Цветы клонили отяжелевшие от дождя головки; сырой воздух пропитался их ароматом. Не срезать ли еще и делий для вазы на лестнице? Корзинка была полна; она должна… должна…
Софи очнулась и с ужасом поняла, что стоит на коленях на размокшей земле, загребая пальцами грязь. Слезы бежали по ее щекам, и она никак не могла их остановить. Она здорово испугалась; настолько потерять контроль над собой – такого с ней еще не случалось. Слезы душили ее, застилали глаза. Звук собственных рыданий потряс ее до глубины души, но в конце концов она справилась с собой. Она еще беззвучно вздрагивала, но решение уже пришло, окончательное и бесповоротное.
Она не может бросить его. Последствия не имеют значения. Ничто не имеет значения. Она потеряна для него, но вынесет все, чего бы ей это ни стоило, ради того, чтобы вновь обрести его. Она любит его и никогда от него не откажется.
Буря чувств, разразившаяся в ее душе, миновала, принеся покой. Она вытерла руки о фартук, поднялась с земли. Столько времени прошло; теперь нужно спешить – до прихода гостей осталось меньше часа. Очень хорошо, чем раньше они придут, тем скорее распрощаются, и тогда она увидит Джека. Торопливо шагая по дорожке к дому, она придумывала способы, как заставить миссис Болтон оставить ее одну и на сегодняшнюю ночь.
* * *
Коннор в этот день не вышел на работу; эта часть его жизни была закончена. Он не знал, куда себя девать. И хотя усталость давала о себе знать, он не мог уснуть. Джек чувствовал себя неважно и остался в постели, так что поговорить было не с кем. Промежуток времени с утра до шести вечера простирался перед ним томительной дорогой, выжженной и безликой, тянущейся по пустыне на тысячи миль. Ничто не давалось ему труднее, чем бесцельная трата времени, но когда он пытался использовать эти пустые часы, строя планы на будущее, в голове начинался полный сумбур. Ясными и отчетливыми были только воспоминания о Софи, о прошедшей ночи.
Слишком поздно теперь задаваться вопросом, правильно или нет он поступил, пойдя на близость с Софи. Что имело значение, так это последствия. То, что Софи стала его возлюбленной, скажется на его жизни, притом самым непредсказуемым образом. Его решение выложить о себе всю правду, которое казалось таким привлекательным в предрассветный час, выглядело не таким блестящим в беспощадном свете дня. Однако ничего не поделаешь, другого пути у него нет. Прежде чем что-то еще произойдет между ними, он должен выполнить эту чрезвычайно неприятную задачу. Он не мог представить себе возможность неудачи. Софи обладает нежной и доброй душой; следует положиться на это ее достоинство, как и на ее снисходительность и ум, и в конце концов она простит его. Ему не терпелось покончить с этим. И насколько он страшился разговора с ней, настолько жаждал признаться во всем, чтобы их отношения могли начаться с чистой страницы – уже без тайн друг от друга.
Но больше всего ему хотелось просто видеть ее. Оставалось ждать еще пять часов – целая вечность. Любовь – необыкновенное чувство, в котором переплелись восторг и мучительная тревога.
В дверь постучали. Это не Джек, тот всегда сперва открывает дверь, а потом уже стучится. Коннор поднялся с кровати и босиком, застегивая пуговицы на рубашке, пошел открывать.
Девушка, стоявшая в полутемном коридоре, казалась знакомой, но он не узнал ее, пока она не сняла с головы широкополую соломенную шляпу. Она была маленькой и похожей на эльфа; вьющиеся черные волосы почти скрывали лицо.
– Мистер Пендарвис? – спросила она нежным голоском. – Я Силон и Тиммс. Я принесла письмо, оно лежало в почтовом ящике снаружи.
Удивленный, Коннор взял письмо, мысленно отметив, что на конверте нет адреса отправителя. Должно быть, от радамантов.
– Благодарю вас.
Она зарделась и опустила глаза, теребя тонкими пальчиками ленту на шляпе. Несколько секунд прошло в молчании.
– Не хотите ли войти?
У нее была ослепительная улыбка, в чем он убедился, когда она благодарно улыбнулась и сделала несколько шажков в комнату. Он жестом предложил ей сесть на единственный в комнате стул, но она покачала головой и тихо сказала:
– Нет, спасибо. – Сидони вновь принялась теребить ленту, потом взглянула ему в глаза. – Простите, что надоедаю вам, но нельзя ли мне спросить вас кое о чем? Это касается Коннора.
Он провел рукой по лицу. Как все связано. Ему впервые пришло в голову, что, раскрывая себя, он раскроет и брата.
– Так о чем вы хотите спросить?
– О, сэр, я так беспокоюсь о нем, – торопливо заговорила Сидони. – Я знаю, он болен, но он никогда не говорит об этом; а когда я спрашиваю прямо, он отмахивается или злится. Но я должна знать. Я люблю его, мистер Пендарвис, – сказала она просто. – И хочу знать, он действительно серьезно болен?
Ее напряженная фигурка со стиснутыми кулачками и тревожными глазами была так трогательна, и это невольно заставило его осознать, что ложь Софи не единственный, пусть и совершенный из благих побуждений обман, который, как видно, оставит после себя боль в невинных сердцах женщин Уикерли. Стараясь, чтобы его слова звучали как можно мягче, он решил сказать ей правду.
– Вы знаете, что до прошлого года он работал шахтером. – Она кивнула. – И, как это часто случается с шахтерами, заболел туберкулезом легких. С тех пор он не в состоянии работать. Он был у двух врачей, и оба сказали, что не знают, чего ему ожидать. То есть выздоровеет он или нет, – объяснил он, увидев, как она побледнела.
– Но это серьезно? – спросила Сидони и, сделав над собой усилие, прошептала:
– Он может умереть?
– Это серьезно. Я молю бога, чтобы он не умер.
Она опустила голову. Он хотел взять ее за руку, чтобы успокоить, сказать, что им одинаково больно. Она взглянула на него и спросила запинаясь:
– Он говорил вам обо мне?
Он откашлялся и промямлил, не зная, что ответить:
– Он… ну… он…
– Простите, – вспыхнув, выпалила она, быстро повернулась и пошла к двери.
– Подождите, мисс Тиммс…
– Благодарю, что уделили мне время!
– Подождите.
Но она, не оглядываясь, выскочила из комнаты; он не побежал за ней, не желая смущать ее еще больше.
Коннор снова остался один, на душе стало еще тяжелее и гаже от усилившегося чувства вины. Он надорвал конверт от Радамантского общества и высыпал его содержимое на кровать. Краткое письмо председателя, оказавшееся сверху, озадачило его; он перечитал письмо дважды, прежде чем его смысл дошел до него. В письме говорилось: «Как вам известно, время для представления законопроекта ушло, однако мы решили начать задолго до новой сессии парламента кампанию в его поддержку и распространить ваш доклад. Еще раз выражаем вам благодарность за добросовестный и подвижнический труди надеемся, что наше сотрудничество в скором времени станет еще теснее».
В конверте лежала толстая брошюра в дешевой бумажной обложке с тисненным золотом логотипом Общества и заглавием внизу: «Журнал Радамантского общества, № 11, 1857». С замирающим сердцем Коннор раскрыл брошюру и нашел в ней свой доклад. Он озаглавил его: «Исследование условий труда на рудниках Корнуолла и Девоншира». Но Общество дало другое название докладу: «Англичане в опасности: свидетельства очевидца о плачевном состоянии медных рудников». Из трех рудников, на которых работал и которые описал Коннор, рудник, принадлежавший Софи, был на втором месте по опасности работы на нем. Упомянуто было все: и ужасающая жара под землей, и дряхлые лестницы, и плохой воздух, и не соответствующее требованиям врачебное обслуживание. Был даже намек на сговор между Софи и ее дядей с целью получения финансовой выгоды, поскольку его лавка была единственной на всю округу, где шахтеры могли приобрести вещи, необходимые им для работы. Этого Коннор не писал, и кое-какие слова и фразы в остальном тексте не принадлежали ему. Они взяли основные факты, раздули и драматизировали их, придав докладу тон морального осуждения Они даже упрекали викария, не называя его имени, в том, что он допустил, чтобы «подобные прискорбные факты имели место» в его приходе. Коннор упомянул социальный состав и количество населения в приходе и прочее в том же роде, включая и то, что в нем имеются две церкви, англиканская и методистская. Редакторы журнала, все как один методисты, рьяные последователи Уэсли, ухватились за это, но не удосужились упомянуть о том, что методистский священник тоже «не предпринимал шагов» против опасных условий на руднике. Они выбросили и его рассказ о том случае два года назад, когда Кристи Моррелл спустился один в забой и спас жизнь Трэнтеру Фоксу.
Как ни ужасался Коннор, он вынужден был признать, что статья получилась впечатляющей. Даже убийственной. Она произведет именно тот эффект, на который рассчитывало Радамантское общество, – возбудит еще больше гнев рабочих и в то же время склонит наиболее неуступчивых членов палаты общин в пользу реформаторского законопроекта, который Шейверс предложит на следующей сессии.
По справедливости, Коннор должен был бы испытывать радость, ощущение победы. Он нанес удар по алчности и равнодушию, по тем безымянным владельцам предприятий и проходимцам, которых можно будет наконец (благодаря его усилиям) считать ответственными за смерть тысяч людей, включая его отца и двух братьев. Но вместо этого он чувствовал холодный страх.
* * *
– Все хорошо, Софи, не так ли?
– Конечно, все прекрасно. Почему ты спрашиваешь?
Энни Моррелл приняла из рук Софи бокал мадеры, отказалась от предложенных бисквитов и, пожав плечами, с улыбкой сказала:
– Не знаю. Так, без причины.
Но Софи было трудно обмануть. Голос ее проницательной подруги звучал вкрадчиво, и свой вопрос она задала, дождавшись, когда они отошли в сторону, чтобы никто их не слышал. Конечно, Энни заметила, что глаза у Софи припухли и в ее поведении сквозит какая-то рассеянность, хотя она и героически старалась сосредоточиться на том, что говорят ей гости. Но как бы ни были они близки, как бы ни доверяла она Энни, она не могла поделиться с подругой своей тайной, и не только потому, что обстоятельства препятствовали этому. В настоящий момент она решала самый важный и трудный вопрос своей жизни, и, пока не найдет окончательного решения, необходимо хранить молчание.
– Интересно, что задержало Онорию? – раздался за спиной голос Лили Гесселиус, да так неожиданно, что Софи вздрогнула. – Не дождь, это точно. В конце концов, мы могли бы пить чай и в саду, мисс Дин. – Лили имела привычку хихикать, как юная девица, что далеко не всегда было уместно. Она сравнительно недавно появилась в Уикерли, была значительно моложе своего супруга доктора, и злые языки поговаривали, что Лили обожает флиртовать, особенно с друзьями доктора.
– Дождь еще может пойти, – возразила Энни. – Когда ветер гонит облака с юга, можно ожидать любых неожиданностей.
Софи улыбнулась про себя тому, как Энни защищает ее, и ее тону специалиста по погоде в Девоншире, хотя Энни жила в деревне еще меньше, чем Лили.
– О нет, так не пойдет. – Три дамы обернулись на голос преподобного Моррелла, который направлялся к ним из другого конца гостиной. – Мы не желаем, чтобы дамы уединялись в уголке пошептаться о своих секретах, заставляя мужчин скучать одних. Я послан просить вас вернуться в наше общество.
Женщины заулыбались, понимая, что он шутит, но тем не менее присоединились к остальным гостям. В этом – весь Кристи, подумала Софи. Ему даже не нужно делать усилий, чтобы поднять людям настроение: он добивался этого одним своим присутствием. Софи украдкой взглянула на Энни и не обманулась в своих ожиданиях: у Энни в глазах появилось выражение глубокой нежности, как всегда, когда муж оказывался рядом. Софи никогда никому не завидовала, единственно, кто мог вызвать в ней это бессмысленное и мучительное чувство, так это чета Морреллов. Их счастье было необыкновенным и безусловным; весь городок видел это.
Они присоединились к капитану Карноку с супругой, доктору Гесселиусу, Маргарет Мэртон и ее родителям. Лили вновь подивилась, какая причина могла задержать Онорию и ее отца, и Карнок ответил, что, насколько ему известно, сегодня нет заседания в суде – он и дядя Юстас, как и Себастьян Верден, были мировыми судьями.
Миссис Джессика Карнок выглядела очень модно в элегантном зеленом платье и шелковой мантилье, небрежно накинутой на плечи. Софи вспомнила, что они с мужем недавно вернулись из Саутгемптона, куда ездили отдохнуть и развлечься; в программу, конечно, входили и походы Джесси по магазинам. Она, как обычно, ловила каждое слово мужа, несмотря на то, что сейчас он мучил доктора Гесселиуса воспоминаниями о военной кампании 1846 года. Доктор, человек со сдержанными манерами, лысый, в очках с толстыми стеклами, которые скрывали проницательный взгляд карих глаз, выдававший острый и живой ум, посылал жене улыбку, сопровождая ее незаметным жестом – поглаживая диван рядом с собой, призывая присоединиться к нему или, возможно, спасти от разговорчивого Карнока. Лили не видела или предпочитала не замечать его сигналы; так или иначе она проигнорировала его и принялась рассказывать Энни о каком-то необыкновенном столе, который заказала краснодеревщику в Бейте.
Софи кивала и улыбалась, что-то отвечала, когда к ней обращались, разливала чай и помогала Марис передавать тарелки. Стрелки часов на каминной полке, казалось, застыли на месте; она дважды сверяла их с маленькими часиками, приколотыми к ее лифу. Она поймала себя на том, что смотрит на гостей – друзей и соседей, многих из которых знала всю жизнь, – отрешенным взглядом, представляя их реакцию, узнай они всю правду о ней и Джеке, и как повели бы себя в первый момент, как поступили бы потом. Шокированы были бы все без исключения, многие посчитали бы ее поведение возмутительным и позорным; кое-кто счел бы себя обязанным порвать с ней все отношения. Смогла бы она вынести это? Да, если бы пришлось. Но она молила бога, чтобы до этого не дошло.
Софи услышала звук подъехавшего экипажа и увидела в западное окно, как Томас идет к парадному крыльцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50