Я теперь вижу ее так четко, словно между нами нет расстояния в сотни метров. Ну вот, теперь поговорим, красавица!
– Здравствуй, девушка!
– Здравствуй, парень!
– Как тебя звать?
– Зачем тебе мое имя?
– Просто так, хотелось знать, какое оно – грузинское?
– А тебя как зовут?
– Меня? Автандил. Только об этом никто не должен знать, это военная тайна!
– Хорошо, парень, никто не будет знать.
– Сколько тебе лет, девушка?
– Как по-твоему?
– Девятнадцать, двадцать, двадцать один. Да?
– Да.
– Что ты тут делаешь целыми днями? Смотришь и смотришь на меня. Может, я нравлюсь тебе?
– Очень нравишься!
– Но ведь у тебя есть муж!
– Есть. А ты мой побратим.
– Как?!
– Побратим, брат мой!
– А-а-а… И не надоедает тебе сидеть вот так целый день и смотреть на нас?
– Нет. Я смотрю на вас, на моих братьев и сестер, и мне так хорошо с вами… Может, я мешаю вам?
– Нет, что ты! Без тебя было бы так скучно… Ты очень красивая.
– Знаю. И ты очень красивый.
– Это тебе так кажется.
– Нет, не кажется. У вас все красивое. Разве не так?
– Так. А у вас как?
– Как видишь…
– Хочешь утешить меня?
– При чем утешить? Село-то ваше – часть нашего, одна земля, одно небо… Вот только неухоженное оно…
– Да, ты прав.
– А старушка эта – свекровь твоя?
– Свекровь.
– Зовет тебя домой?
– Зовет.
– Ты уйдешь?
– Уйду.
– Завтра придешь?
– Приду.
– Ну, до свидания!
– До свидания, брат!
– Пиши, Петро: жена учителя закончила наблюдение за нашими постами. Появился американский «джип», из него вышли два офицера, направились к зданию заставы… Пишешь, Щербина?
– Пишу, мать их за ногу, пишу! – вздохнул Петро. Вдруг на той стороне раздались крики, свист, улюлюканье.
Из кухни аскеров вырвалась огромная кавказская овчарка и во весь дух помчалась к селу. Собака держала в пасти говяжью ляжку. За овчаркой бежал повар с топором в руке, за поваром – аскеры. Перспектива остаться без обеда удваивала силы преследователей, – они стали настигать собаку. Тогда овчарка вдруг повернула к морю. Аскеры с криком последовали за ней. Собака с разбега бросилась в воду, взметнув фонтан брызг, сделала несколько шагов, потом обернулась и угрожающе зарычала. Аскеры в нерешительности остановились. Повар оказался смелее: он стал медленно приближаться к овчарке. Плыть дальше собака не решалась. Она поняла, что борьба проиграна и придется расстаться с мясом. И тогда случилось непредвиденное: собака с мясом в пасти перемахнула через линию границы, отряхнулась, улеглась на нашей территории и принялась спокойно уплетать отвоеванную ляжку. Иногда она поднимала голову и вызывающе смотрела на аскеров, словно спрашивая: «Ну что, почему вы не идете сюда?» Покончив с ляжкой, овчарка еще некоторое время пробыла на нашей земле, а потом, убедившись, что аскеры ушли, не спеша отправилась восвояси.
– Эй, что там произошло? – окликнул нас подошедший Пархоменко.
– Ничего особенного. Собака ихняя перешла.
– Спустить Танго? – спросил Пархоменко.
– Куда твоей Танго до того пса – за пять минут полкоровы сожрал! – ответил Щербина.
Пархоменко ушел.
Все вокруг дышало спокойствием. Я передал бинокль Щербине, вошел в комнатенку на вышке, присел на табуретку и закурил…
…Граница… Ни с чем не сравнимое чувство вызывает она в человеке! Необозримы просторы нашей Родины, и на тысячи километров протянулись границы ее – через горы и долины, через моря и океаны, через леса, болота, скалы, пустыни… Сколько же их, застав, постов, шлагбаумов разбросано вдоль этих границ, десятки тысяч пограничников охраняют их… Ты – один из этих людей, пограничников. По сравнению с несметной их армией ты – песчинка, муравей, обыкновенная точка. И все же ты стоишь на своем крохотном участке смело, гордо, чувствуя в себе огромную силу, непреодолимую мощь. Преклонив колено перед святым знаменем, ты принимал присягу. Ты поклялся народу, себе, своей совести – отдать жизнь за счастье своего народа. Ты отвечаешь за судьбу двухсот миллионов твоих братьев и сестер. Они безмятежно спят, доверив тебе жизнь свою и своих детей. Ты – их надежда. Глядя на тебя, враг не решается пролить кровь наших людей, ограбить их дом. Ты владеешь оружием, в крохотном белоголовом патрончике которого сконцентрирована сказочная сила. Ты – бог, владыка судеб человеческих… Да, великое это дело – быть солдатом моей армии, хозяином границы моей земли. И если ты думаешь иначе – грош цена тебе и твоей жизни!..
– Джакели, готовься к интервью! К нам пожаловал классик! – оборвал мои мысли Щербина.
Я подошел к перилам. По тропинке, сложив руки на спине и расстегнув ворот гимнастерки, медленно поднимался лейтенант Мдинарадзе. Вскоре он подошел к вышке и стал карабкаться по лесенке.
– Встретим! – сказал Щербина. Он застегнул гимнастерку, выбросил сигарету и повесил на плечо автомат. Я поднял крышку люка. В люке показались сперва седая голова лейтенанта, потом его вспотевший лоб, потом – раскрытый в улыбке до ушей рот и, наконец, он сам.
– Здравствуйте, ребята! – поздоровался лейтенант и сел. Я и Щербина стояли вытянувшись. Мдинарадзе, вдруг вспомнив о своем офицерском звании, вскочил и, согнав с лица улыбку, вытянулся тоже.
– Товарищ лейтенант! За время дежурства на нашем участке происшествий не было! Старший наряда рядовой Джакели!
– Никаких происшествий? – спросил Мдинарадзе разочарованно.
– Так точно, никаких! – ответил я.
– М-да-да. Садитесь, пожалуйста! – попросил нас Мдинарадзе.
Мы удивленно переглянулись.
– Ах, да… Здравствуйте, товарищи! – поправился писатель.
– Здравия желаем, товарищ лейтенант! – гаркнули мы. Мдинарадзе вконец растерялся.
– Вольно, – вспомнил он наконец спасительную команду. Мы свободно вздохнули.
– Эй, вы, чего там разорались? – донесся снизу голос Пархоменко. Мы втроем подошли к перилам. Увидев офицера, Пархоменко прикусил язык и вытянулся. Воспользовавшись этим, Танго легко вырвала у него поводок и бросилась к лестнице. Я быстро захлопнул люк.
– Кусается? – спросил Мдинарадзе.
– Ест с костями! – ответил Щербина и тут же крикнул Пархоменко:– Убери собаку!
С большим трудом Пархоменко удалось справиться с Танго. На вышке наступило неловкое молчание. Мдинарадзе не знал, с чего начать разговор. Он достал из кармана и протянул нам коробку сигарет «Кент>:
– Угощайтесь!
Я бы с удовольствием взял две сигареты, но не посмел. Мдинарадзе, угадав, улыбнулся:
– Бери, бери! Впрочем, я возьму пару, остальные оставьте себе. У меня их много…
– Что вы, не надо… – смутился я.
– Бери, говорю! И подай-ка, пожалуйста, бинокль.
С минуту он всматривался в село, потом опустил бинокль.
– Ничего не вижу!
– Вы посмотрите через стереотрубу. Вот сюда, пожалуйста! Мдинарадзе пристроился к стереотрубе.
– О, это другое дело! – воскликнул он. – Объясни-ка, пожалуйста, что там у них…
– Вправо деревянное здание – это их застава. Видите? Идут занятия. Это аскеры. А вот офицер.
– Вижу, в зеленых брюках навыпуск… А что это за примитивные винтовки?
– Американские, десятизарядные.
– И это хваленое американское оружие?
– Нет. Туркам они дают старые винтовки… У самих-то гораздо лучше…
– Понятно!
– Вон там, слева – дом старосты.
– Какой же он староста, не мог даже застеклить окна! Я пожал плечами.
– Дальше стоит дом под черепицей. Там живет учитель.
– А школа?
– Есть. Начальная.
– Чему же там учат?
Я не знал программу начальных школ в Турции и поэтому промолчал.
– А что там, на берегу?
– Кофейня. Чуть дальше – школа.
– Где же люди?
– На работе. У лих посевы вон за той горой.
– Электричества нет?
– Мда-а, плохо живут…
– Плохо, – согласился я.
– Не переходят к нам?
– Не знаю… Я второй год здесь служу, пока никто не переходил…
– Наверно, боятся…
– Кого?
– Ну, как их, аскеров своих!
– Наверно…
– А село красивое!
– Красивое!
– Смотри-ка, какой пляж, какое побережье! А скалы! Стоят, словно корабли! Красота! Как твоя фамилия?
– Джакели, товарищ лейтенант!
– Так вот, Джакели, все это когда-то было нашим – отсюда и во-о-н до тех пор!.. И лазы – наши братья, они по-мегрельски говорят. Ты слышишь их?
– Иногда, когда они спускаются к ручью.
– Понимаешь?
Я отрицательно покачал головой.
– Сколько тебе лет?
– Девятнадцатый.
– А тебе? – обратился Мдинарадзе к Щербине.
– Столько же, товарищ лейтенант!
– Женаты?
– Пархоменко женат, – ответил Петро.
– Кто такой Пархоменко?
– А вот, который с Танго…
– А Танго кто?
– Танго – собака.
– Кто ей дал такое имя?
– Зудов.
– Кто же это – Зудов?
– Товарищ лейтенант, список нашей заставы хранится у майора Чхартишвили! – улыбнулся Щербина.
– А ты чего улыбаешься?
– Так просто, товарищ лейтенант! Радуюсь я!
– Чему ты радуешься?
– Впервые вижу живого писателя, как не обрадоваться! – Откуда сам?
– Из Харькова.
– И что, в Харькове нет писателей?
– Писателей сколько угодно, да мне не приходилось видеться с ними.
– Ты тоже не видел живых писателей? – спросил Мдинарадзе меня.
– Видел. И живых, и мертвых.
– А приходилось ли тебе видеть писателя полуживого-полумертвого?
«Вот же вы передо мной!» – хотелось мне ответить, но я промолчал.
– Какое у тебя образование? – продолжал расспрашивать Мдинарадзе.
– Среднее.
– Почему не поступил в институт?
– Не впустили, товарищ лейтенант!
– Ради бога, не зови меня лейтенантом, мне все кажется, что это к кому-то другому обращаются.
– Постараюсь, уважаемый писатель!
– Мое имя – Владимир… Так почему тебя не приняли…
– Срезался я, уважаемый Владимир.
– Куда поступал?
– На медицинский.
– О, это дело трудное… А в другой институт не пытался?
– Нет.
– Когда кончаешь службу?
– Через год.
– Вернешься – приходи ко мне. Помогу подготовиться.
– Спасибо!
Мдинарадзе опять вооружился биноклем. – Уважаемый лейтенант, – заговорил вдруг Щербина, – вы добровольно пошли в армию?
Мдинарадзе внимательно взглянул на Щербину, словно хотел убедиться, не шутит ли он. Но Щербина выглядел вполне серьезно.
– Да, добровольно. А что, стар я для армии, да?
– Да нет, я не потому… А зачем вы пошли в армию, хотите написать про нас?
– Хочу, дорогой Щербина, если получится…
– В том-то и дело, товарищ лейтенант, что не о чем писать! Здесь каждый день похож на предыдущий… Второй год я служу, и хоть бы один выстрел с той стороны раздался!.. В газете пограничной пишут – там поймали кого-то, там сбежал кто-то… А у нас что? Молла орет, офицер солдат муштрует, рыбаки ловят рыбу, учитель возится со своими птенчиками, да глупый аскер сидит в своей яме… Одно и то же, одно и то же… Вот только девка тут красивая, учительская жена, да и на нее смотреть Джакели не разрешает!.. Скука…
– Да ты, брат, оказывается, вояка! Что может быть лучше мира, тишины да спокойствия?!
– Что вы, при чем вояка! Просто, раз человек служит на границе, должен же он хоть краешком глаза увидеть живого нарушителя? Я уж не говорю – задержать!
– Успеешь, успеешь, Щербина! И увидишь, и задержишь!
– Куда там…
– Поверь мне! Вот увидишь, за эти два месяца поймаем мы с вами не меньше четырех шпионов! А потом я напишу книгу про вас – про тебя и Джакели.
– И про Пархоменко тоже, прошу вас! Извелся парень со своей Танго! Шутка ли, возиться с таким страшилищем! Вот уж чья жизнь действительно висит на волоске, так это бедного Пархоменко!
– Обязательно напишу и про Пархоменко!
– Уважаемый писатель, – продолжал Щербина, – вот мы вчера поспорили… в казарме… – Он замялся.
– О чем? – заинтересовался Мдинарадзе.
– О вас… То есть, не о вас лично, а вообще о писателях.
– Ну-ну?
– Ребята доказывали, что каждый писатель немного того… чокнутый!.. Это правда?
– А ты как думаешь? Вот я, например, похож на чокнутого?
– Да пока как будто нет…
Мдинарадзе захохотал, улыбнулся и я, наконец засмеялся сам Щербина.
– Потом мнения разделились. Королев, Арбузов, Иванов и Дзнеладзе доказывали, что быть писателем – проще простого: пришел, увидел, написал, напечатал, получил деньги и пошел домой… Другие говорили (Джакели в этой группе), что писать – дело очень сложное и трудное… Так как вы думаете – трудно быть писателем?
Мдинарадзе сел на табуретку, попросил у меня собственную сигарету, сильно затянулся и надолго задумался. Потом заговорил тихо, словно про себя:
– Как тебе объяснить, дорогой мой!.. Трудно ли быть писателем?.. – Он раскрыл левую ладонь и стал правой рукой загибать пальцы. – Пушкина убили… Лермонтова убили… Лорку убили… Илью Чавчавадзе убили… Чехов умер от чахотки… – Он продолжал загибать пальцы на правой руке: – Важа Пшавела умер от чахотки… Хемингуэй застрелился… Стендаль свалился на улице… Представьте: идет по пустыне странник. Жара. Песок раскаленный… И начинает странник рыть колодец… Роет день, другой… А обнаружится ли в том колодце вода – он сам не знает… так и труд писателя…
Щербина, вытаращив глаза, смотрел то на меня, то на Мдинарадзе.
– Понятно? – спросил лейтенант.
– Все понятно! – ответил Щербина.
– Хорошо, если понятно…
Мдинарадзе встал, откинул крышку люка, ласково потрепал Щербину по щеке и стал спускаться по лесенке.
Мы живем в двухэтажной казарме, по пять-шесть человек в комнате. Время подъема и отбоя на границе установлено не для всех одинаковое: дежурившие днем спят ночью, те же, кто был в наряде ночью, отсыпаются днем. Так что увидеть всю заставу в сборе невозможно, – разве только во время тревоги.
…Сентябрь на исходе. Вот уже неделю льет дождь – противный, надоедливый, без конца и начала, льет, не переставая, днем и ночью. Дождь проникает всюду, даже через прорезиненные дождевики и высокие резиновые сапоги. Сыреют спички, сигареты, постель, одежда. Сам воздух вокруг пропитан сыростью. Мы изнемогаем. Хочешь не хочешь, без конца приходится восстанавливать КСП, поднимать поваленные столбы, натягивать оборванные провода, укреплять идущие в гору ступени – каждое утро, каждый полдень, каждый вечер. Ночь – темная, черная, хоть глаза выколи… Грязь – красная, липкая, густая, клещами хватающая за ноги…
Холодные потоки воды, от которой нет спасения… И сонливость, смыкающая одеревенелые веки… Ах, как хочется спать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23