Я не шевелилась. И почему-то не решалась открыть глаза, но могла слушать и напрягла слух, ожидая услышать какой-то звук. Наконец, я что-то услышала.
Сначала было совершенно непонятно, что это, а потом я поняла: дыхание! Тяжелое, едва сдерживаемое дыхание. Казалось, оно идет откуда-то справа, от двери. Я не могла быть уверена.
Должно быть, несколько минут я лежала неподвижно. Дыхание приблизилось, и меня бросило в холодный пот.
Кто это? Кто вот так стоял в моей комнате и спокойно смотрел на меня? Должно быть, они знают, что я не сплю, конечно же, они видят, как я дрожу.
Вдруг застучали ставни, и это чуть не свело меня с ума; но это был только ветер. Я не могла больше этого выносить: кто бы это ни был, кто бы ни собирался здесь сейчас убить меня — мне нужно было видеть, кто это был. Если бы я смогла закричать, может быть, кто-нибудь услышал бы и прибежал, но мой язык не слушался меня.
Медленно, осторожно я открыла глаза, ожидая увидеть нож, занесенный надо мной, или веревку, или ужасный силуэт убийцы. Но я ничего не увидела. Ставни были закрыты, и в комнате было абсолютно темно.
Но я все еще слышала дыхание и знала, что оно сейчас было очень близко к моему лицу. Я почувствовала страх, которого никогда раньше не испытывала. Я хотела закричать, попытаться бороться, сделать хоть что-нибудь — только бы положить этому конец.
Когда я подумала, что больше ни минуты не смогу этого вынести, дыхание пропало. В тишине у меня шевелились волосы от ужаса. Наконец я услышала, как легонько щелкнула дверь, и этот неизвестный мне «кто-то» ушел. Здравый смысл подсказывал мне быстро тихо встать, открыть дверь и посмотреть, кто это был. Но я была слишком слаба и перепугана. Вместо этого, как последний трус, я натянула одеяло до подбородка и уткнулась в него лицом. Через несколько минут я собрала все свое мужество, встала и задвинула засов.
Я засыпала, чувствуя себя уставшей, как никогда в жизни. Несмотря на это мой сон не был крепким. Раз я проснулась и услышала, как вдалеке звонили колокола, и еще мне послышались шаги на лестнице, потом до утра я спала крепко.
Про этот случай я никому не рассказала, надеясь, что, может быть, по выражению лица увижу и пойму, кто это был. Меня ждало разочарование.
Следующие несколько дней были проведены в приготовлениях к приему. Миссис Мария разъезжала туда-сюда в своем инвалидном кресле, раздавая указания капитанским голосом, пробуя деликатесы, которые готовились на кухне, и, наблюдая за тем, как чистили серебро к чаю и подходящий к торжественному случаю серебряный продолговатый поднос, который когда-то принадлежал ее матери.
Для подготовки к событию наняли дополнительную прислугу; они украшали большую комнату, превращая ее в танцевальный зал, который оправдал все ожидания.
За три дня до приема миссис Беатрис наотрез отказалась участвовать. Все началось в дальней гостиной, когда Коррин принесла лиловое шелковое платье, которое портной только что закончил для миссис Беатрис. Ее глаза блеснули, удостоив его одним-единственным не одобряющим взглядом, и снова вернулись к картам.
— Ты же знаешь, что мне не нравится этот цвет, Коррин. Я его не надену.
— Мама наденешь. Это, в конце концов, мой дом, и ты не будешь устраивать здесь ни сцену, ни этот твой желудочный приступ, — она так четко выговорила каждое слово, что это насторожило бы даже незнакомца.
— Пожалуй, это было бы разумней, Беатрис, — со спокойным терпением начала уговаривать миссис Мария. — Подумай, как это будет выглядеть, если ты рано уйдешь к себе. По крайней мере, покажись там. Я уверена, что Коррин этого будет достаточно.
Жестом, будто бы она пыталась сдержать свое отвращение, миссис Беатрис собрала свои карты и направилась к двери.
— Делай, как знаешь, Коррин. Ты бы все равно сделала по-своему. Мне все равно, что надевать. Я собираюсь уехать из Уайт-Холла как можно быстрее, — ее голос ослаб. — Было ошибкой с самого начала переезжать сюда.
— Мама, прекрати. Пора бы уже перестать сожалеть об этом. По крайней мере, не надо так драматизировать. И прекрати говорить ерунду, ты никуда не поедешь.
— Посмотрим, Коррин, — она обиженно подняла плечи.
— Миссис Мария, — Коррин устало опустилась на стул и заговорила, когда ее мать уже ушла из комнаты, — я волнуюсь из-за мамы. Так больше не может продолжаться.
— Дорогая, не стоит расстраиваться. Ты же знаешь свою мать.
Она медленно покачала своей каштановой головкой.
— Нет, я слишком долго закрывала на это глаза. Неужели вы не заметили, как она изменилась в последнее время? Она так изменилась, ей такие странные идеи стали приходить в голову… Вот и сейчас — хочет уехать! Вы знаете, какая это ерунда, — она наклонилась вперед. — И куда, интересно, она собирается уехать?
— Я уверена, что это пройдет. Просто дай ей время, дорогая.
Коррин обеспокоено покачала головой, и по тому, как опустились уголки ее губ, я поняла, что она ужасно расстроена.
— Я подумывала, не теряет ли она чувство реальности, а сейчас мне иногда кажется, что это действительно так. После того как умер Филипп, я очень хотела, чтобы она переехала жить к нам. Я действительно пыталась быть хорошей дочерью, — она опустила плечи. — Только сегодня утром она мне заявила, что ненавидит Уайт-Холл и меня за то, что я с ней делаю.
Прекрасные глаза миссис Марии потемнели, и она мрачно сидела и слушала.
— Я уверена, она помнит, что ты не приехала на похороны отчима. Может быть, поэтому она так себя и ведет. Я думаю, пока что нет смысла волноваться, но ты права в том, что не надо вести себя глупо и притворяться, что такой возможности не существует. А что касается ее идеи насчет отъезда, она мне однажды уже говорила. Боюсь, она всегда считала, что ей здесь не место.
— Но вы понимаете, что она изменилась, — сказала Коррин грустно. — В ней теперь столько горечи…
Обе они посмотрели на меня, наверное, оттого, что не могли посмотреть друг на друга,
— Как вы думаете, может быть поможет смена обстановки? — предложила я. — Я помню, она раз или два говорила о Нью-Йорке.
— Мама там совсем зачахнет: она так долго жила с нами вдали от всего этого, что ни за что не сможет жить там одна.
— Нет, — миссис Мария задумчиво покачала головой, — сомневаюсь, что она сможет привыкнуть к новым условиям. Это так грустно. Помню, как она впервые приехала в Сан-Франциско, такая молодая и счастливая… Такая живая и всегда веселая. Они с Филиппом давали столько приемов… А потом он умер, и с тех пор она начала увядать.
— Я не люблю вспоминать старые времена, — сказала Коррин.
Миссис Марию призвали на кухню, и Коррин встала.
— Ох уж эти матери! Вы, кажется, говорили, вы своей никогда не знали, правда, мисс Гэби?
— Я ничего о ней не помню, она умерла во время эпидемии тифа. Конечно, мы тогда жили в Лондоне, тиф там просто свирепствовал, как говорил отец.
— Вы никогда по ней не скучали?
— Как-то мне было интересно, какая она была… Но отец не давал мне времени на то, чтобы интересоваться.
— Тогда вы неплохо жили. Я читала о вашем отце. Да и все читали. Наверное, это чудесно — быть его дочерью.
— Во всяком случае, познавательно, — засмеялась я, повернулась и увидела в дверях мистера Джона.
— Мама тебя зовет, — обратился он к Коррин, потом повернулся ко мне. — Мне нужно кое-что подшить. Не поможете ли вы мне? Я вас надолго не задержу.
Я пообещала, что помогу, как только позанимаюсь с Пити, и это напомнило мне, что Полли должна была уже его разбудить.
В классе было жарко и влажно. В окно дул легкий ветерок, но он тоже был горячим. Погода утомляла, убивала всяческое желание хоть что-нибудь делать; хотелось только, чтобы пошел прохладный дождь. Естественно, Пити весь урок сидел, ссутулившись, поставив локти на парту и обхватив руками голову. Он выглядел сонным и утомленным — как обычно. Я начинала подозревать, что это какая-то ужасная болезнь, неизвестная пока медицине.
У меня не было сил подгонять его; в этой спокойной атмосфере все мои мысли возвращались к моему ночному гостю и к поведению миссис Беатрис. Могла ли это быть она? Тогда почему она ничего не сделала мне? Как тогда, в мою первую ночь в Уайт-Холле? Я сделала над собой усилие и выбросила это все из головы, занявшись более неотложным делом.
Пити мало уделял мне внимания — если вообще уделял. И вдруг все это показалось мне совершенно бесполезным.
— Разве мы не можем быть друзьями, Пити? Я знаю, что тебя что-то беспокоит. Пожалуйста, расскажи мне, и тогда я смогу тебе помочь.
Последовала долгая пауза.
— Давай попробуем.
Внезапно слезы выступили у него на глазах и покатились по щекам.
— Да ничего не случилось. Я просто всех ненавижу. Я себя ненавижу.
Его тоненький голосок звучал с надрывом. Он с трудом слез с высокого стула и выбежал из комнаты.
С минуту я сидела, пораженная, потом устало вздохнула. Это еще что такое?
Мой хозяин сидел за столом. Вокруг него, но всей крышке стола были разложены всевозможные бумаги. Я закрыла за собой дверь и подумала, что мне нравится эта комната с ее запахом книг и виргинского табака.
Он поднял глаза и, не давая мне сказать ни слова, протянул список того, что нужно было сделать. После получаса молчаливой напряженной работы я присела на маленькую красную скамеечку для ног, все еще держа в руках огромную кипу папок. Я взглянула на мистера Джона в надежде, что мне удастся поговорить с ним, и картина, которую я увидела, вызвала во мне искреннее сострадание.
— Сэр, вы выглядите очень утомленным. Давайте, вы покажете, что надо сделать, и я закончу за вас.
Он поднял темноволосую голову, и в его усталых глазах промелькнула благодарность.
— Если вас не очень затруднит, мисс Гэби. Я был бы очень признателен. Но это ужасная работа, предупреждаю вас.
— Я свободна весь день, сэр.
«С чего бы это проблемы мистера Джона должны касаться меня?» — размышляла я, быстро работая. Неужели у меня было мало проблем, которые я, кстати, не могла решить? Откуда я знаю, может, этот человек мой враг? Может, это он был ночью в моей комнате? У него были весомые причины убить свою жену, а я начинала чувствовать, что тот, кто убил Лаурин Дьюхаут, если она действительно была убита, был и моим врагом.
Этим вечером, уже лежа в постели, я решила, что в первую очередь нужно узнать все, что можно о Лаурин Дьюхаут, чего бы это не стоило. И из этого уже заключить, кто любил ее, а кто — нет, и почему. И не повредит, кстати, узнать, что люди в округе говорили о моем хозяине и его жене.
Я начала следующим же утром, снова расспросив Полли. Она ничего нового не добавила и заявила, что самой ей было совершенно все равно.
— Что-то в ней такое было, — знающе покачала головой Полли, — что сразу же заставляло любую другую женщину невзлюбить ее. Знаете, мисс, что я имею в виду — всегда хлопает ресницами, ведет себя так застенчиво, хотя на самом деле все наоборот. Она просто грешно себя вела, я вам скажу — а я ее видела всего-то несколько раз. Вот Клэппи вам побольше, чем я, расскажет.
Клэппи суетилась на кухне. Она мыла в горячей мыльной воде посуду, следя одним глазом за тестом, которое подходило у плиты. От жары па лбу у нее выступали капельки пота, которые она вытирала рукавом своего белого платья,
— Конечно, мисс Гэби, я помню. Эта мисс Лаурин — что уж там вспоминать — плохая это была женщина. Я ее не любила. Скажу я вам, нерадостный был тот день, когда она сюда приехала. Миссис Мария — уж какая хорошая женщина — никак не могла к ней привыкнуть. Она даже о том бедняжке, что сейчас наверху, ни разу не вспомнила с самого его рождения. Да, — она взялась за следующую грязную тарелку, — с самого начала Коррин заботилась о малыше. И я вам скажу, Коррин не станет что-то делать, чтобы кому-то понравиться.
— Ей тоже не нравилась Лаурин?
— Хм. Они грызлись как две кошки из-за блюдца молока.
— Клэппи, а Пити знает, какой была его мать? То есть, что о ней думали окружающие?
Клэппи вздохнула и подняла глаза к потолку.
— Он считает ее одним из тех ангелов, которых Господь взял под свое крылышко.
— Клэппи, скажи, а ты действительно веришь, что он умственно неполноценен?
Она покачала головой.
— Вот этого я не могу сказать, просто не знаю. Мальчик себя как-то не так ведет. Помню, эта мисс Монтьюнто старалась уговорить мистера Джона сводить малыша к доктору, но он и слушать не хотел.
Она прищурилась.
— По-моему, он уверен, что мальчик дурачок, и просто не хочет знать этого наверняка.
Я об этом не думала. Это, действительно, должно быть так. Ни один человек не хотел бы, чтобы о его сыне так сказали; но как же он мог вынести неопределенность?
Я помогла Клэппи домыть посуду и, все еще раздумывая над тем, что она сказала, направилась в большую комнату.
Она была уже почти совсем готова к приему. Хрустальная люстра отбрасывала яркие отблески по всему полу. Я пересекла ее, огибая трех молодых девушек, которые натирали пол, открыла стеклянные двери и вышла на веранду. Я не сразу заметила мистера Джона, спящего на угловом плетеном диванчике. Его белая рубашка помялась; казалось, ему было жарко. Я подавила желание стереть ему пот со лба. Вместо этого я села, просто любуясь пейзажем и цветами.
Вдруг он шевельнулся, открыл глаза и, увидев меня, что-то пробормотал. Он встал.
— Я бы хотела поговорить с вами, сэр, — сказала я, — о Пити.
— Ну, говорите, что случилось? — он был в плохом настроении.
Я сжала руки.
— Ситуация мне не нравится, сэр. Что-то с вашим сыном не в порядке, вы должны понимать это. Я считаю, его непременно надо показать врачу.
Он нахмурился и отвернулся.
— Я очень ценю вашу заботу, но выбросьте эту безумную идею из головы, вместе с другими такими же, если они у вас есть. Я считаю, что мой сын абсолютно нормален — насколько позволяют обстоятельства.
— Вы считаете, у меня возникают безумные идеи? — воскликнула я. — Вы не заметили в его поведении ничего, что могло бы вызвать обеспокоенность? Почему вы постоянно настаиваете на этой чепухе насчет того, что он умственно неполноценен? Этот мальчик постоянно находится в переутомленном состоянии, и если вы, сэр, не видите, что он физически нездоров, вы просто слепы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21