Вы же пока разговаривайте с Рашем о самых различных проблемах. Начните, например, с Шелленберга.
* * *
Допросы продолжались много дней. Из Раша получился идеальный собеседник. Если он знал ответ, то немедленно давал его. Если не знал, то ничего не выдумывал. И все же Колвин, а вслед за ним и Уиллс стали подозревать, что им не удается докопаться до чего-то очень важного.
Они узнали разные любопытные подробности о лидерах фашизма – некоторые из этих деталей могли пригодиться в будущем, другие – нет. К примеру, выяснилось, что у Гиммлера в Любеке есть любовница по имени Хедвиг, которая родила рейхсфюреру двоих детей. Кальтенбруннер, оказывается, ненавидит Шелленберга. Борман – тоже. Однако Шелленберга прикрывает Гиммлер. После покушения в июле прошлого года Гитлер проникся глубочайшим недоверием к военной верхушке и делает исключение лишь для Гудериана, Йодля и Кейтеля. Геринг, если верить Шелленбергу, в последнее время утратил всякое влияние.
– Если бы я писал статью для газеты «Дейли экспресс», я был бы вполне доволен, – сказал Уиллс как-то вечером. – Но я собираю материал не для статьи. Рашу явно известно о стокгольмском задании не больше, чем он сообщил Конуэю – их показания полностью совпадают. Единственная важная новость стратегического значения, о которой осведомлен Раш, – это переговоры, которые генерал Вольф ведет в Северной Италии с американцами. Но мы об этих переговорах знаем и без Раша – ведь наши люди тоже в них участвуют!
После этого допросы продолжались еще три дня. С Рашем побеседовали специалисты по военной стратегии, политические аналитики, эксперты по психологии. Немец свободно отвечал на любые вопросы, было полное впечатление, что он ничего не скрывает. Наоборот, иногда он без понуждений, сам выдавал информацию, которая никого особенно не интересовала. Раш оживлялся, когда начинал говорить о Гейдрихе, которого, судя по всему, люто ненавидел. Однако англичане не разделяли его интереса к покойному руководителю службы безопасности СД. Кроме того, Раш все время спрашивал, когда наконец англичане выполнят свое обещание и дадут ему возможность, свести счеты с жизнью.
По большей части сведения, добытые у Раша, ценности не представляли, но кое-что все-таки могло пригодиться. Например, штабу главнокомандующего очень кстати пришлась информация о том, что Гитлер в последнее время совершенно перестал доверять военной верхушке и стремится руководить боевыми действиями сам. Сведения о Шелленберге помогли контрразведчикам получить более полное представление о действиях немецкой шпионской сети. Раш был лично знаком с доктором Бестом, гауляйтером Дании, и уверял, что доктор Бест сделает все возможное, чтобы уберечь страну от разрушения при наступлении союзнических войск. Эта информация тоже была передана в соответствующие инстанции.
И все же у англичан дело не двигалось. К тому же на них стали наседать американцы – их ознакомили с некоторыми показаниями Раша, и американцы желали знать, нельзя ли выжать из немца что-то еще. Паттерсон неоднократно приставал с этим к Уиллсу.
– Вы водите меня за нос, – добродушно упрекал он.
– Уверяю вас, мы ничего от вас не скрываем, – оправдывался Уиллс.
– Вытрясите вы из него душу. Я знаю, кто вам нужен – хороший американский шериф откуда-нибудь из штата Миссури.
– В этом нет никакой нужды, наш клиент честно отвечает на все вопросы.
– Значит, вы не умеете ему задать нужные вопросы.
– Очень может быть, но, как нам кажется, мы спросили его обо всем, что нас интересовало.
– Но вот взять, к примеру, Стокгольм, – упорствовал американец. – Он вам почти ничего про это не сообщил.
– Я склонен считать, что Раш выложил все, что знал. Ему вручили для передачи какие-то документы, считалось, что это разведывательное задание – во всяком случае, так полагал сам Раш. Если он сам больше ничего не знает, то как мы можем выжать из него дополнительную информацию?
– А можно нам взглянуть на эти документы? – с улыбкой спросил Паттерсон.
– Вряд ли, – ответил Уиллс, думая: черта с два ты их у меня получишь.
Он и так уже был раздражен тем, что американцам посылаются выдержки из протоколов допросов. А о «белом списке» и говорить нечего. По этому поводу уже произошел целый конфликт. Представитель Эйзенхауэра генерал Беделл Смит обратился к британскому кабинету министров с запросами по этому поводу, а виноват во всем был Уиллс, которому не следовало даже упоминать о Раше в разговоре с Паттерсоном.
Паттерсон сказал:
– Я ведь могу обратиться к вам и по официальным каналам. Считайте, что именно это я сейчас и делаю.
– Но выглядит это как-то не очень официально, – парировал Уиллс.
– Ну что ж... – Паттерсон встал. – На сегодня, пожалуй, достаточно. Кстати говоря, кто такой Конуэй?
Откуда он узнал про Конуэя? Имя ирландца тщательно вымарывалось из всех протоколов, которые посылались американцам.
– Кто такой Конуэй? – вежливо переспросил Уиллс.
– Если вы не хотите, чтобы мы о нем узнали, вы не должны упоминать его имя, – сказал Паттерсон. – В протоколе номер пять, когда Раш рассказывает о том, как он выбирался из Стокгольма, упоминается Конуэй. Кто это такой?
– Один из наших людей, – буркнул Уиллс. Неужели и в самом деле произошла такая накладка?
– Он помог Рашу покинуть Швецию?
– Что-то в этом роде, – осторожно ответил Уиллс, думая, что нужно как можно быстрее проглядеть выписку из протокола допроса номер пять. Однако вскакивать и немедленно бежать в архив было бы неприлично, да и подозрительно. Паттерсон сразу унюхал бы неладное. Однако, к удивлению англичанина, Паттерсон не стал дальше развивать тему. Наверное, оставил на следующий раз.
Уиллс, весь кипя от ярости, вернулся на работу, порылся в рабочем архиве и достал выписку из протокола номер пять, отправленную американцам. Там черным по белому было написано: «Конуэй рассказал мне об ирландском корабле и сказал, что, по его мнению, мы сумеем на него попасть». Мы! Уиллс выругался. Ведь он сам просматривал текст, чтобы не допустить утечки информации. То ли устал, то ли снебрежничал, так или иначе – непростительная ошибка! Причем виноват он сам, а не кто-либо другой. Теперь придется покрутиться между американским посольством и Даунинг-стрит. Что ж, нужно опередить американцев. Конечно, им в любом случае не покажут «белый список» – это британский секрет, о котором чужакам знать ни к чему. Иначе получится, что англичане сами выполнят работу, которую Шелленберг предназначал Рашу. Что касается финансовых документов, то они, возможно, содержат информацию еще более взрывного свойства.
Уиллс приказал, чтобы Конуэя немедленно перевезли в психиатрическую лечебницу в графстве Бэкингемшир – Интеллидженс сервис использовала ее в качестве тюрьмы для особо важных клиентов. О финансовом документе американцы не знали, и проболтаться им мог только Конуэй. В случае опасности ирландца придется убрать. Раша тоже – хотя немец, слава Богу, готов выполнить грязную работу сам.
* * *
Вечером того же дня, когда Конуэя перевезли в психлечебницу, смотровое окошечко в двери его камеры на секунду открылось и тут же закрылось вновь. Репортер не придал этому событию ни малейшего значения – он уже привык к тому, что за ним все время приглядывают. Но вскоре дверь распахнулась, зажегся свет, и Конуэй, уже улегшийся было спать, сел на кровати и захлопал глазами. Посетителей было двое, одного репортер видел уже раньше – тот вручал ему постельное белье и полотенце, – второго видел впервые. Именно этот, второй, кивком головы отпустил охранника, сел рядом с Конуэем и предложил ему сигарету.
– Кто вы такой? – спросил незнакомец.
Конуэй ответил. Лицо этого человека казалось ему смутно знакомым.
– Ах да, вспомнил. Вы тот ирландец, который оказался замешан в этой истории. Слишком пожадничали, верно?
– Я был идиотом, – ответил Конуэй. Он внимательно разглядывал собеседника. – Мы с вами встречались?
– Не думаю. У вас есть все, что нужно?
– Гораздо больше, чем мне нужно, большое спасибо, – саркастически ответил Конуэй.
– Допросы закончились?
– Откуда мне знать! Кто вы вообще такой?
Посетитель улыбнулся.
– Увы, вам здесь вопросы задавать не положено. Считайте, что я представитель благотворительности. Сам я считаю себя этаким крохобором – подбираю крохи информации, которую не собрали другие. Знаете, не все удается выяснить в ходе допроса. Если вспомните что-нибудь интересное, сразу требуйте, чтобы вызвали меня. Договорились?
Конуэй поморщился.
– Уверяю вас, я сообщил все, что знал.
– Не сомневаюсь в этом. Но человек иногда вспоминает какие-нибудь детали. – Мужчина поднялся. – Это вам.
Он положил пачку сигарет на тумбочку.
– Если что-нибудь вспомните, вызовите меня. Меня зовут... Для вас я буду просто Маугли. Тот самый, из Киплинга.
Человек ушел, и свет снова погас. Конуэй лежал на кровати, смотрел в потолок и все пытался вспомнить, где он встречал прежде этого Маугли. А в том, что он видит этого человека не впервые, ирландец не сомневался.
Глава 11
Американцы нажимали все сильнее. Паттерсон позвонил по телефону и в весьма любезной, даже дружеской манере сообщил:
– Знаете, дружище, мы все-таки решили обратиться к вам по официальной линии. Сегодня в конце дня к вам поступит соответствующая бумага. Хотим сами поработать с этим вашим Рашем.
– Боюсь, вам придется столкнуться с кое-какими трудностями, – сказал Уиллс. – Понимаете, у нашего клиента проблемы со здоровьем. Да и вообще, ни к чему с ним беседовать – мы высосали из него все до последней капли.
– Всегда остается одна-другая капелька крови.
– Вы настоящий вампир, – деланно фыркнул Уиллс.
Закончив разговор, он немного подумал, потом снова снял трубку и попросил оператора соединить его с мистером Джеймсом Тендрингом из военного министерства.
– Мне нужно с вами встретиться, – сказал комиссар.
– Это срочно?
– Весьма.
– Через двадцать минут.
По пути в министерство Уиллс думал, как выкручиваться из ситуации. Американцам придется ответить отказом, но сделать это нужно крайне деликатно. На уровне Паттерсона достичь необходимого сочетания деликатности и окончательности вряд ли удастся. Что ж, для того и существуют дипломаты из министерства.
Джеймс Тендринг сидел у себя в кабинете и жевал бутерброд с сыром. Вид у него был усталый, невыспавшийся.
– Это не сыр, а мыло какое-то, – пожаловался он. – Но пообедать времени совсем нет. Старик не дает нам покоя с четырех часов утра. В двенадцать тридцать начнется совещание, которое наверняка затянется до рассвета.
Уиллс изложил суть проблемы и стал ждать, пока Тендринг придумает, как ее разрешить. Очень приятно хоть в кои-то веки возложить решение трудной задачи на другого.
Тендринг угрюмо жевал бутерброд.
– Чем глубже мы копаем, тем меньше мне нравится вся эта история. Вы знаете, что премьер-министру показывали список?
– Знаю.
– Премьер-министр приказал, чтобы список уничтожили.
– Правильно.
– Он сказал, что глупо было бы омрачать сияние победы грязным пятном подозрительности. – Тендринг усмехнулся. – Иными словами, сор из избы выметать не ведено. – Он откусил еще кусочек. – И это решение пересмотру не подлежит.
– Стало быть...
– Стало быть, придется вам взять ластик и все чистенько подтереть.
– А кто объяснит нашим американским друзьям, что поговорить с клиентом не удастся?
– Не беспокойтесь, кому-нибудь поручим. Найдется широкая спина, которая примет на себя и этот удар.
– Меня не оставляет предчувствие, что история еще не закончена, – сказал Уиллс.
– Что ж, история никогда не заканчивается. Не могу сказать, чтобы мне нравилось такое решение, но... Хорошо ли Раш говорит по-английски?
– Так себе.
– Как вы думаете, мог он запомнить имена из списка?
– Некоторые – да. Но, думаю, немногие. Для него эти имена ничего не значат. Вот Конуэй – другое дело, он журналист и многих людей из списка знает.
– Да, рискованно. Подставляться нельзя. Пока эти двое живы, американцы нам покоя не дадут. Хорошо, хоть договоренность с Рашем позволяет вам не делать грязную работу самим. Спасибо и на этом. Жаль беднягу Конуэя. Если бы американцы о нем не разнюхали...
– Это моя вина.
Тендринг взглянул на комиссара спокойными, усталыми глазами.
– Да. Каждому из нас приходится нести свой крест.
Возвращаться к себе в кабинет Уиллс не стал, подозревая, что его уже ожидает там официальный запрос от Паттерсона. Вместо этого Уиллс с Керзон-стрит прямиком отправился на вокзал Ватерлоо и сел на поезд, идущий в Уокинг. Предварительно он зашел в телефон-автомат и связался с дежурным – попросил, чтобы его встретили.
Первоначально Уиллс вовсе не собирался держать слово, данное Рашу. К тому же обещание давал не лично он, а Колвин. Колвин ниже по званию, поэтому решение начальства для него – закон. Уиллс считал, что такие, как Раш, должны непременно предстать перед судом, нельзя давать им возможность уйти от ответа. Вот с Конуэем другое дело – здесь комиссар был виноват сам.
Через несколько минут после прибытия в секретную тюрьму Уиллс уже сидел за столом в камере, разделенной надвое проволочной сеткой. Вот-вот должны были привести Раша.
Раша удивил неожиданный вызов на допрос. Он считал, что допросы уже закончились. Во время последних двух бесед следователь не задал ни одного нового вопроса – лишь повторял прежние. Было ясно, что любопытство англичан иссякло. Сам Раш исходом следствия был доволен. Он ответил на все заданные вопросы, а если англичане не докопались до чего-то важного – сами виноваты. На случай, если они решат выполнить условие сделки и предоставят ему возможность совершить самоубийство, линия поведения была тщательно отработана. Но вообще-то Раш сомневался, что англичане сдержат слово. Общеизвестно, что британцы предпочитают решать все юридическим путем, а по лицу Колвина Рашу было ясно, что англичанин не понимает, зачем немец хочет застрелиться.
Войдя в комнату для допросов и увидев за столом не Колвина, а Уиллса, Раш замер на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38