавший их раньше, мог бы запросто их перепутать. Я любила смотреть, как они бегают по земле — бегают, а не прыгают. Я слышала также крик выпи, точно прохныкал кто-то. Подходить ближе я не стала, гнездо, судя по всему, И так уже недалеко, а бедняжка очень беспокоится за свое потомство.
Я миновала Эндерби-холл. Тут никто не жил — чистой воды абсурд, как выражался отец. Такой большой дом, с обстановкой, и стоит без дела, а все из-за Карлотты, ее капризов. Этот дом достался ей вместе с остальным богатством от Роберта Фринтона. Одно время она подумывала о том, чтобы продать имение, но внезапно — очередной каприз, говорил отец, — изменила свое решение.
Не скажу, что Эндерби был уж очень мне по душе. Когда мы были маленькими, Карлотта как-то попыталась меня тут напугать. Она поведала, что однажды, будучи еще совсем крошкой, забрела сюда и заблудилась. Старшие, конечно, запаниковали, но вскоре обнаружили ее спящей в шкафу. На Роберта Фринтона это так подействовало, что с тех пор он стал называть этот шкаф не иначе, как «Шкаф Карлотты».
Она заманила меня сюда и попыталась запереть, но я догадалась, что у нее на уме, и единственный раз в жизни сумела ее перехитрить и улизнуть. «Глупая! — вскинулась она потом. — Я не собиралась бросать тебя тут одну! Я хотела лишь, чтоб ты поняла, что чувствует человек, оказавшийся взаперти в заколдованном доме». Она смерила меня взором, в котором таилась, как это часто у нее бывало, злоба. «Некоторые седеют за одну ночь! — объявила она. — Некоторые просто помирают со страху! Интересно, как бы ты выглядела с седыми волосами? Все, наверно, лучше, чем с бесцветными!»
Да, Карлотта иногда была безжалостна, но мое благоговение перед ней ни разу не пошатнулось. Я всегда искала возможность привлечь ее внимание и была безумно рада, когда это удавалось, пусть даже ценой кошмарных экспериментов, вроде того, которому она собиралась меня подвергнуть в Эндерби-холле.
Итак, я проехала мимо, вдоль границы владений, некогда купленных моим отцом и потом перешедших к Эндерби. Ныне вокруг поместья была возведена стена.
Я уже почти миновала Грассленд Мэйнор, имение Уиллерби, когда юный Томас Уиллерби заметил меня и позвал заглянуть к ним. Мне ничего не оставалось, как принять приглашение, а другого и не ожидалось. Томас-старший вообще обожал гостей, особенно если в этой роли оказывался кто-нибудь из Эверсли. . Я отвела лошадь на конюшню, и мы вместе с Томасом-младшим вошли в дом.
Томас-старший пришел в восторг, увидев меня. Мне пришлось поделиться с ним всеми-новостями, а он тем временем послал за вином и пирожными, которые я, чтобы его не обидеть, должна была отведать. Он любил щегольнуть своим гостеприимством.
Я сообщила, что матушка скоро вернется, и он заметил, как мы все, должно быть, рады пополнению в семье. Я созналась, что уже заждалась матушку. Вот она приедет, и тогда мы узнаем самые важные новости о ребенке и Карлотте.
Он сказал:
— А у меня тоже есть новости: я купил местечко неподалеку от Йорка.
— Ой, неужели вы все-таки решили уехать?
— Как ты, вероятно, знаешь, моя дорогая, я довольно долго колебался и, наконец, принял решение.
— А что будет с Грасслендом?
— Я продам его.
«Странно, — подумала я, — почему удача не улыбнется местам вроде Грассленд Мэйнор или Эндерби-холл? Неужели и впрямь существует такая вещь, как невезение, ведь эти дома, по всей видимости, так и притягивают к себе гнев судьбы? Даже семейство Уиллерби не избежало его, хотя одно время они жили счастливо. А потом жена Томаса умерла, родив малютку Кристабель. Все это так печально…»
— Вот такие дела, — сказал Томас-старший. — Быть может, твои родители помогут мне с продажей? Сам я не хочу оставаться здесь и ждать, пока все уладится… У меня ведь теперь есть новый дом.
— Мы с удовольствием покажем ваше имение всем живущим вокруг. Вы уже обсудили это с отцом?
— Нет, ждал, когда твоя матушка вернется. Ты говоришь, она скоро прибудет? Это хорошее известие. Придворные вести куда хуже.
— Даже так?
— Увы! Король, говорят, сломал ключицу.
— Надеюсь, это не очень серьезно?
— Какое-то время ему, по слухам, придется побыть в постели, — подал голос Томас-младший. — Он ехал верхом из Кенсингтона в Хэмптон-корт и упал с лошади. Та, говорят, запнулась, угодив ногой в кротовую нору — Я слышала, — добавил его отец, — что якобиты, напившись «до чертиков», поднимали очередной бокал за этого крота, который будто бы сослужил стране хорошую службу.
— Как жаль, что они радуются чужой беде! Ну, а лошадь? Она-то сильно пострадала?
— Чего не знаю, того не знаю, по-моему, это считается несущественным.
Пока мы пили вино, появился еще один гость. Это был мой дядюшка Карл из Эверсли. Он служил в армии и домой возвращался лишь на побывку.
— Кого я вижу!.. Привет, Дамми! — воскликнул он. Он вообще очень веселый, наш дядюшка Карл, и воображает, что тонко шутит, коверкая мое имя, а ведь ему прекрасно известно, как раздражает это мою матушку . — А у меня новость: король скончался.
— Я думал, он всего-навсего ключицу сломал, — пробормотал Том Уиллерби.
— Очевидно, у него и раньше бывали приступы, но он в течение какого-то времени пытался сохранить свое недомогание в тайне, а сегодня в восемь утра скончался.
— Ну, а теперь начнется, — заметил Томас Уиллерби. — Пойдут круги по воде.
— Если вы имеете в виду якобитов, то совершенно с вами согласен. Они лишились последнего шанса, сегодня же Анна была провозглашена королевой. Так как, не выпить ли нам за новую власть?
Бокалы были наполнены, и мы выпили за здоровье нового монарха — королевы Анны.
У Эверсли всегда были тесные связи с двором. Мой дед Карлтон Эверсли ходил в больших друзьях у Карла II. Потом он, правда, оказался замешан в мятеже Монмута и вместе с пресловутым Джеймсом , разумеется, попал в немилость. Хотя Вильгельм и Мария приняли его, он никогда уже не достигал тех вершин, что при Карле. Но как бы там ни было, присутствие наше на коронации представлялось само собой разумеющимся, и мы занялись необходимыми приготовлениями к отъезду.
На дворе уже стоял апрель. Дочери Карлотты исполнилось два месяца, так что ей о Лондоне думать не приходилось. Харриет тоже не поехала. Должно быть, она впервые в своей жизни пропускала такого рода событие, но, мне кажется, тут начал давать знать о себе возраст, все-таки она была на несколько лет старше моей бабушки.
Никогда еще из Эверсли не отправлялась столь большая компания: бабушка с дедом, мои родители, дядюшка Карл и я.
— Дамми, — заметил дядюшка Карл, — тебе будет весьма полезно увидеть хотя бы кусочек жизни.
— Она еще слишком мала, Карл, — сказала матушка. — И зовут ее, между прочим, Дамарис.
— А я разве спорю? — парировал дядюшка Карл. — Еще с тех пор, когда держал ее, совсем кроху, на руках, я помню, что нельзя называть маленькую Дамми «Дамми»
Матушка раздраженно щелкнула языком, но не рассердилась. Было в дядюшке Карле что-то невыразимо привлекательное. Он на несколько лет младше матушки, и иногда, вспоминая былые дни, она рассказывала мне, как безумно любил ее отец Карла и как, казалось, почти не замечал ее.
«Но пришло время, и все переменилось», — проговорилась она как-то. Я почувствовала недосказанность в ее словах, но когда спросила, что она имела в виду, матушка лишь сжала губы и ни единой фразой не обмолвилась больше на эту тему. «Тайны, — подумала я. — Семейные тайны. Вероятно, и я в один прекрасный день буду посвящена в них».
Итак, мы двинулись в Лондон. Отъезд наш сопровождала веселая суматоха. Если бы Эдвин был дома, он, несомненно, сыграл бы немаловажную роль в этой церемонии. Бабушка горевала, что он сейчас на службе, за границей. Мы, однако, восторга своего не скрывали.
— Если не веселиться на коронации, то когда же? — заметил дед. — У тебя появился новый монарх, и ты с чистой совестью можешь тешить себя мыслями о том, как хорошо будет теперь жить. Так что такой момент, как коронация, упускать нельзя.
Выехали мы в самом приподнятом состоянии духа, вся семья плюс шестеро слуг, да вдобавок три лошади с поклажей — надо же нарядиться, когда пойдем ко двору.
Я во все глаза смотрела на птиц. Я знала, где и кого можно увидеть: иволгу — на открытом пространстве, свиристелей — всегда возле деревьев, горлиц — в лесу. В это время года я любила слушать их веселое пение — бедняжки так радуются, что зима, наконец-то, кончилась.
Я сказала матушке, что для меня счастье просто слышать птиц. Она ответила мне теплой одобрительной улыбкой. Позже я расслышала, как она негромко шепнула бабушке:
— Дамарис, я уверена, никогда не даст мне повода для беспокойства.
А бабушка ответила:
— Не зарекайся, Присцилла. Беда иногда приходит оттуда, откуда ее меньше всего ждешь.
— У вас сегодня странное настроение, матушка.
— Ты права, — согласилась бабушка. — Это, должно быть, оттого, что мы все едем в Лондон. Мне невольно вспоминается побег Карлотты.
— О, как я благодарна Господу, что все уже позади!
— Да, с Бенджи она в безопасности.
— И теперь у нее есть ребенок, а он способен образумить даже Карлотту.
Они замолчали и всю дорогу, покуда не показались серые стены лондонского Тауэра, не проронили больше ни слова.
Прибытие в Лондон — событие, всегда волнующее. На улицах бурлит жизнь, кругом шум, гам. Я никогда еще не видела столько народу, сколько в Лондоне, не похожих друг на друга людей, об образе жизни которых мы, деревенские, можем лишь догадываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44