– А как отнесся к смене фамилии твой отец?
– Он умер за несколько лет до этого. – Девушка задумалась. – К тому же он вполне разделял взгляды своего на редкость пуританского семейства. Греховность усматривалась даже в балах. Даже улыбаться запрещалось. А уж о том, чтобы посетить Лондон, не могло быть и речи. Представляете, что они думали о светском сезоне?
– Что они думали, мне глубоко безразлично, но жаль, конечно, что они вели столь уединенный образ жизни. Иначе кто-нибудь кроме Кроухерста мог бы тебя узнать и все выяснилось бы намного раньше.
– Не исключено, – неуверенно промолвила Фиби. – Думаю, однако, что мой отец всячески избегал какой-либо огласки.
Даже мне до сих пор неизвестны все подробности. Когда мать ушла из жизни, отец запретил упоминать ее имя и отослал меня жить к своим родителям. Видимо, отца очень раздражало мое сходство с Шарлоттой.
– Так сильно он ее любил?
– Скорее ненавидел за то, что она опозорила нашу семью. Сперва своими романами, а затем самоубийством.
– А ты знала, что она покончила с собой?
– Нет, пожалуй… Мне было тогда всего лишь девять лет, я, как все дети, чувствовала, что произошло нечто ужасное, но мне было строго-настрого запрещено задавать какие бы то ни было вопросы.
Диверелл задумчиво смотрел на девушку.
– Это событие не оказало большого влияния на мою жизнь. Мама всегда была далека от меня.
– Значит, нам обоим не повезло с родителями, – констатировал Диверелл, глядя в огонь камина.
– Да уж, наверное, сэр, если вы пострадали за деяния вашего брата.
– Он был на несколько лет старше меня, отец его обожал. Только абсолютно неопровержимые улики могли убедить его в том, что Селвин способен совершить нечто дурное, а их не было. Все складывалось против меня.
– Но ведь вам в ту пору было не больше девятнадцати или двадцати лет.
– Да, но я уже был отчаянным волокитой, без удержу гонялся за юбками. Однако между мной и братом было то различие, что меня интересовали только незамужние женщины. Любовнице Селвина между тем претила незаконная связь.
Селвину же никоим образом не хотелось уходить от жены и быть замешанным в чудовищный скандал, который настроил бы отца против него. Он попросил свою любовницу, то есть твою мать, адресовать свои страстные письма не виконту Кэрфорду, как брат в то время именовался, а С. Дивереллу.
– И что же произошло?
– Произошло неизбежное. Страдая от скоротечного разрыва с любимым человеком, твоя мать засыпала его письмами. Написанные женской рукой, они не могли не привлечь внимание отца. Он вскрыл некоторые из них, они состояли из сплошных ласковых слов без упоминания имени, и отец, естественно, решил, что «О на конверте означает «Себастьян».
– Но вы же могли доказать свою невиновность. Да и брат, как он мог допустить, чтобы из-за него пострадали вы?
– Брата я недолюбливал, и неприязнь была взаимной. Представьте себе Диверелла, скрывающего свою истинную сущность под маской набожной респектабельности.
Оставаясь с ним наедине, я корил его за лицемерие, но что толку! Я обладал изрядной долей фамильной гордости – раз Сел-вин не желает признаваться, не мое это дело – его уличать. И когда отец наотрез отказался мне верить, я не стал тратить красноречие понапрасну.
– Как это было неразумно, милорд! – Фиби укоризненно покачала головой.
– Тогда я так не считал. – Он помолчал. – Я пытался отыскать леди, писавшую эти письма, но к тому времени, как мне удалось выпытать у Селвина ее адрес, она была мертва. Ее настоящего имени он мне так и не сообщил, поэтому до сегодняшнего дня я не связывал эту историю с тобой.
– Ваш брат заботился о ней?
– Нет, он забыл ее, как и многих других своих пассий, но знал, где она живет. Странно, почему отчаяние не заставило ее броситься в объятия Кроухерста.
– Не мудрено, что он повредился в рассудке. Любимая женщина предпочла ему смерть.
– А может, он не предлагал ей замужества? Она была на несколько лет старше Кроухерста, к тому же на имя ее падала тень скандала. Для любовницы это не имеет значения, но совсем иное дело жена.
– Вот и я так думаю, сэр. Наступила напряженная тишина. Девушка ощущала на себе взгляд Диверелла, но сама не подняла глаз, даже когда он взял ее за руку.
– Ты измотана до предела, – сказал он, убирая руку. – Договорим завтра. А пока попросим у хозяина рюмку коньяку – согреться перед дорогой. Пойду подгоню фаэтон к дверям.
Диверелл вышел из комнаты, позвал хозяина трактира, отдал какие-то распоряжения, а Фиби тем временем негнущимися пальцами расправляла ленты на своей шляпке.
Что думает Диверелл о создавшейся ситуации сейчас, когда ее прошлое перед ним как на ладони? Если не считать мимолетных случайных объятий, он вел себя сегодня как преданный друг – и только. Обращаясь к ней, неизменно употреблял самые ласковые выражения, но ведь ни разу ни сейчас, ни раньше, даже словечком не обмолвился о том, что любит ее.
Для этого, правда, вроде бы не представлялось случая, но ведь сейчас-то им никто не мешал. Почему же он не задал тот важный вопрос, о котором упомянул утром?
Фиби уставилась в камин, не замечая огня. На нее нахлынули прежние сомнения. Не стоит терзаться, уговаривала она себя, ведь ничего не изменилось. Разве что теперь Диверелл знает, что в жены она не годится, а она освобождена от обязанности самой ему все рассказать. Ну и хорошо, да, так-то оно лучше.
Как бы то ни было, она от своей любви не отступится. Когда-нибудь, в очень отдаленном будущем, сердце ее будет разбито, но к чему расстраиваться по этому поводу сейчас? Ее даже не огорчит, если он и вовсе никакого предложения ей не сделает. Зачем? Он и без того твердо уверен в том, что она, хочет стать его любовницей. В чем, в чем, а уж в этом можно не сомневаться. Остается одно – вести себя так, словно она никаких брачных предложений не ожидает. Трудная – кто станет спорить – задача. Но ведь несколько часов назад у нее таких мыслей и в помине не было. Сегодня днем он еще даже не успел обмолвиться о женитьбе, а она, утратив власть над собой, кинулась ему на шею.
Фиби выпрямилась и постаралась придать своему лицу выражение полного безразличия. Хоть бы Диверелл пришел поскорее, чтобы она смогла продемонстрировать ему безмятежное спокойствие своей души – пока оно ей не изменило.
Глава тринадцатая
Не прошло и двух минут, как Диверелл возвратился. Вид у него был весьма озабоченный.
– Ты уверена, что по дороге сюда вы ни с кем не столкнулись и не попали в рытвину?
Пребывавшей в покаянном состоянии девушке почудился в этом вопросе упрек.
– Как вы понимаете, милорд, я очень волновалась за Джеральда, но случись что, наверняка заметила бы. А почему вы спрашиваете?
Лицо Себастьяна осветилось медленно расплывшейся по нему улыбкой.
– Ох уж эти юные Дивереллы, форменные дьяволята!
– Что же они натворили теперь?
– Надо было мне проверить, в каких экипажах они поехали. Джеральд великодушно оставил мне свой фаэтон, а сам улизнул в моем.
– Но зачем?
– Он, безусловно с ведома своих сестричек, расщепил ось на каждом колесе, так что на первой же колдобине мы застрянем всерьез и надолго.
– Что-что? Расщепил ось? На каждом колесе! Ну, попадись он мне на глаза! – Осознав всю серьезность случившегося, Фиби застыла в полной растерянности. – Что же нам теперь делать, милорд?
– Выбора у нас, по-моему, нет. До ближайшего городка, где можно отыскать мастера, не так уж близко, да и согласится ли он куда-то ехать в столь поздний час?
– Но…
Продолжить ей помешало появление хозяина трактира в дверном проеме:
– Лошади в стойлах, милорд, а жена разожгла огонь в камине наверху.
– Огонь в камине? Наверху? – Фиби в ужасе переводила взгляд с одного на другого. – Не думаете ли вы, милорд, остаться здесь на ночь?
– А почему бы и нет? – возразил задетый ее тоном хозяин. – Комната наверху ничуть не хуже этой. Прежний владелец обустроил ее для себя. Я же решил зарабатывать на ней деньги и сдаю приезжающим господам. Там даже есть задвижка на двери, так что можете почивать совершенно спокойно. – И он, удовлетворенно хмыкнув, удалился.
– О Боже, что же нам теперь делать?
– Занять лучшую опочивальню хозяина. Что еще остается? – Себастьян недоуменно поднял одну бровь.
– Как вы можете относиться к этому с таким спокойствием, милорд? – Трагизму ее интонации позавидовала бы даже великая Каталани. – Как вы сами не понимаете? Проведя здесь ночь, вы себя скомпрометируете.
– Вас беспокоит моя репутация?
– Конечно. А о чем же еще мне беспокоиться?
– О своей собственной.
– Это ужасно. Именно сейчас, когда все пошло хорошо, когда близкие начали понимать, что вас обвинили несправедливо…
Нет-нет, надо что-нибудь придумать, милорд.
– Чем так волноваться, Фиби, вспомни-ка, что никто не знает, где мы находимся.
– Знает ваша тетушка. И ваши племянники. И мистер Филби. И…
– Пожалуйста, не продолжай. Если мы уедем рано утром, все перечисленные лица будут уверены, что мы провели ночь каждый у себя дома.
– Но… – В запасе у нее были еще какие-то доводы, и она, нахмурившись, пыталась их вспомнить, но никак не могла собраться с мыслями. А тут Диверелл положил конец ее размышлениям – он решительно подхватил ее на руки и понес к лестнице, прежде чем она успела выразить протест.
– Если уж я себя скомпрометирую, то надо извлечь из этого выгоду, – пробормотал он на ходу.
Фиби могла бы поклясться, что сердце ее остановилось. Находясь на расстоянии нескольких футов от земли, она невольно уцепилась одной рукой за шею Себастьяна, а другой удерживала на месте свою шляпку.
– Подождите, милорд, подождите! Отдаете ли вы себе отчет в том, что делаете?
– Безусловно. Я несу тебя в постель, чтобы ты стала моей.
– О Боже! – Нет, теперь уже не оставалось сомнений, сердце ее замерло окончательно.
– Не беспокойся, любовь моя, – пробормотал он, улыбаясь в ее округлившиеся глаза. – Это просто слегка все ускорит.
– Ускорит? О да, ускорит.
Тщетно пыталась Фиби найти уместные в данной ситуации слова. Ничто не приходило ей в голову. Диверелл почему-то стал казаться еще больше и сильнее обычного. Это впечатление усиливала легкость, с которой он нес ее наверх. Войдя в комнату, Диверелл посадил ее перед камином, в котором пылал огонь. Свечи, горевшие в канделябре, отражались в бутылке коньяка, что стояла на каминной полке. Почти всю комнату занимала огромная кровать с балдахином, выглядевшая весьма богато.
Диверелл запер дверь на задвижку и оглядел помещение.
– Ага, у хозяина хватило смекалки принести коньяку. – И он, не мешкая, наполнил рюмки.
Желая разрядить обстановку, Фиби как ни в чем не бывало начала беззаботно щебетать:
– Не можете себе представить, милорд, как я рада, что вы наконец-то помирились с леди Грисмид. – И она приняла из его рук рюмку с коньяком. – Благодарю вас, сэр.
– Я совсем недавно сделал для себя открытие – жизнь» намного приятнее, если ты не оглядываешься беспрестанно назад, – пробормотал Себастьян. И коснулся рукой выбившейся из ее прически пряди. – Этому меня научила ты, Фиби. – Нагнувшись, Себастьян стал развязывать ленты ее шляпки. – Она тебе не понадобится. – И бросил ее на стул. – Да и накидка, должно быть, только мешает. – Он расстегнул одну пуговицу, за ней другую, и каждое прикосновение его пальцев к ее груди вызывало у Фиби головокружение. Коньяк едва не выплеснулся из рюмки, которую она держала в руке. Диверелл, освобождая девушку от накидки, не переставал что-то приговаривать.
– Простите, милорд, что вы сказали?
– Сказал, что перед возвращением в Лондон я подумывал о том, что не без удовольствия стану, позевывая наблюдать, как мои родственники будут проваливаться в финансовую пропасть, хотя палец о палец не ударю, чтобы подтолкнуть их к ней. Но они и без моей «помощи» с невероятной скоростью приблизились к ее краю.
– Но вы изменили…
И тут язык отказался ей служить. Диверелл стащил с себя сюртук, затем снял галстук и расстегнул рубашку. К многочисленным чувствам, овладевшим Фиби, добавилось негодование. Если он желает разговаривать с ней, то что ж, она всегда готова. Это даже поможет ей сохранить равновесие. Но каково профессиональной наставнице вести умную беседу с будущим любовником, который разбрасывает вокруг себя предметы своей одежды?
– Но вы изменили свою точку зрения? – закончила она наконец начатую фразу, желая продолжить разговор.
– Нет, – пробормотал он, – ее изменил не я, а ты.
– То есть я способствовала тому, что вы по-новому оценили ситуацию.
– Я бы даже сказал, что твоя оценка ситуации помогла мне изменить свое отношение к ней. – С этими словами Диверелл стал вытаскивать рубашку из брюк.
Почувствовав, что она, не сходя с места, может немедленно потерять сознание, Фиби для бодрости поднесла к губам рюмку с коньяком и сделала внушительный глоток. По ее жилам разлилось тепло. Она перестала дрожать, во всяком случае внешне. Дрожь внутренняя уступила место легкому трепету, необычайно приятному. Фиби с одобрением взглянула на рюмку и сделала еще один глоток, побольше.
Диверелл осторожно взял рюмку из ее рук и поставил на камин.
– Дорогая, – произнес он с нежностью. – Я сгораю от нетерпения. Но не могу допустить, чтобы ты была пьяна и не осознавала всего, что сейчас здесь произойдет. Если хочешь, я согласен переночевать внизу.
– Внизу? – тупо повторила она.
– Видишь ли, малютка, если я лягу в постель с тобой, то боюсь, что ты станешь моей задолго до наступления утра.
Фиби вмиг оцепенела от изумления. И так же внезапно до нее наконец дошел смысл его слов: он полон страсти. И хотя держит свое желание в узде, но оно не покидает его, проявляясь лишь в сверкающем взоре и выжидательном спокойствии его тела.
И тут ее осенило: так получается, что все от него чего-нибудь домогаются: покровительства, денег, защиты. Родная семья, в течение многих лет и не вспоминавшая о нем, теперь шагу без него ступить не может. Даже она, любя его всей душой, не решается дать ему то единственное, чего он желает. Он предлагает ей всего себя, она же колеблется – принять этот дар или не стоит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21