Страшную картину довершали дикие крики узников, доносящиеся из глубины подземелья, – как раз происходили пытки. Шли мимо бесчисленных массивных деревянных дверей, обитых железом. Пусть даже узник, задумавший побег, и отпер бы каким-нибудь образом такую дверь – все равно сгинул бы в этой кромешной темноте, заблудившись в лабиринтах, попав в расставленные на каждом шагу ловушки, тупики и ямы. Из этих застенков нет пути обратно – это настоящая преисподняя.Узники колотили в деревянные двери – очевидно, слышали шаги тюремщика и его сопровождающих, а может быть, и видели сквозь щели свет факелов. Вопили о пощаде, о своей невиновности или проклинали все и вся – весь свет, что оставался за стенами темницы. Эти истошные крики перекрывали друг друга, звенели в ушах, постепенно ослабевая, пока не исчезали где-то позади…Но еще страшнее те двери, за которыми стояла мертвая тишина. Кто в них – люди, потерявшие надежду на спасение?.. Или просто нет никого в живых?.. Умерли от голода и отчаяния или, хуже того, от элементарной инфекции?Беатриче с ужасом вспомнила свое пребывание в бухарской тюрьме. Всего девять или десять дней провела она в полной темноте, изолированная от окружающего мира. Но и этого срока достаточно, чтобы потерять рассудок. Кромешная тьма и звенящая тишина до сих пор снились ей в кошмарных снах.– Пришли! – Тюремный надзиратель остановился около нужной двери.Беатриче давно перестала ориентироваться в тюремных лабиринтах, но, пожалуй, самое страшное место – вот оно: мокрые стены, запах плесени, мочи, испражнений и еще чего-то пострашнее…Нетрудно догадаться, что за этими дверями лежат разлагающиеся трупы. По истошным воплям, доносившимся из-за одной из дверей, она поняла, что это камера пыток.Ее замутило, лишь невероятным усилием воли ей удалось сдержать рвоту.Надзиратель вынул связку ключей и открыл массивный замок с шипами.– Входите! – И пропустил их вперед. – Только осторожнее, не прикасайтесь к шипам: они обмазаны ядовитой мазью. Вот вам два факела, а я буду ждать вас у входа. Одним вам отсюда не выбраться.– Если ты верующая – молись, чтобы мы не опоздали! – прошептал Хубилай на ухо Беатриче.Дверь открылась со страшным скрежетом – он отозвался эхом, – и они вошли в камеру.Маффео сидел на полу с поджатыми ногами и молился. Руки закрывали лицо, он дрожал всем телом. Меч, предназначавшийся для того, чтобы положить конец его страданиям, лежал рядом, к счастью, нетронутый…Их он встретил, стараясь держать себя в руках, – крепился. Но после всего, что рассказали ему Хубилай, Толуй и Беатриче, не сдержался. Из глаз ручьями потекли слезы, он рыдал, всхлипывая, как ребенок, – в сердце боролись облегчение и печаль.Хубилай, в своем роскошном императорском одеянии, сидел на полу рядом с Маффео на куче заплесневевшей соломы, кишевшей всякой заразой. Но он словно не замечал ничего этого.– То, что я совершил, не заслуживает прощения! – произнес Хубилай и положил руку на плечо Маффео. – И все же я надеюсь, что когда-нибудь ты простишь меня.– Прощу тебя? – Маффео поднял голову. – Я уже простил. Мне ли тебя не понять? Будь Джинким мне братом – поступил бы точно так же. Скажу больше – я счастлив, что ты снял с меня чудовищное подозрение и больше не считаешь меня подлецом и предателем. Не изменил я дружбе, и не я погубил твоего брата.Хубилай молчал, сжимая руку Маффео, и в глазах его блестели слезы.– Спасибо тебе, мой друг! – проговорил он наконец хриплым голосом.– И меня прости, Маффео Поло! – попросил Толуй и опустился перед венецианцем на одно колено. – Ведь я первым стал подозревать тебя.Растроганный Маффео погладил Толуя по голове. Он чувствовал себя счастливым, как никогда, и в то же время испытывал стыд, что на какое-то время чуть не забыл о Джинкиме, о его преждевременной дикой смерти.– Я понимаю тебя, Толуй. Ты жаждал найти убийцу Джинкима, которого ты так любил. Мы все его любили. – Маффео бросил на Беатриче долгий выразительный взгляд. – Благодарю тебя, Беатриче. Если бы не ты, меня и сейчас считали бы убийцей Джинкима. Кто, кроме тебя, развеял бы это страшное подозрение… – Он помолчал, опустил голову. – Мой бедный, бедный Ванг… Да избежит его кара Божья! Надеюсь, ему не пришлось долго мучиться.– К сожалению, это неизвестно, – ответила Беатриче. – Надеюсь только, что в последний момент своей жизни он не чувствовал боли. Даже не узнал имени своего убийцы.– Не думай ни о чем, Маффео. – Хубилай слабо улыбнулся. – Сначала давай вынесем тебя на свет божий. А потом объявим всему народу в Тайту…– Нет! – перебил его Маффео, вытирая слезы рукавом плаща. Он все еще дрожал – в камере очень душно и сыро, но его трясло от мысли, которую сам себе внушил: у него нет другого выбора. – Нет, я остаюсь здесь!..– Что?! Маффео…– Я остаюсь!– Да ты сошел с ума! Мы тебе вернем рассудок!Все трое кричали, перебивая друг друга, – искренне, глубоко переживали, беспокоились за него. Но у Маффео созрел свой план, как найти убийцу Джинкима и решить судьбу камня. Он поднял руки, улыбаясь.– Успокойтесь, друзья мои! Я должен сказать вам важные вещи…Постепенно они успокоились и умолкли, с нетерпением ожидая, что он скажет.– Если мы хотим найти и покарать убийцу Джинкима, мы, а вернее, вы должны сделать вид, что убийца достиг своей цели. Пусть думают, что я умер.Невольно Маффео вздрогнул от мысли, что ему придется провести здесь еще много дней, а может быть, и недель… Но иного не дано. Может быть, есть способы получше, чтобы выйти на след убийцы, но он знает только этот.– Я остаюсь здесь – и все думают, что я убийца Джинкима…– Я не допущу этого! – решительно возразил Хубилай. – Не потерплю, чтобы твое имя продолжали порочить, считая тебя предателем, виновным в преступлении, которого ты не совершал.– Друг мой, поверь, мне все равно, что будут думать обо мне остальные. Для меня важнее всего, что вы знаете правду. Я остаюсь в темнице! – Он помолчал мгновение. – А тебе, Беатриче, придется взять камень.– Мне? – У нее упало сердце.Маффео подумал: чему сильнее удивилась Беатриче – его предложению взять камень или тому, что он так открыто сказал о камне в присутствии Хубилая и Толуя.– Камень? Какой камень? – переспросил Хубилай. – О каком камне ты говоришь, Маффео?– Потом, Хубилай. Я все расскажу тебе о камне, но в другой раз. Сейчас прошу тебя об одном: потерпи немного и верь мне:Хубилай поклонился:– Хорошо, будь по-твоему – я твой должник.– Ты должна взять камень себе, Беатриче. Он поможет изобличить убийцу.– Но как, Маффео?– Не спрашивай, как! Просто я знаю.– А где я найду камень?– Много лет назад я спрятал его в могиле Чингисхана. – Маффео, улыбнувшись, посмотрел на Хубилая. – Прости, мой друг. Я не собираюсь осквернять могилу твоего высокочтимого деда. Знал бы ты больше о камне – понял бы, что я не совершаю святотатства. Более того, ты почел бы это за честь.Хубилай склонил голову:– Я верю твоим словам, хотя мне это нелегко.– А где могила Чингисхана? – спросила Беатриче.– Она находится в потайном месте, спрятанном в бескрайней монгольской степи, – ответил Толуй, прежде чем Маффео открыл рот. – Только немногие знают ее местонахождение. Тебе понадобится провожатый, и я могу…– Нет! – вскричал Хубилай.– Отец, ведь я…– Нет, Толуй! Ты знаешь, как это опасно. Я потерял твою мать, я потерял Джинкима. Не хочу терять и тебя!– Но никто другой не сможет проводить Беатриче.– Прости меня, Хубилай, что я говорю о твоем сыне, но Толуй прав, – решился поддержать его Маффео. – Он знает правду о смерти Джинкима, он знает, где могила твоего деда. Мы никому другому не можем доверить Беатриче – это слишком рискованно. Сейчас никому нельзя доверять.Хубилай тяжело вздохнул:– Хорошо, пусть будет так. Но я с большим трудом иду вам навстречу. Это большая жертва с моей стороны.Толуй торжествующе поднял голову, глаза его засверкали от восторга – предстоит такое приключение…– Когда отправимся в дорогу? – тут же задал он вопрос.– Как можно скорее, – ответил Маффео, – время не терпит. И дело не в том, что надвигаются холода, и даже не в том, что у Беатриче скоро роды. Убийца разгуливает на свободе. И, если я не ошибаюсь, тоже хочет как можно скорее завладеть камнем.– Тогда вперед! – Хубилай выпрямился. – Поспешим – и вы сегодня же отправитесь в путь. – Он добавил, обращаясь к Маффео: – А ты вполне уверен, что выдержишь здесь, пока мы найдем убийцу?Маффео слегка вздрогнул. Снова оказаться на свободе, вдохнуть свежего воздуха… великая мечта!– Да, я уверен, – твердо произнес он.– Что я еще могу сделать для тебя?– Оставь мне, пожалуйста, один факел… Не знаю, поймете ли вы меня. Темнота – самое страшное, что я испытал за это время. Боюсь, что больше не выдержу.Беатриче и Толуй почти с благоговением смотрели на Маффео.– Спасибо тебе, мой друг! – Хубилай вручил ему факел. – Я прикажу надзирателю приносить тебе каждый день новый факел. Прощай, Маффео! – И еще раз пожал ему руку.И вот дверь за ними закрылась… Он снова оказался один. Но теперь у него есть факел – стало быть, куда легче будет переносить ужасный, небывалый плен.– Это надо сделать! – молвил он вслух самому себе. – Пусть Беатриче возьмет камень и примет от меня эстафету! Так сказано во сне. XIX Беатриче ехала верхом на лошади, погрузившись в мысли. Впереди, насколько хватал глаз, простирался однообразный пейзаж – холмы, поросшие травой. Кое-где виднелись деревья, кустарники или груды камней. Ехали молча, и, если бы Толуй не торопился, дорога показалась бы невыносимо скучной. Он намечал цель – вот, надо доскакать до захода солнца: вот здесь скопление скал или холм (за ними можно спрятаться), небольшая впадина или ручей.В каждом таком укрытии зарыты под землей тайники с запасами продуктов – кувшины или кожаные бурдюки с водой, сушеные фрукты и вяленое мясо. Гениальная придумка монголов – благодаря ей можно совершать дальние путешествия, имея при себе минимальный запас продуктов.Правда, расстояния между укрытиями определялись в расчете на крепких мужчин, а не на беременных женщин. Чтобы преодолеть их в течение светового дня, перескакивая с одного холма на другой, надо идти на рысях без остановок. Лишь в середине дня делали небольшой привал, чтобы дать отдых лошадям и немного подкрепиться самим. Беатриче казалось, что она совершает бег на очень длинную дистанцию – с препятствиями и по пересеченной местности.С каждым днем холодало. В лицо хлестал ледяной ветер; чем дальше продвигались к северу, тем сильнее мороз обжигал кожу. Беатриче мерзла. Руки, несмотря на толстые меховые рукавицы, окоченели. По вечерам становилось и вовсе невыносимо. Толуй разводил маленький костерок, его хватало, лишь чтобы справиться с темнотой – не с холодом.Тесно прижавшись друг к другу, садились у костра, жевали сушеные фрукты и вяленое, пропахшее кожей, жесткое, как подошва, мясо; запивали несвежей, застоявшейся водой.Каждый раз после привала Беатриче молила Бога: пусть кувшины и мешки с запасами не раскупорятся; пусть их не откопают крысы и прочее зверье. Каждый раз, ложась или просыпаясь, со страхом ожидала – вот-вот поднимется температура или скрутит желудок…Заканчивали скудный ужин и ложились спать, разбив дорожную палатку, чье единственное достоинство – компактность. Далеко ей до «пляжных раковин», полукруглых навесов, которыми изобилует в двадцать первом веке балтийское побережье Германии. К тому же их палатка, оснащенная меховым занавесом, так мала, что в ней едва можно вытянуть ноги.Лежали не шевелясь, все так же тесно прижавшись друг к другу. Толуя, впрочем, это не смущало – едва забравшись в палатку, он мгновенно засыпал.Беатриче же, несмотря на усталость после долгой езды верхом, еще долго не могла уснуть. Немного подремав, то и дело просыпалась и подолгу лежала на спине – глаза открыты, колени согнуты, – не смея шевельнуться. Затаив дыхание, слушала, как ровно, глубоко дышит юноша; чувствовала – в животе шевелится ее ребенок… Старалась не замечать болей в пояснице, икрах. Мучила одышка: ребенок давил на диафрагму.Лежа вот так, с открытыми глазами, под завывание ветра и свист снежной бури, хлеставшей по палатке, она терялась в догадках: почему Маффео послал именно ее в такую трудную дорогу. Разве не лучше бы Толую самому взять камень и привезти его в Тайту?.. Ведь ей, в ее положении, это небезопасно: вполне возможны роды прямо здесь, в заснеженной степи, в этой палатке, где ничего нет: ни воды, ни теплой одежды, да и акушер с неба не свалится.Ей пришла в голову мысль дать Толую небольшой урок по основам акушерства. Это правильно, но она не решилась. Вероятно, сработал детский предрассудок: в детстве часто слышала, что, если вслух не произносить, чего боишься, – этого и не случится.А не в свитке ли дело, который ей дала старуха? Положила его тогда в мешок и совсем о нем забыла. Осторожно развязав шнурок на свитке, она долго размышляла – не выбросить ли. Однако любопытство взяло верх.На маленьком клочке бумаге, размером примерно пять на пять сантиметров, – два иероглифа. С китайской письменностью она не знакома. Однако ясно, что эти каракули начертаны наспех. Вечером показала листок Толую, но опять ничего не добилась – он только растерянно пожал плечами.– Не могу разобрать… Первый знак напоминает «джи», это означает что-то вроде «гроза с раскатами грома и проливным дождем».Он замолчал, подумал.– Если старуха общалась с оракулом «И Джинг», знак указывает на какое-то насилие. А второй знак… кажется, «джи джи». Означает «бурный поток воды черпает жизненную силу огня» или «предстоит пересечь реку». Еще одно значение: «последняя ступенька лестницы находится в неизвестности».За стенами палатки завывал ветер, и Беатриче вдруг зазнобило сильнее, чем прежде.– Как ты думаешь, Толуй, оракул прав?– Видишь ли, Беатриче, китайцы вообще странный народ. Слишком много болтают, их трудно понять. А гадалки, шаманы, маги… среди них шарлатанов много, ничего не понимающих в своем ремесле. Только деньги выманивают у простаков, неизвестно, на кого попадешь. И вообще… мне кажется, не стоит ломать голову над этим предсказанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41