Я стал спускаться вниз по тропинке. Ребята были уже далеко впереди. Согревшийся Мерабчик сладко спал на моей груди и с упоением посасывал мой большой палец.
«Дорогой Саргис!
Вот уже месяц, как я на границе. Когда вы провожали меня… Впрочем, расскажу-ка, брат, тебе все по порядку…
Поезд Тбилиси – Батуми, словно старик астматик, останавливается на каждом шагу – в Дидубе, Мцхета, Дзегви, Гори, Скра, Агара, Карели, Хашури – и так до самого Батуми. Стоит, стоит, потом вдруг рванет так, что на верхних полках не останется ни одного чемодана, пробежит немного, опять станет…
В купе было трое (четвертого, который до самого Кобулети не проронил почти ни одного слова, я не считаю): я, некая дама, сменившая в пути восемь халатов, и молодой лысый человек – как потом выяснилось, председатель одного из колхозов Батумского района, весьма остроумный и приятный собеседник.
Лысый начал с дамы.
– Вы в Батуми едете? – спросил он.
– Да, в Батуми. Люблю море поздней осенью. Народу мало, тишина, спокойствие, – охотно ответила она.
– В таком случае вам следовало поехать туда в январе. Зимой, знаете, на море вообще никого нет.
Дама подозрительно взглянула на лысого, но лицо его выражало такое простодушие и даже наивность, что дама успокоилась.
– А вы куда? – обратился лысый ко мне.
– И я в Батуми.
– На отдых?
– Нет, на военную службу, в армию.
– Вы? В армию?! – воскликнул председатель.
– А что в этом такого?! – удивился я.
– Ну, знаете!.. Может, началась война? Так вы скажите прямо!
– Так я же иду не воевать…
– Афанасий мое имя! – подсказал лысый. – А как ваша фамилия?
– Мдинарадзе. Владимир Мдинарадзе. Писатель, – отрекомендовался я, подчеркнув последнее слово.
– Что вы говорите! Я принял вас за шофера!
– Нет, я писатель.
– Очень, очень приятно! Значит, это вы писатель Мдинарадзе?
– Да, я.
– Ваши стихотворения мой сын знает наизусть, даже читает их на школьных вечерах и олимпиадах.
– Которые, например? – поинтересовался я.
– Вот эти:
Что за милый поросенок! Что за носик! Что за губки! Не к лицу же поросенку Свинские его поступки.
Приятно слышать! Благодарю вас! – сказал я.
– Вам жмут туфли? – спросил вдруг председатель у дамы.
– Не говорите! Измучили меня мозоли! Как вы догадались?
– Очень просто. Раз женщина разулась в мужском обществе, значит, ей жмет обувь! Бедная моя мать! Ей тоже сильно жали туфли, но она принципиально не разувалась! Оттого-то она и умерла!..
Дама, почувствовав подвох, испытующе уставилась на председателя. Тот сидел в позе уставшего ангела и с искренним сочувствием взирал на ноги нашей попутчицы.
– Так зачем вы пошли в армию? – продолжил лысый ДОПРОС:
– Хочу написать книгу о жизни пограничников.
– О, это будет трудно!
– Почему?
– Да потому, что жизнь на границе трудная и однообразная. Наш колхоз входит в пограничную зону, так что верьте моему слову.
– Давно вы в председателях?
– Будь проклят тот день, когда меня избрали! Уже три года.
– Чем же вы недовольны?
– Гм, чем!.. Вот взгляните на этого человека, – председатель показал на верхнюю полку, где лежал тот самый тип, молчальник, – спит себе спокойно, храпит вовсю. И снятся, наверно, ему радужные сны, красивые женщины, накрытый стол… Ну и храпит же, подлец, прямо как пилой по нервам!.. Да, снятся ему разные приятные вещи… А я что? Вот уже два месяца только и вижу во сне, как льет проливной дождь, как распускаются и зеленеют чайные кусты, как мы собираем чай, как сдаем лист государству, выполняем и перевыполняем план… Вскакиваю ошалелый от радости, подбегаю к окну… Какой там дождь! Горит земля… Гибнет чай…
Человек на верхней полке храпел все громче и громче, – казалось, действительно пилят дерево.
– Может, попросить проводника – пусть переведут его в другое купе? – вмешалась дама.
– Не станет же он ради нас пилить весь поезд! – ответил председатель и тут же продолжал, обращаясь ко мне:
– Да, насчет границы… Помню, участки деда моего Геронтия и соседа Георгия Горджомеладзе разделял низенький плетень. А по самой середине плетня рос старый ясень. Он и погубил обоих. Георгий клялся и божился, что ясень посажен еще его отцом. Улучив минуту, он разбирал и переставлял плетень так, что ясень оказывался в его дворе. Утром дед Геронтий, увидя результат ночного разбоя, вырывал из плетня кол и мчался к Георгию. Поинтересовавшись, каким образом ясень, посаженный еще его, Геронтия, отцом, вдруг оказался на чужой территории, и не дожидаясь ответа, он хватал Георгия колом по голове. Пока жена Георгия с воплями и проклятиями приводила в чувство поверженного супруга, ясень вновь оказывался во владениях деда. Спустя неделю оправившийся Георгий подкарауливал деда Геронтия и огревал его колом так, что тот отлеживался несколько дней. А ясень все эти дни красовался в лагере неприятеля… Так длилось до тех пор, пока дед Геронтий и сосед его Георгий вконец не перекалечили друг друга. А ясень стоял себе спокойно и, как говорится, в ус не дул…
Председатель умолк, извлек из сумки бутылку коньяка «Варцихе» и поставил ее на столик.
– Потом? – спросил я.
– Выпьем по одной! – предложил он, откупоривая бутылку. Мы выпили.
– На чем я остановился? – спросил председатель.
– Ясень в ус не дул, – напомнил я.
– Да. Весной, как положено, распускались на нем листья, осенью, как положено, опадали. А плетень оказывался то по одну сторону от него, то по другую… Выпьем еще по одной.
Дама встала и направилась к двери.
– Идете менять халат? – спросил председатель.
– Слушайте, как это вы успеваете следить за всеми? – взорвалась вышедшая из терпения дама. – И халат, и туфли мои, и дед Геронтий, и плетень какой-то!
– Что же мне делать, уважаемая! Председатель обязан все знать, все успеть, иначе кто выполнит план, который висит на моей шее? Вы, что ли?
– Вы бы лучше додумались выйти и дать мне возможность переодеться! Должна же я заснуть?
Еле сдерживая смех, я быстро вышел. За мной последовал председатель.
– Кажись, переборщил, а? – спросил он.
– Ничего, сойдет. А как кончилась та история?
– Какая?
– С ясенем.
– О, кончилась она смешно. Утром скончался Георгий Горджомеладзе, а вечером отдал богу душу дед Геронтий. В один и тот же день! Отец мой, Титико, был тогда молодым. За ночь он и срубил, и обтесал, и выстрогал тот ясень и с помощью соседских парней сколотил два отличных гроба – для деда Геронтия и дяди Георгия. Похоронили их в один день, на одном кладбище, рядом друг с другом. С тех пор вдовушки жили душа в душу и преставились обе в один год…
– А сыновья?
– Ничего. Жили в мире и согласии. Из остатков ясеня отец смастерил два пандури. Один оставил себе, другой подарил сыну Георгия – Луке…
– Как же сыновья разрешили пограничный конфликт?
– Мирно. Ясень-то, представьте, прижился на старом корню, да так раздался вширь, что и не обхватишь! Плетень мы подвели к дереву точно посередке. Так что ясень нам не мешает. Граница, дорогой мой, дело сложное, ох и сложное!.. Ну, хватит, пора спать!..
Я приоткрыл дверь в купе и чуть не задохнулся от смеха: на верхней полке, свесив голые ноги и повязав голову полотенцем, сидел наш молчальник. Лицо его выражало муку и изумление. Купе дрожало. Колыхался абажур ночника.
– Вы видели когда-нибудь, чтобы так храпела женщина? – простонал верхний пассажир. Это были первые и последние слова, произнесенные им за все время нашего путешествия.
Было за полночь, когда меня кто-то разбудил:
– Проснитесь, проснитесь, уважаемый Владимир!
Я вскочил. Над головой стоял радостно возбужденный председатель.
– Дождь! Дождь пошел, дорогой Владимир!
– Поздравляю! Но стоило ли из-за этого будить меня?
– Извините, дорогой! Такая это для меня радость!.. Думал, вам также будет приятно… Спите, пожалуйста.
– Как же, заснешь теперь! Напугали человека!
Афанасий понял, что я шучу, весело хмыкнул и разлил оставшийся коньяк.
– За дождь, дорогой Владимир! За дождь, который поит землю, дарит жизнь траве, моет черепицу, растит кукурузу, одним словом, за живительный дождь! – сказал председатель и, чокнувшись со мной, выпил.
– Мне казалось, что в наших краях скорее следует радоваться солнцу, чем дождю.
– Это как когда. Прошлым летом я только и мечтал, что о солнце… Сгнило все от постоянных дождей…
– Ну, спасибо, разбудили меня, иначе где бы я видел такой ливень! – поблагодарил я председателя. И действительно, дождь лил как из ведра. По оконному стеклу струились потоки воды.
– Был случай… Послушайте: дожди в прошлое лето сыграли с нами злую шутку, таких дождей, наверно, не бывало даже при Ное, начисто затопило, снесло все наши посевы и пашни!.. Иду я как-то утром в контору под проливным дождем, навстречу – колхозник наш, с мотыгой на плече. «Куда тебя несет, – спрашиваю, – в такой ливень?» – «Иду, – говорит, – в Кобулети». – «Что ты там потерял?» – спрашиваю. «Пашню, – говорит, – мою дождем смыло и в Кобулети занесло, иду, – говорит, – туда на прополку!» Шутит, сукин сын, а мне не до шуток… Чуть-чуть дождь перестал, пошел я в горы, – пчел мы там летом держали. Пришел – не дай бог увидеть такое: из ста ульев – семидесяти как не бывало! Залило водой! К полуночи вернулся в село, набатом поднял всех на ноги, собрал собрание.
– В чем дело, председатель? – спрашивают крестьяне.
– А дело в том, дорогие мои, что погибло семьдесят наших ульев! – отвечаю.
Встает тогда Папино Иремадзе – известный по всей округе сквернослов – и говорит:
– Тут семьсот семей человеческих погибает, председателю на это наплевать, а из-за семидесяти паршивых ульев он нас в полночь с постели согнал!
Я расхохотался. Афанасий продолжал:
– Смешно, конечно. Сболтнул глупость вредный мужик, наплел чистую ересь! Богаче нашего села, пожалуй, и не сыщете в этом крае. Чего только у нас нет – цитрусы, чай, кукуруза, фасоль, вино!..
– Чем же ваш Папино был недоволен?
– А черт его знает! Не мог человек прожить дня, чтобы не съязвить! Поверите, я даже боялся выступать на собраниях! Все село его ненавидело. Доносчик, завистник, интриган, – многих он погубил, многих перессорил… Люди сторонились и боялись его…
– Как же народ встретил его слова? Насчет пчел.
– Как? Поднялся смех, шум, гам… Знали ведь его паршивый характер… Одним словом, сорвалось собрание…
– Что было дальше?
– Да ничего… Два месяца тому назад умер он. Вздохнули мы свободно… А все же жаль человека – глупой смертью погиб… Повел он в Махарадзе лошадь подковать. Может, слышали, знатные кузнецы там живут, братья Керкадзе. И вот, взял несчастный коня за ногу, а конь лягнул его так, что кишки вывернул наизнанку. Не успели донести бедного до больницы, – кончился по дороге… Что ж, не оставлять же покойника без присмотра, родни-то у него никакой… Послал я за трупом колхозный грузовик… Переезжая по броду Бжужисцкали, чуть было не уронили в воду гроб, – ударило волной, с трудом удержали… Хоронили покойника в воскресенье. С утра зарядил дождь – к вечеру село походило на затопленный остров… Еле добрались до кладбища. Стали опускать в могилу гроб – лопнула веревка! Гроб рухнул в яму вверх дном… Плюнули тут мужики: собаке, говорят, собачья смерть! Махнули рукой и разошлись… Пришлось мне одному, под проливным дождем, засыпать могилу… Не дай бог восстановить против себя народ!.. Жалко ведь, как никак – человек умер… Но народ тоже по-своему прав…
– Мда-а, – согласился я, – ничего не скажешь…
– Эх, многое еще можно вспомнить, да поздно уже… А вам вот что я скажу: граница хороша, а наше село не хуже! Приезжайте к нам, поглядите на людей и на жизнь нашу. Авось и про нас захотите написать…
– Обязательно приеду!
– Напишите, как пустеет село, как бежит в город наша молодежь.
– Напишу!
– Будем очень вам благодарны…
Дождь все лил и лил. Председатель выглянул в окно:
– Да хватит тебе, я же о дожде просил, не о потопе!
С верхних полок доносился стройный храп в два голоса…
– Спокойной ночи! – сказал председатель и погасил свет.
На вокзале меня встретил сам подполковник Розаринов. Спустя полчаса я уже сидел в его кабинете. Подполковнику на вид было лет пятьдесят. Энергичный, живой и очень симпатичный, он за пятнадцать минут успел рассказать несколько детективных сюжетов, кучу анекдотов, набросать краткий план моей будущей книги и даже определить, сколько в ней ориентировочно будет страниц. Правда, было несколько затруднительно подыскать заглавие для книги, но он обещал подумать и об этом. Потом подполковник куда-то позвонил.
– Сейчас принесут полный комплект обмундирования, объяснил он и стал внимательно разглядывать меня.
Минут через пять в кабинет внесли несколько ящиков.
– Раздевайтесь!
– Может, закроем дверь? – попросил я.
– К чему? Женщин здесь нет, а если вы меня стесняетесь, могу выйти, – улыбнулся подполковник.
– Ради бога, не беспокойтесь!
Я сконфуженно стал раздеваться. Но настоящий позор я испытал, когда начал примерять брюки! Проклятое мое пузо! Наконец мне все же удалось кое-как втиснуться в них. Розаринов вздохнул с облегчением.
– Вот вам хромовые сапоги, две пары белья, фуражка погоны, пояс… Что еще? Да, шинель будет дней через десять, а пока вот телогрейка… Подпишитесь, пожалуйста здесь…
Мне была уготована еще одна мука – надевание сапог Выдержав и эту пытку, я предстал пред очи подполковника в новом своем облике.
– Вот это я понимаю! – воскликнул он. – Я на вашем месте никогда бы не расставался с военной формой!
– Так оно, наверно, и будет, товарищ подполковник, ответил я, – сапог, по крайней мере, мне снять никогда не удастся!
– Ерунда, батенька! Через два дня они сами снимутся! – успокоил меня подполковник и дружески хлопнул по плечу:– Решено, едете в село!
Он поднял телефонную трубку и назвал номер.
– Здравствуй, Чхартишвили!
………………………………………..
– Отлично!
………………………………………..
– Направляем к тебе писателя Мдинарадзе. Знаешь его? Да, да, «Я, бабушка, дедушка» и так далее… На два месяца, заместителем по политчасти.
………………………………………..
– Пусть Королев не волнуется, Мдинарадзе будет нештатным замполитом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23