— Жалкий?
— Моя дорогая, хорошенькая — это прекрасно, но непорочная — смертельно скучно.
Мэг рассердилась:
— Я непорочна.
— Не думаю.
— Милорд!
Он улыбался, не обращая внимания на ее гнев:
— Я не имею в виду порочное прошлое, Минерва. Но если бы вы были равнодушны к основополагающим инстинктам, вы бы не воспринимали меня так нервно, разве я не прав?
Он окинул ее взглядом всю — с головы до ног. Взгляд не был оскорбительным, да и выражение лица казалось слишком добрым и благодарным, чтобы таить оскорбление. Но этот взгляд определенно нервировал ее. Он обещал… нечто. Нечто, о чем она догадывалась, еще не зная наверняка. Нечто, от чего щеки ее покрывались пунцовым румянцем и замирало дыхание.
— Вот видите? — тихо сказал он. Мэг резко отвернулась.
— Не сомневаюсь, что вы производите такое же впечатление на всех женщин.
— Я стараюсь, Минерва. Стараюсь.
Мэг снова повернулась к нему и вздернула подбородок:
— А если я скажу, что ожидаю от вас супружеской верности?
Это несколько обескуражило его, не без удовольствия отметила Мэг.
— Тогда я скажу в ответ, что вы должны полностью удовлетворять мои желания.
— А может быть, вы должны несколько умерить свою похоть?
Он удивленно поднял брови:
— А что вы знаете о похоти?
— Да от вас же так и несет ею! — Мэг отвернулась снова, прижав ладони к пылающим щекам. — Как вы можете заставлять меня говорить подобные вещи? Нам не следует так разговаривать!
Он провел рукой по ее затылку — совсем легко, но она застыла от этого прикосновения.
— Разумеется, не здесь, — проворковал он, поглаживая ее затылок пальцем. — Однако позднее такой разговор будет уместен и чрезвычайно приятен.
Рука двинулась дальше, к плечу, а губы заскользили по затылку.
— У вас очаровательно беззащитный затылок. Очень соблазнительный, изящный затылок…
Потом он неожиданно отступил назад и прислушался к гомону внизу.
— Кажется, слуги уже в доме. — Взяв за руку, он увлек за собой Мэг по коридору. — Идемте! Лучше всего пройти по комнатам вместе с ними. Вы ведь не хотите, чтобы они прихватили что-нибудь, что вам не принадлежит. Или что-то забыли.
Мэг шла за ним, чувствуя, что здесь, в этом доме, навсегда остаются ее здравый смысл и самообладание.
Вскоре слуги уже тащили к выходу все, на что она им указывала. Отдавая себе отчет в том, что сэр Артур внимательно проверяет каждый выносимый предмет, она старалась быть скромной, тем более что относительно некоторых старинных вещей не знала наверняка, были они куплены родителями или принадлежали этому дому, поэтому не стала рисковать, чтобы не вызвать его неудовольствие. К тому же, как сказал граф, не было никакого смысла тащить отсюда старую кухонную посуду и протертую мебель.
Все шло спокойно, пока дело не дошло до спальни и Мэг не вспомнила о Шиле-ма-гиг. Она едва различала мешочек, в котором та покоилась — он сливался по цвету с кроватным балдахином, — но точно знала, что он там, как если бы от него исходило сияние.
Как же ей сказать, чтобы его сняли с крючка и вынесли? Поднимется шквал вопросов — что это и почему спрятано там, в уголке под балдахином? И как она сможет объяснить мужу, зачем хочет взять с собой старую каменную статуэтку обнаженной женщины в непристойной позе? Как объяснить ему, что она всегда будет держать ее при себе, но никому не позволит до нее дотронуться?
Мэг представила себе, что придется рассказать графу, как она воспользовалась этим языческим идолом, чтобы поймать его в свои сети, заставить вступить в странный брак, и испытала чувство отвращения — от того, что сделала это, и от невозможности в этом сознаться.
Она принудила его к чудовищно неравному союзу. Он проявляет великодушие, но ей нечего предложить ему взамен. Нет, он никогда не должен узнать правду!
Едва сдерживая дрожь, Мэг в панике пыталась сообразить, как бы удалить графа из комнаты. Если бы она осталась здесь одна, она вскарабкалась бы на стул и сняла мешочек, а потом как-нибудь вынесла его из дома. Спрятала бы, возможно, в шляпной коробке или засунула в подушку и настояла на том, что понесет ее сама. Нет, она велела бы Лоре нести ее: сама она боялась находиться так близко от статуэтки.
Но граф не отходил от Мэг ни на шаг, а сэр Артур проверял все так, словно боялся, что они что-нибудь украдут.
Мэг внезапно пришло в голову, что ей действительно придется украсть Шилу. Ну, не то чтобы украсть, но прошмыгнуть обратно в спальню и вынести ее тайно. Боже, в это трудно поверить!
В немом отчаянии она смотрела на родительскую кровать, когда услышала тихий голос графа:
— Печальные воспоминания?
И в тот же миг они в самом деле обрушились на нее.
Мэг никогда не считала этот дом чем-то особо дорогим для себя, но теперь, когда приходилось его покидать, ее охватила тоска.
Ну конечно же, то была тоска по родителям. Все эти месяцы она так отчаянно боролась с нуждой, что у нее просто не было времени тосковать, но теперь наступил момент прощания. Конец той жизни ее семьи, которую она знала.
Ее отец умер на этой кровати. Мать нашли рядом с ним. В смерти отца не было ничего таинственного: он уже давно страдал необъяснимыми болями, кровотечениями и воспалением, с которым никто ничего не мог поделать. По словам доктора, чудом было как раз то, что он так долго протянул.
Но смерть матери не на шутку озадачила врача. Если не считать усталости от того, что ей пришлось долго ухаживать за больным отцом, она была совершенно здорова. Несколько смущенный собственным диагнозом, доктор Харди заявил, что она умерла от горя и отчаяния. Однако Мэг вполне могла в это поверить: ее родители были глубоко привязаны друг к другу.
Как бы они негодовали, узнав, что их старшая дочь вышла замуж по расчету! Но ведь они сами не оставили ей другого выбора. Полностью поглощенные друг другом, они не подумали о том, чтобы должным образом обеспечить будущее детей.
— Минерва?
Мэг почувствовала, что граф взял ее за руку и повернул к себе.
— О, дорогая моя, — сказал он и обнял ее.
Она ничего не ответила, потому что не могла говорить о своей боли с незнакомцем, пусть он и был теперь ее мужем. И она никогда не заплакала бы перед чужим человеком. Но его теплое объятие было ей приятно.
— Минерва, лучше поплачьте, не держите боль в себе.
— Нет-нет, все в порядке, — сказала Мэг и с решительным выражением лица освободилась от его объятий.
Он ответил ей довольно холодным взглядом, но спорить не стал.
— Как хотите. Нам надо идти. Я уже всех отослал, но сэр Артур ждет, чтобы вы отдали ему ключи.
Мэг глубоко вздохнула:
— Простите меня…
Граф приложил палец к ее губам:
— Ничего не говорите. Если мы не можем время от времени утешить друг друга, зачем тогда существуют браки? — Он обвел глазами комнату. — Хотите взять с собой эту кровать? Я заметил, как трудно вам с ней расстаться. — И, сделав нетерпеливый жест, добавил:
— Да пропади все пропадом! Я куплю для вас весь этот дом, если вы…
— Нет. — Мэг с удивлением поняла, что смеется. Она была глубоко тронута. — Нет, но большое вам спасибо, Саксонхерст.
И только спускаясь по лестнице, она сообразила, что, вероятно, только что отказалась от идеального решения. Если бы он купил эту кровать… Впрочем, нет. Когда ее будут разбирать, Шила непременно обнаружится.
Быть может, следовало позволить ему купить весь дом, как бы смешно это ни было? Ах, если бы… если бы только она вспомнила об этом заранее, перед тем, как отправляться в церковь, она могла бы придумать массу подходящих вариантов. Какая же она дурочка!
Сэр Артур ожидал с видом мученика. Мэг так и подмывало сказать ему что-нибудь колкое, но она сдержалась. Почему-то она не сомневалась, что стоит ей хоть вскользь намекнуть на план сэра Артура, как граф впадет в один из своих знаменитых приступов ярости.
Поэтому Мэг просто передала хозяину связку ключей:
— Еще раз благодарю вас, сэр Артур. Мы выжили в эти месяцы только благодаря вам. — Что было чистой правдой, поэтому ей не составило труда улыбнуться ему.
— Ваш отец хотел бы, чтобы я позаботился о вас, леди Саксонхерст. Мне жаль лишь, что я не смог сделать большего.
Уловив двойной смысл его фразы, Мэг потеряла всякое желание быть с ним любезной и порадовалась тому, что запасной ключ от двери черного хода приятно оттягивает ее ридикюль. Холодно попрощавшись, она решительно проследовала к выходу.
Однако здесь ее окружила толпа знакомых и соседей, желавших попрощаться и заодно удовлетворить свое любопытство. На какой-то миг Мэг испугалась, что кредиторы станут осаждать ее. Если бы это случилось на глазах у графа, она предпочла бы провалиться сквозь землю. Но ее окружали лишь улыбающиеся лица.
Вскоре стало понятно: мистер Чанселлор уже сообщил, что все долги Джиллингемов будут выплачены. Ясно стало и то, что кто-то, вероятно Лора, успел распространить романтическую историю о возлюбленных, разлученных обстоятельствами, но вновь обретших друг друга. Наиболее чувствительные женщины вытирали глаза передниками.
И разумеется, всем льстило, что раз в жизни выдался случай близко пообщаться с графом. С какой восхитительной непринужденностью он умел обращаться с людьми, подобострастно и с восхищением глазевшими на него! Он был любезен со всеми, и лорнет благополучно покоился в кармане. Мэг догадалась, что ему все это не в новинку. Но как, Господи помилуй, ей к этому привыкнуть?
Наконец Мэг со вздохом облегчения уселась на мягкое сиденье кареты.
— Теперь нашим соседям разговоров хватит на год, — сказала она.
— Мы живем, чтобы развлекать людей. Иначе зачем нужна была бы аристократия?
— Аристократия? — Мэг только сейчас поняла, что отныне и сама принадлежит к этому сословию. — Как странно…
— Привыкнете, к этому все привыкают. Вам лучше?
В его взгляде была лишь доброта.
— Да, несомненно. Просто раньше у меня не было времени погоревать. Тем более что мамина смерть оказалась совершенно неожиданной. — После таких слов граф, разумеется, захотел подробнее узнать о смерти ее матери, что, в свою очередь, породило множество вопросов о жизни ее родителей. Интересно, что он извлечет из ее рассказа?
Однако единственным, что сказал граф, выслушав ее, было:
— И как это два столь романтичных существа могли произвести на свет такую благоразумную Минерву Джиллингем?
— Должен же хоть кто-то быть благоразумным, — ответила Мэг и тут же спохватилась: не следовало бы этого говорить. Она всегда чувствовала, что обязана быть опорой семье посреди океана почти шальной беспечности, с которой родители относились к повседневной жизни, но ей было неприятно их осуждать.
Впервые Мэг задумалась о том, прибегала ли мать к помощи Шилы, чтобы облегчить их жизнь. Родительская беззаботность, конечно, была огорчительна, но, поскольку несчастья висели над семьей постоянно, родители, в сущности, не воспринимали их всерьез, и худшее всегда обходило их стороной. Однако если камень неизменно требует платы, интересно, в чем она состояла? В ужасной болезни отца? Мэг впервые пришло это в голову. В одновременной кончине родителей?
— Ну, не будьте так печальны, — прервал ее размышления граф. — А то мне придется подумать, что я очень плохой муж. Нет, вас определенно нужно соблазнить на что-нибудь легкомысленное.
Мэг отогнала печальные мысли.
— А вот с этим, милорд, у вас ничего не выйдет, — откликнулась она. — Я была уныло благоразумна со дня своего рождения. Все всегда вовремя и как положено.
Он сделал неопределенный жест, как бы отмахиваясь от ее слов.
— Мы должны купить вам бесчисленное количество вещей, и я настаиваю, чтобы некоторые из них были легкомысленными. Фривольные шляпки, которые предназначены лишь для того, чтобы сводить с ума мужчин. Шелковые чулки, настолько тонкие, что их можно надеть только один раз. Кружевные носовые платки, в которые никому не придет в голову сморкаться.
Мэг надеялась лишь на то, что его порхающие, словно бабочки, мысли вскоре перескочат на что-нибудь другое.
— А в каких экстравагантных безрассудствах вы, милорд, находите удовольствие?
— Женщины существуют для того, чтобы у мужчин был повод тратить деньги. Впрочем… — и он, распахнув зеленый камзол, показал ей жилет, сказочно расшитый блестящими змейками, — себе мы тоже время от времени кое-что позволяем.
Не задумываясь, Мэг протянула руку и потрогала змейку — вышивка была такой восхитительной! — но тут же отдернула ее, словно обжегшись.
— Однако порой, — добавил он тихо, — безрассудства стоят каждого заплаченного за них пенни.
Мэг отвернулась. До сих пор ей более или менее удавалось избегать мыслей о нем — то есть о его теле, — но в этот момент она в каком-то лихорадочном возбуждении вдруг осознала, что под элегантными одеждами и легкими, обворожительными манерами таится жесткое, мощное и небезопасное мужское тело.
И это жесткое мужское тело она согласилась принять сегодня ночью! Но помимо всего прочего, сегодня или завтра рано утром ей предстояло проникнуть в свой старый дом и украсть Шилу.
О Господи!
— Милорд… — начала она, оборачиваясь к нему и даже пытаясь изобразить улыбку.
— Саксонхерст. Мной будет гораздо легче управлять, если вы станете называть меня Саксонхерстом.
Мэг глубоко вздохнула:
— Саксонхерст. Вероятно, у вас создалось обо мне определенное впечатление. Раньше. Когда мы возвращались из церкви…
— Да?
Черт бы его побрал, ведь он же прекрасно понимает, что она пытается сказать, но у него и в мыслях нет помочь ей! Где-то в глубине души Мэг даже почувствовала облегчение, поскольку это свидетельствовало о некотором его интересе к ее физической привлекательности. Если бы это было не так, он под любым предлогом уклонился бы от предстоящей встречи, разве нет?
Но тут она вспомнила, что «некоторый его интерес» в настоящий момент больше усложняет ей жизнь, чем доставляет удовольствие: сегодня ночью она должна быть свободна от его присутствия.
Мэг облизнула губы.
— У вас могло создаться впечатление, милорд… Саксонхерст, что мне не терпится… что я… — Она умоляюще взглянула на него, взывая о помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46