Виктор вздохнул и бросил последний взгляд на окно. Начать жизнь заново – какое отвратительное выражение, но бесспорно, что рано или поздно об этом придется подумать. А пока он займется Роком.
– Хорошо, за это надо выпить,– решил он.
Бланш провела по волосам щеткой, поглядывая на Марсьяля в зеркало. Муж читал или делал вид, что читает, во всяком случае, не смотрел на нее. Многие годы он никогда не смотрел на нее в тот момент, когда она собиралась лечь к нему в постель. Они могли бы спать в разных комнатах, но Марсьяль никогда не смел просить ее об этом. Склонив голову, он казался полностью поглощенным своей газетой. Мягкий свет ночника подчеркивал его профиль. С того дня, когда Бланш, еще девушкой, была представлена ему, она не помнила, чтобы испытывала по отношению к Марсьялю какие-то другие чувства, кроме сильной, сжигающей, абсолютной любви.
Возможность спать рядом с ним, за неимением большего, уменьшала в какой-то мере чувство неудовлетворенности, владевшее ею. И в шестьдесят лет ничего не изменилось. Она продолжала любить и желать его, несмотря ни на что. Часто она дожидалась, когда он заснет, чтобы прижаться к нему, вдохнуть его запах, представить себе, что она в его объятиях. Раньше, в начале их брака, он обнимал ее, и она помнила об этом, словно это было вчера.
Бланш встала и сняла свое шелковое домашнее платье цвета слоновой кости. Она всегда подбирала вещи с большой тщательностью, зная, что Марсьяль ценит элегантность. Каждый раз, когда он на улице или в ресторане провожал взглядом какую-нибудь даму, Бланш отмечала это и потом изменяла стрижку или покупала новый костюм.
– Виктор звонил мне, он согласен насчет Рока,– вдруг сообщил Марсьяль, подняв на нее глаза.
Новость не слишком удивила ее, но, тем не менее, она почувствовала какое-то противоречие. Неужели у Вика могло возникнуть желание жить в таком мрачном месте? Невыносимое горе, которое она испытала там, заставило ее возненавидеть Рок, хотя сначала она очень любила его. Покинутая Марсьялем, она обнаружила, что дом слишком громоздкий, слишком удаленный, что в нем слишком трудно поддерживать порядок, а в некоторые зимние вечера они умирали там от страха. Одна в огромной спальне, сколько ночей она провела, прислушиваясь к шуму ветра в трубах, скрипу мебели и похрустыванию паркета, вскакивая от крика совы, залетевшей в голубятню. Каждую секунду она думала о Марсьяле, мучая себя тем, что представляла его в объятиях шведки. Водил ли он ее в рестораны, возил ли в путешествия? Улыбался ли ей с тем выражением трогательной нежности, которое Бланш видела от него лишь в начале замужества, но о котором так хорошо помнила? С каким усердием он занимался с ней любовью? Когда она узнала о рождении ребенка, то обезумела от ревности. В самом деле обезумела, но не хотела об этом вспоминать. Почему Виктор так бездумно принял эту эстафетную палочку? Скроется в Роке и будет думать о Лоре в объятиях Нильса? Он будет жестоко страдать, уж Бланш это знала.
– Может быть, ты не должен был ему этого предлагать?
Она никогда не обращалась к Марсьялю с прямым упреком; ее вопрос, однако, выражал несогласие.
– Напротив, это как раз то, в чем он сейчас нуждается. Он забудет эту подлую девку, уж поверь мне!
Девку, на которую он и сам время от времени бросал восхищенный взгляд знатока, и Бланш этого никогда не забывала. Марсьяль не пропускал ни одной красивой женщины, находившейся в пределах досягаемости. И самое плохое было в том, что все они жеманничали с ним, даже ради забавы. Несмотря на свои годы и морщины, он оставался мужчиной, способным соблазнять,– и этого у него было не отнять.
– Наконец-то дозвонился до Нильса, сказал ему все, что думаю! – бросил он с горечью.
– Что, правда?
Она не могла не сомневаться в этом, потому что Марсьялю постоянно не хватало твердости при общении с младшим сыном. Ей, впрочем, тоже, но по другим причинам.
– Да, правда...– вздохнул он.– То, что он сделал с Виктором, это подлость, и это нельзя простить.
Он нажал на выключатель лампы и повернулся к ней спиной. Она хотела бы помочь ему, утешить, положить руку на плечо. Но каждый раз, когда она пыталась сделать это, он избегал даже простого прикосновения.
– Вик – замечательный человек,– пробормотал он в темноте.
Он только сейчас это заметил? Виктор, как и Максим, всегда были замечательными! Блестящие, любимые мальчики, которыми она всегда так гордилась. Что же касается Нильса...
– Меня завтра не будет, поеду играть в гольф.
Она закусила губу, чтобы не возразить. Гольф мог быть действительно гольфом, а мог и предлогом, как обычно. До Марсьяля иногда нельзя было дозвониться, и он редко отчитывался в том, как проводил время. Уступив контору сыновьям, он говорил обычно, что поедет на охоту, будет играть в гольф, участвовать в разных собраниях, исключительно мужских. Бланш принимала его полуправду-полуложь не противясь, смирившись с тем, что у него есть любовные приключения,– все-таки каждый вечер он возвращался домой. Когда Марсьяль приносил ей цветы и у него был игривый вид, который она терпеть не могла, она всегда испытывала неприятное, щемящее чувство.
Долгое время она слушала ровное дыхание мужа, сопротивляясь желанию прижаться к нему. По крайней мере, он был здесь. Связанный с ней узами уважения и признательности. Умиротворенный. Далекий от того, чтобы представить, на что способна женщина ради любви.
2
Лора ободряюще махнула рукой маленькому мальчику, который входил в дверь школы, еле волоча ноги. Его ранец на спине раздулся из-за плюшевого медведя, с которым он никак не хотел расставаться.
– Тома...– прошептала она сдавленным голосом.
Изменение жизни, которое она навязала своему сыну, до такой степени потрясло его, что мальчик потерял сон, стал раздражительным и капризным. Часом раньше, заставляя его съесть завтрак, она вынуждена была дать разрешение на звонок отцу. Очень обеспокоенный к концу разговора, Виктор захотел поговорить и с ней. Разумеется, они поругались. Она не выносила его менторский, не терпящий возражений тон, который он взял, чтобы напомнить ей о материнских обязанностях. Конечно, он был несчастен, уязвлен и поэтому защищал себя, устанавливая дистанцию, но она предпочла бы услышать его плач. Их разрыв был ужасным, она сохранила о нем самые грустные воспоминания, осадок вины, стыда и безнадежности.
Перебежав улицу, она направилась к станции метро. Снова оказаться в Париже, видеть загроможденные тротуары, слышать шум уличного движения, забегать в бистро, и глазеть на витрины доставляло ей истинное удовольствие. Какое мимолетное помешательство заставило ее поверить, что она сможет жить, похоронив себя в Сарлате с нотариусом? Этот вопрос впервые прозвучал из уст Нильса, когда они встретились. «Вы станете моей невесткой? Но вы рождены совсем не для этого!» Они обменялись взглядами, улыбнулись, потом он извинился за низкопробную шутку, прежде чем подтвердить, что Виктор сумеет сделать ее счастливой. В следующий раз она увидела его через год, во время семейного сбора, на котором он откровенно скучал. Потом они стали друзьями. Она стала ждать его приездов, и когда они встречались, то уединялись в уголке, чтобы поболтать. Она догадывалась, что нравится ему, но Нильс не пытался ничего предпринимать, явно из-за брата, поэтому ей пришлось взять инициативу в свои руки, чтобы он понял. Дело кончилось тем, что два года спустя они, как старшеклассники, занялись любовью прямо среди холмов. Для него, по-видимому, это было настоящим открытием, а для нее, несмотря на потаенное чувство вины, большим глотком свободы.
Она чуть не проехала станцию «Лувр», выскочив из вагона в последнюю секунду. Из всех знакомых в Париже только Энди согласился принять ее сразу, чтобы поговорить об устройстве на работу. Маленькое издательство под его руководством прозябало, но это был единственный шанс, чтобы зацепиться. До ее замужества, до этой вспышки безумия, бросившей ее в объятия Виктора Казаля, она работала пресс-атташе в нескольких престижных фирмах, в том числе и в ресторанах. Увы! У людей короткая память, а в Париже короче, чем где бы то ни было,– тебя слишком быстро забывают.
Проходя под аркадами улицы Риволи, она повторяла про себя, что должна сказать Энди, убеждая его. Ей всего тридцать три года, она вполне еще может вскочить в седло. Во всяком случае, Виктор очень скоро нашел невозможным финансировать ее и Тома, не будучи уверенным в том, что его деньгами не пользуется Нильс. Сначала он был очень любезен, но, в конце концов, рассердился.
Эта мысль не давала ей покоя, когда она входила под козырек здания. Способен ли Виктор рассердиться на нее? Ведь он всячески демонстрировал ей свое обожание, которое казалось ей лестным до встречи с Нильсом. В то время она находила Виктора обольстительным, умным и пылким. Но, увы! После первого же года совместной жизни она поняла, что им никогда не уехать из Сарлата. Жизнь Виктора казалась размеченной заранее. Париж не привлекал его, впрочем, как никакое другое место в мире, кроме его Черного Перигора. Хуже того, выйдя замуж за Виктора, она вышла замуж за всю семью Казаль. Свекор и деверь были везде, а кроме них, обеды в кругу семьи с бегающими вокруг стола детьми, бесконечные разговоры о людях, которых она не знала, или, что еще хуже, унылые комментарии текстов законов. Скука поглотила ее полностью, и ни приобретение виллы, ни рождение Тома не оказались спасением. Нильс, напротив, с каждым своим приездом открывал ей дверь в иной мир, он дарил ей фантазии, которых ей так не хватало. Нильс был смешной, более легкий и не такой уверенный в себе, как Виктор. Когда она видела Нильса рядом со старшими братьями, он казался хрупким и уязвимым, напоминая болезненную борзую собаку на бегах. Его очень светлые волосы, очень светлые глаза и легкая грустная улыбка с ямочками на щеках придавали ему неотразимую трогательность.
На единственной двери лестничной площадки четвертого этажа имя Энди Моррисона было обозначено на пожелтевшей визитной карточке, прикрепленной кнопкой. Прежде чем позвонить, Лора вдохнула поглубже и распрямилась.
Стоя среди раскрытых чемоданов, Виктор спрашивал, правильно ли он выбрал комнату. Вместо той, что принадлежала родителям, он устроился в гостевой спальне, расположенной с самого края галереи и обладающей по совместительству большой ванной комнатой. Но она находилась далеко от лестницы, и в ней стоял неприятный запах плесени, исходящий от ковра линялой расцветки. Конечно, его детская кровать была слишком мала, ученический стол тоже, поэтому возвращаться в свою прежнюю комнату не было никакого смысла. Отныне весь дом принадлежал ему, так, может, стоит перепробовать все комнаты по очереди, чтобы выяснить, где ему спится лучше? В этой комнате были большие стенные шкафы, а также три окна, два из которых выходили на юг, а одно на восток.
Обескураженный широтой задачи, он уселся на кровати, ржавые пружины которой издали под ним протяжный скрип. Прекрасно, первое, что нужно сделать,– это поменять кровать или, по крайней мере, купить новый матрас, причем прямо завтра. Он заметил пятна сырости на обоях в бело-голубую полоску, зато паркет был в идеальном состоянии, равно как и камин из красного мрамора.
Он встал, свернул пахнущий плесенью ковер, который решил постелить в коридоре, и снял с двух глубоких кресел защищающие от пыли чехлы, обнаружив красивую бархатную обивку гранатового цвета. Остальная мебель представляла собой пузатый комод щедрых пропорций и секретер с инкрустированной дверцей, открыть которую ему не удалось. Он вспомнил, что внизу, в кухне, видел целый ящик с ключами и подумал, что стоит поднять их сюда. Кто же был последним гостем, который спал в этой комнате? После отъезда отца мать никогда никого не приглашала.
Изучая свои владения, он зашел в ванную комнату, отделанную белым кафелем. Унитаз и раковины были такими древними, что выглядели забавными. На львиных лапах возвышалась широкая чугунная ванна, по бокам от нее размещались старинное биде и две раковины. «Почему две?» – спрашивали они с Максимом, еще когда были детьми. Стена с левой стороны была полностью покрыта щербатым зеркалом, от пола до потолка, а возле правой стены под окном стоял широкий туалетный столик.
– Я не смогу здесь умываться...
Звук его голоса оказался очень громким, и Виктор засмеялся. Самое простое – это играть в страшилки в огромном пустом доме.
– Лучше бы позаботился о бутылке жавелевой воды,– продолжал он сквозь зубы,– о губках и прочем жизненно необходимом минимуме.
Он не хотел наливать ванну, но и не хотел ложиться грязным. А у него было именно такое ощущение после возни среди этой пыли. Смирившись, он разделся, положив одежду на старый металлический табурет. Он пошел искать в чемоданах мыло и полотенце, потом открыл кран и подпрыгнул от звука гидравлического удара, прошедшего по трубам. Наконец потекла вода, сначала ржавая и с примесью песка, потом светлая. Съежившись, он залез в ванну и включил душ, но, вопреки ожиданию, из шланга ничего не потекло.
Через пять минут, стуча зубами, он натянул джинсы, водолазку и мокасины. Было, вероятно, часов десять вечера, но он еще чувствовал себя в силе приняться за некоторые из многочисленных домашних дел, которые поджидали его. Поскольку он принял решение жить в Роке, он не хотел, чтобы дела затопили его с первого же вечера. Он спустился вниз и начал с того, что поднял термостат бойлера. Резервуар был заполнен мазутом, он позаботился об этом заранее. В кухне он поставил на стол коробку, открыл ее, достал маленький радиоприемник, тут же включил его и принялся доставать продукты. Какое затмение нашло на него? Почему он не подумал о том, чтобы заранее заказать уборку поместья от подвала до крыши, прежде чем въехать? Фирма, в которую он обратился, сделает это только послезавтра, он мог бы пока пожить дома.
Дома – это здесь и сейчас. Помни о том, что ты здесь, чтобы выиграть время...
А начнет он с составления списка мебели, которую он рассчитывает сохранить и которую собирается заказать на мебельном складе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33