А так они лишь осмотрели здание, которое нашли более просторным и новым, чем тэвистокская биржа, куда она дважды в месяц отправляла Дикона Пинни.
День был прохладный, солнце садилось за гаванью, обмелевшей в часы отлива настолько, что большие пароходы становились на якорь в трех милях от берега. В мрачном настроении они возвращались в гостиницу, погруженные каждый в свои мысли, почти не разговаривая. Софи не могла заглянуть в будущее дальше этой минуты, представить их жизнь друг без друга. Ее преследовали воспоминания: ослепительные картины счастливых дней, проведенных с ним в ее саду, той ночи в ее девической комнате, и очень редко она вспоминала, за что полюбила его. Но в то же время они были такими разными. При других обстоятельствах они бы никогда не выбрали друг друга и, уж конечно, не поженились. Они могли бы увлечься друг другом, но здравый смысл и чувство самосохранения не позволили бы им заключить брачный союз.
И все же это произошло, и вот теперь каждый из них старается взглянуть правде в лицо и не убить другого своей холодностью. Ужасается ли он так же, как она? Или таит в сердце надежду, что когда-нибудь, вопреки логике и пропасти, разделяющей их в глазах общества, они сумеют сделать так, что брак их станет настоящим?
Они обедали в гостинице, в отдельном кабинете. Софи проголодалась, еда была замечательной, но, по мере того как приближалась ночь, разговор их, и без того не слишком оживленный, становился все более отрывистым и напряженным. Софи поймала на себе его взгляд, и он не понравился ей своей задумчивостью. Коннор чего-то ждал, и ей не составило большого труда догадаться, чего именно. К концу обеда ее нервы были натянуты до предела, но она не вставала из-за стола, а сидела, потягивая разбавленное вино, и думала, как бы затянуть этот момент до бесконечности. Что-то в выражении его лица убедило ее, что он чувствует ее беспокойство, и это его забавляет.
– Мое слово тоже имеет значение! – неожиданно взорвалась Софи.
– Только в первый раз, – парировал Кон, прекрасно поняв, что она имеет в виду.
– Потому что теперь ты мой господин и хозяин?
– Ты уловила суть.
– Не дождешься!
Оба вскочили, оттолкнув стулья, с видом дуэлянтов, готовых поднять пистолеты.
– Если ты намерен продолжать обсуждение, думаю, лучше сделать это в номере, подальше от чужих глаз и ушей.
– Ты сама вынудила меня отвечать тебе.
Позже, неподвижно замерев на своей половине кровати, разделенной посередине невидимой, но непреодолимой чертой, и притворяясь спящей, Софи предавалась невеселым мыслям о пирровых победах. Совершит ли она большую ошибку, отдавшись ему? Они женаты; неприятность – хотя ей не нравилось думать об их ребенке как о «неприятности» – уже случилась. Что из того, что они не любят друг друга? Миллионы супружеских пар живут, не испытывая любви, и не считают, что это плохо. Не пытается ли она наказать его? Да, пожалуй, но это с одной, стороны. С другой – дело в ее чувстве, в нежелании интимной близости с человеком, который сначала воспользовался ею, а после предал. Но что хорошего сулит ей подобная обидчивость в долгой супружеской жизни? Не лучше ли терпеть притворство обычного брака и надеяться, что когда-нибудь со временем, хотя бы в силу привычки, если не чего-то иного, видимость любви станет реальной любовью?
Кроме того, Софи больше не думала, как раньше, что он «воспользовался ею, а потом предал». Слова эти потеряли свою остроту, ибо она слишком часто повторяла их. Видя Коннора, не расставаясь с ним ни на один день, а теперь и ни на одну ночь, она постепенно меняла мнение о нем. Из бессовестного соблазнителя он начал превращаться в довольно привлекательного мужчину.
Она могла бы поклясться, что всю Ночь ни на миг не сомкнула глаз, если бы не настойчиво повторяемые слова Коннора: «Софи, проснись». Коннор осторожно тряс ее за плечо. Она повернулась на другой бок, чтобы взглянуть на него.
– Который час? – пробормотала она, сонно моргая.
– Еще очень рано.
– Ты уже одет.
– Пора в дорогу. Вставай и одевайся, а я пока найму коляску.
– Куда мы едем?
– Домой.
– Домой?
Он улыбнулся, но взгляд его был печален.
– Ко мне домой. В Тревитил.
* * *
Могилы шестерых Пендарвисов находились в углу заросшего, неухоженного кладбища у церкви Св. Данстона, под голым узловатым кленом: Мэри и Эгдон, должно быть, родители, судя по датам рождения и смерти, Джуд и Диггори, возлюбленные сыновья, умершие в один год, и крохотный холмик маленького Неда, «усопшего при рождении». Самой свежей была могила одиннадцатилетней Кэтрин, которая умерла через год после смерти Неда.
Коннор отошел от жены и встал по другую сторону могил с тонкими гранитными надгробными плитами, иначе Софи непременно взяла бы его за руку.
– Как они умерли? – тихо спросила она.
– Отец – от туберкулеза шахтеров, – ответил он, не глядя на нее. – Под Джудом обломилась прогнившая лестница на семидесятом уровне. Диггори утонул, когда затопило рудник. Мать… она просто умерла. От горя, так мы говорили. Но смерть была благословением для нее, потому что она не увидела, как тает Кэти. У нее было слабое сердце.
Потрясенная Софи прижала к губам руку в перчатке. Она чувствовала его боль, несмотря на свое стремление отгородиться от нее. Не хотела прощать или понимать его, но жалость и сочувствие оказались сильнее.
– Значит, – сказала она, – остались лишь ты и Джек?
– Только Джек и я.
И Джека точила изнутри та же болезнь, что унесла в могилу его отца. Она подошла к Коннору, обняла его, хотел он этого или нет – она повиновалась порыву души, – но он опустился на колени и принялся сгребать с ближайшей могилы опавшие листья. Поколебавшись, Софи присела рядом с ним и принялась делать то же самое.
Они работали молча, и, когда привели в порядок все могилы, он не сказал ни слова, лишь недолго постоял, опустив голову, потом круто повернулся и пошел к выходу с кладбища.
Она нагнала его перед узкой улочкой в ухабах и лужах, загаженной собаками и лошадьми, по сторонам которой стояла горстка накренившихся домишек. Как потом выяснилось, это была главная улица Тревитила. Он смотрел из-под ладони влево, и, проследив за его взглядом, она поняла, что Коннор смотрит на последний дом на этой улице.
– В этом доме я вырос, – с грустью сказал он, указывая на дом, вернее, домишко: маленький, уродливый, крытый камышом и сложенный из серого камня. Без сада и даже без палисадника. Низенькая дверь выходила прямо на улицу. Он посмотрел на Софи, словно ожидая от нее каких-то слов, и ей не понравилось то, как он скривил губы, когда она промолчала.
Навстречу им, постукивая палкой, семенила старушка в черном платье. Софи решила, что она слепая. Голова старушки была опущена, и она так и прошла бы мимо, не окликни вдруг Коннор ее.
– Миссис Грегг?
Она остановилась.
– Что такое? – спросила она, хмуро посмотрев на него. – Кто вы?
– Я Коннор Пендарвис. Помните вы меня?
– Коннор? – Старушка оказалась не слепая. Ее морщинистое лицо неожиданно расплылось в приятной улыбке. – Малыш Кон, умница Кон. Ну, конечно, помню. Мой Малком научил тебя всему, что знал сам, а потом ты уехал. Скажи, пошла тебе на пользу его наука?
Коннор смущенно засмеялся.
– Нет, не очень.
– Малком-то умер, слыхал? Уж восемь лет прошло.
– Знаю. Я очень сожалел, когда узнал, миссис Грегг.
Она кивнула.
– Никого не прислали на его место. Приезжает священник из Труро каждое второе воскресенье, читать проповедь. Дом викария обветшал, совсем не годится для жилья. Пришлось мне с племянником поселиться там.
Он пробормотал что-то сочувственное. Софи связала услышанное с тем, что когда-то рассказывал Коннор, и поняла, что старушка – вдова того священника, что научил Коннора читать и писать, кто подарил ему книгу о чудесном мальчике.
– Слыхал, рудник закрыли? Коннор кивнул.
– Джек мне рассказывал.
– Заодно поставили крест и на деревне. Ничего от нее не осталось, не то что прежде. Мы все ждем, покуда не перемрем. Кто это с тобой? – спросила она без паузы и повернулась взглянуть на Софи.
– Простите, не познакомил вас. Это моя жена.
Софи взяла сухую старческую руку в обе ладони и пробормотала, что рада встрече с ней.
– И мне очень приятно. – Миссис Грегг строго посмотрела на Коннора. – А ты говоришь, что все твое учение ничего не дало.
– Я был не прав, – признал Коннор, улыбаясь.
– Так зачем ты приехал сюда? – спросила она. – Проведать могилы? – Он кивнул. – Да, а больше тебе и нечего здесь делать. В твоем доме никто не живет, совсем никто. Ты правильно сделал, что уехал, малыш Кон. Ты выглядишь как джентльмен и женился на такой красивой молодой леди. А теперь правильно сделаешь, если уедешь из Тревитила и не оглянешься, потому что с ней все кончено.
Старушка неожиданно распрощалась с ними – чтобы не расплакаться, как предположила Софи, – и они смотрели вслед маленькой темной фигурке, ковылявшей по улице, пока она не скрылась за углом. В подавленном настроении они вернулись к коляске, которую оставили возле старой запущенной церкви. Коннор помог Софи сесть, и они неторопливо выехали из деревни и повернули на север.
– Давай не будем возвращаться в Труро, – внезапно предложила Софи.
– Что?
– Поедем на юг, Кон. Я хочу увидеть побережье.
В эту минуту они подъехали к перекрестку. Почему-то именно сейчас она подумала, что не помнит, когда Кон последний раз улыбался.
– Так и сделаем, – кивнул он и свернул на дорогу, ведущую к морю.
* * *
Они прибыли в Лизард, самую южную точку графства. И всей страны тоже, сказал ей Коннор с гордостью уроженца Корнуолла, а она притворялась, что слышит об этом впервые. Крохотная гостиница называлась «У Кроула» – по имени владельца, как их уверили, в противовес распространенной моде называть единственную гостиницу так же, как городок. Разместив багаж в номере, чьим единственным достоинством был балкон, с которого открывался чудесный вид на Ла-Манш, они, по обоюдному согласию, пошли погулять на утесы. Свежий сильный ветер, дувший с запада, бодрил, наполнял новыми силами. Софи стояла на краю мыса над бухтой Кайнанс, а ветер трепал ее юбки и волосы, вышибал слезу. Она закрыла глаза и представила, что он уносит все ее печали и сожаления, все ее несчастья. Если бы они могли все начать заново! Она так часто повторяла эти слова, что они превратились в заклинание. Но беды не уходят по одному нашему желанию, да еще мешало то, что она ничего не могла забыть.
И все же она не отняла руку после того, как Коннор помог ей перелезть через камни, завалившие тропу. Всякий, кто увидел бы их сейчас, решил, что они – двое влюбленных. Принял бы их за молодоженов, проводящих медовый месяц у моря. Правда, мало кто мог видеть их; путешественников, что приезжали сюда полюбоваться разноцветными прожилками на скальных откосах или полазить по пещерам, почти не было, поскольку лето кончилось. Но они оказались в проигрыше, потому что на подветренной стороне скал солнце палило, как в июле.
Было время отлива. Они обнаружили бухточку, защищенную от ветра грядой черных скал, торчащих из моря, как кривые зубы, и уселись на мягком теплом песке, любуясь набегавшими волнами. Пышные облака проплывали по небу, такому же пронзительно синему, как море. Коннор лежал на боку, подперев рукой голову. Его неподвижность и отрешенный взгляд не давали Софи наслаждаться великолепием окружающего пейзажа, потому что его печаль она переживала как свою. Ей хотелось оградить его от скорбных мыслей, развеять их, но как это сделать, она не знала. Безумием было даже желать этого.
– Расскажи мне о своей семье, – попросила она, боясь услышать в ответ отповедь. Но вместо этого он улыбнулся.
– Что ты хочешь узнать?
– Расскажи о своем детстве. Был ли ты счастлив тогда?
– Временами был.
– Братья были добры к тебе?
– Иногда.
– А родители?
– Всегда.
У нее отлегло от сердца.
– Из-за чего ты чувствовал себя несчастным – иногда?
Коннор испытующе посмотрел на нее из-под длинных ресниц, пытаясь понять, насколько искренен ее интерес. Потом сел и стал пересыпать песок в ладонях.
– Из-за того, что от меня многого ждали.
Он опустил голову, но Софи успела заметить, как насмешливо скривились его губы.
– Чего же от тебя ждали?
– Великих свершений.
Снова наступило молчание. Она вздохнула. Она не собирается по слову вытягивать его историю; если он захочет рассказать о себе, то пусть расскажет сам. Обхватив руками колени, она смотрела на белые барашки волн.
– Мы жили бедно, – наконец заговорил он вновь. – Ты видела Тревитил и теперь можешь себе представить, что это значит. – Он бросил на нее быстрый взгляд, и Софи поняла, что он подумал то же, что и она: даже после увиденного она не в состоянии представить всех тягот и испытаний, выпавших на долю семьи Пендарвис. – Практически все в деревне работали на оловянном руднике, включая женщин и детей. Моя семья не была исключением. Когда цена на руду поднималась, мы жили хорошо, когда падала – голодали.
– Ты работал на руднике?
– Нет, я не работал. Я говорил тебе, что был особым ребенком. Младшим в семье, любимчиком. Я ходил в школу, а не на рудник. А когда денег на школу не было, преподобный Грегг учил меня бесплатно. Ты видела сегодня его жену, вернее, вдову.
Она кивнула.
– Ты не возненавидел школу? – вырвалось у нее помимо воли. – Из-за того, что тебе не позволяли делать того же, что всем?
– И нет, и да. Я любил читать, любил учиться, но стыдился этого. Я старался подавить в себе чувство радости, которое испытывал от учебы, и относиться к ней как к тяжкому бремени. Так я чувствовал себя менее виноватым оттого, что не помогал семье.
– Кем они хотели тебя видеть?
– Джентльменом и ученым человеком. – Он издал короткий смешок. – Я, конечно, шучу. Мои родители были мечтатели, но не сумасшедшие. Они никогда ничего не говорили о том, кем хотели бы меня видеть. Но каждый знал, что я – их надежда на лучшее будущее. Предполагалось, что я приобрету профессию – юриста, политика, журналиста, – которая даст мне достаточно влияния, чтобы изменить порядок вещей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50