За надолбами шел глубокий ров, за которым поднималась высокая крепостная стена. Верхняя часть ее выступала вперед, образуя боевые навесы — «обламы».
Тяжелые серебристо-серые бревна отчетливо рисовались в густом синем небе, дальние башни — квадратные, с четырехскатными тесовыми крышами и малыми островерхими башенками наверху, — виделись уже туманно-голубыми, полурастворенными в теплом воздухе. В центральной Преображенской башне были открыты ворота, сбитые из листвяжных плах в три пальца толщиной, стянутых широкими железными полосами и скобами.
— Куды прешь? — опустив бердыш, поинтересовался воротный.
— Мне к воеводе, по важному делу.
— Сабля али пистоль при себе имется?
— Вот. — Китаец показал широкую китайскую саблю в черных кожаных ножнах с узорными бронзовыми петлями. — Но я не воин и не умею рубиться, как вы, доблестный альт.
Караульный поскреб в затылке.
— Ладно, проходь.
Войдя в ворота, китаец внимательно огляделся, накрепко запоминая увиденное. Рубленые крепостные стены, или «городни», образовывали внутри стены прямоугольные клети, заполненные хозяйственными, складскими, а частью жилыми помещениями крепостного гарнизона. Внутри острога стояло несколько строений: «съезжая изба»— крепостная тюрьма, «приказная изба»— воеводская канцелярия, «государевы анбары»— склады собранной пушной дани, где она хранилась перед отправкой в Москву. Еще в остроге имелась рубленая церковь и «жилая изба», в которой жили «аманаты»— заложники туземных данников. Во всем чувствовались сила и порядок крепости, готовой в любой момент сесть в осаду. Немного постояв, господин Ли Ван Вэй решительно направился к приказной избе.
После ухода Мастера, еще немного соснув в балаганчике, Чен ополоснул лицо в потеплевшей енисейской воде, подошел к уже знакомому пристанскому сторожу, дал тому копейку и поручил поглядывать за лодкой. Сам же направился в город. По описанию господина Ли Ван Вэя найдя вчерашний кабак, Чен вошел внутрь и взял чекушку у целовальника, предложив и тому выпить.
— Не пью я до обедни. Жена узнат, враз во власы вцепится — аспид, не баба!
— Сочувствую. Ну, тогда твое здоровье!
— Буди и ты здрав, коль человек хороший.
— А если плохой?
— А плохой дак подохни, я жалеть не буду.
— Понял. А вот вчера у вас в чуланчике был один плохой, Гришкой звали. Он как, жив еще?
— Да што ж ему, варнаку, зделатца? Чен набулькал еще стаканчик.
— Хотелось бы с ним потолковать.
— Толкуй, мне што?
Он открыл дверь чуланчика:
— Гришка, подыми харю-то! Дело до тебя есть.
Спящий мордой вниз Жиган поднял кудлатую голову, небрежно перемотанную какой-то тряпкой:
— Вина дай, — прохрипел он спросонья.
— Пожалуйста. — Чен с улыбкой поднес налитый стаканчик.
Тот опрокинул, дернув выступающим кадыком:
— Ишшо!
— Вот. — Чен снова поднес ему, теперь только треть стакана. — Остальное после нашего разговора.
— Чево надоть?
— Судя по вашему виду, вы деловой человек.
— Ча-а-во? — непонимающе протянул Жиган.
— Выропаева знаешь? — совсем другим тоном, коротко и жестко спросил Чен.
— Кто ж Мишку не знат. Шшипнуть ево, што ль?
— Бабу свою щипай. Знаешь, чем торгует Выропаев?
— Дак много чем…
— А мне много не надо. Ты что, еще не понял?
— Бона што… — догадавшись, протянул чернявый, — хошь «слово и дело государево»? На остроге прознают, враз на дыбу подвесят!
— Не узнают. А мы не поскупимся. Давай еще, — плеснул он в стакан, — и я с тобой.
— Припасу у меня нету…
— А сами пищали? — Чен сел на солому рядом с Жиганом.
— Рушницы-то? Поишшем. Казакам на острог невдаве новые прислали — «кремневки». Хороши, собаки! Дак они стары-то пишшали, «фитильные», по указу и поломали.
— Все поломали?
— По росписи все. — Жиган помотал головой, что-то соображая. — Значится, двадцать «фитильных», по два рубли за штуку. Годится?
— Пойдет. — Чен поднялся.
— Погодь! Окромя денег, ты мне добро зделашь.
— Что за добро?
— Вишь, как меня, — показал он на замотанную голову, — моим же бутылом приложили. Курвенок один. Дак ты тово курвенка мне подвесть должен, я ему из спины ремни резать буду. А иначе те рушниц не видать, а видать «слово и дело». Понял?
— Откуда ты знаешь, что я с ним знаком?
— Толкуй! Дак ты понял?
Чен погладил широкий выбритый лоб.
— Договорились. Как ты дашь знать, что товар готов?
— Уж дам, не беспокойсь!
Оставив Гришке бутылку, Чен в раздумье вышел на улицу. Сдать Андрея? Плохо. Очень плохо. А если по-другому не получится? Так или иначе, надо было говорить с Мастером.
Пройдя одежный ряд, Андрей почувствовал запах пота, услышал негромкое ржанье конского ряда. В ряду стояли разные кони: коренастые злые киргизы из хоорайских степей, северорусские Пегашки и Карьки, приведенные в далекую Сибирь из Холмогорья, дорогие аргамаки, пригнанные из Средней Азии. Засмотревшись на лошадей, Андрей лишь в последний момент почувствовал бросок чьей-то тени ему под ноги. Не раздумывая, он ушел кувырком. Больная левая рука несколько задержалась с подкатом, и запястье, защищенное кольчужным браслетом, попало под удар ножа. Острый конец оцарапал руку, но не более того. Вскочив, Андрей увидел одного из вчерашних Гришкиных дружков, готового снова броситься с ножом.
Вопрос первый: один ли он здесь? Это вряд ли. Топором в спину, колом по загривку — запросто. Андрей крутнул головой, осматриваясь, и вдруг узкая черная петля змеей захлестнула Тришкиного дружка. Тот выронил нож, грохнулся, и его тут же поволокло по грязи. Андрей поднял глаза — и увидел сухощавого азиата в простом темном халате и матерчатой кыргызской шляпе с загнутыми ушами.
— Кистим!! Вот те на! Ты как здесь? — не скрывая удивления, воскликнул Шинкарев.
— Ярмарка, — пожав плечами, спокойно ответил тот, — коней продаем.
Брезгливо сдернув аркан, он медленно сматывал его, пока нападавший уползал куда-то, пробираясь меж конскими ногами, весь перепачканный пылью и навозом.
— Пойдем, айрану выпьем. Поговорить надо, — предложил Кистим.
— Пойдем.
Кистим спешился, и они с Андреем отошли к юрте, поставленной недалеко от конского ряда. Внутри, за войлочной полостью гомон ярмарки мгновенно отступил куда-то. Тут было чисто, сумрачно, приятно пахло овечьей шерстью. Кистим достал кожаный мех с айраном и пригласил Андрея присесть на кошму.
Приказная изба была одноэтажной, но высокой, поставленной на подклет. Внутрь вела крытая лестница с навесом над крыльцом. В передней горнице, «приемной» воеводы, по стенам стояли лавки. Сейчас горница была пуста, сквозь дверь, приоткрытую во вторую горницу, где работали воевода с подьячим (дьяка Красноярску не полагалось no-малости), виделся длинный стол и деревянный стул-складень, на котором лежала баранья шкура. В углу комнаты была устроена большая печь, облицованная муравленными изразцами, доставленными из России, — на блестящих квадратах гарцевали всадники с копьями, скалились диковинные звери с рогами, широко распустили паруса круглые голландские кораблики.
Воевода Никита Иванович Карамышев, одетый в серый кафтан с длинным отложным воротником в мелкую синюю клетку, был густобород, высок и широкоплеч. Над пушистыми усами нависал широкий «утиный» нос, маленькие глаза прятались под тяжелыми бровями.
Воевода диктовал письмо в Тюмень, о постоянной острожной напасти — кыргызах: «…По вся годы в работное и летнее время хлебного жнитва и сенокосу приходят кыргызы под Красноярской войною, а в иные времена посылают для отгону всякого скота малое число воровских улусных людей, селы и деревни жгут и всякий скот отгоняют, и людей побивают…»
Темно-золотистые пластинки слюды, вставленной в свинцовые переплеты, пропускали мало света, и потому у стола подьячего одна оконная створка была распахнута. На столе были разложены принадлежности для письма: стопа нарезанной чистой бумаги, медная чернильница с пером, баночка с киноварью для заглавных буквиц, песочница с мелким песком, чистая тряпица — обтирать перо. Написав оригинал документа — «отписку»и архивную копию — «список», подьячий посыпал их мелким песком, затем сдул его и передал документы на подпись.
— Все, што ль, на севодни? — подписывая, спросил воевода. — А то на ярмонку сходить.
— Один сидит, вродь как не нашенский, — кивком головы указал подьячий.
— Пушшай заходит.
Вежливо поклонившись в дверях, господин Ли Ван Вэй прошел в присутствие и сел на табуретку, придвинутую к столу.
— Назовись — кто таков, откуль прибыл? — приказал воевода.
Господин Ли Ван Вэй представился, подьячий записал аккуратно.
— Ну, и што у тя за дело?
— Будучи проездом у кыргызского хана, слышал я, что один из ясачных качинских родов собирается отойти в степь. Хан уже выделил им землю.
— Ох, шатуны ети… — вздохнул воевода, — прям беда с имя. А што за род и куды пойтить намылился?
— Скоро в Красноярский острог должен прибыть мой человек, он сообщит точнее, а я без задержки передам.
— А я вот слыхал, што войско хан собирает. Ста-ло-ть, жди ево вскорости. А?
Простодушные глаза воеводы встретились с веселыми и честными глазами китайца — похоже, собеседники оказались достойными друг друга.
— Собирает, но против джунгар. Джунгарский хунтайджи намерен отправить войско на Хоорайю.
— Вот оно што… — покачал головой Никита Иванович, — а как же Алтын-ханы мунгальские? Кыргызы ж у мунгалов под рукой ходют.
— Монголия слабеет, достопочтимый воевода, Джунгария же с каждым днем усиливается. Но кыргызы боятся джунгар и не хотят видеть их своими господами, — вежливо пояснил господин Ли Ван Вэй.
— Правильно боятся. Слышь-ка, — воевода грузно обернулся к подьячему, — ты не пиши пока, а што написал, то порви. Уж больно дело темное. А не врешь ты? — снова обратился он к китайцу. — Зачем те нас-то упреждать?
— Исключительно в порядке доброй воли, проявляемой императором Китая по отношению к дружественной Московии.
— Уж конешно, без вас тут никак. Пусти козла в огород…
— Чтобы вы могли удостовериться в нашей искренности, я намереваюсь сообщить вам следующее… — низко наклонившись к уху воеводы, господин Ли Ван Вэй тихо прошептал что-то.
Воевода задумался, потом ответил:
— Ладно, глянем, каков ты гусь. А коли врешь, дак на дыбу подвесим, у нас это не долго. Понял?
— Вполне. На этом разрешите откланяться, достопочтимый воевода.
Китаец поклонился.
— Иди уж, — махнул рукой Никита Иванович, — один черт не по Уставу посольскому кланяться, ни большой, ни малый поклон не разбирать. Ох вы, бусурмане… — Воевода зевнул, перекрестив рот. — Ладно, на ярмонку пойду.
Усмехнувшись в редкие усы при поклоне, китаец отступил в переднюю горницу, воевода вышел за ним на крыльцо. Яркий день разогрелся. Над темными острожными стенами, в голубой выси плавала вершина Караульной сопки, подрагивая в горячем воздухе. По крепостному двору, заросшему низкой травой, шел высокий худой человек в иноземном наряде — темном суконном кафтане и высоких сапогах-ботфортах с начищенными латунными пряжками.
— Бона, глянь-ка, — указал воевода господину Ли Ван Вэю, — немец наш шкандыбат, Францем зовут. У ляхов был, по хохлам из пушек палил, да взяли ево под Белой Церковью. Богдашка Хмельницкий взял, гетман хохляцкий. Слыхал, небось, про такого?
— При императорском дворе известно про Хмельницкого и унию Московии с Украиной.
— Ну куды ни плюнь, все-то вы знаете!
— Мир тесен, достопочтимый воевода. А это ваш единственный человек с польской войны?
— Ишшо полковник хохляцкий есть, Васька Многогрешный. За татьбу невдаве прислан, ноне в клети сидит. Думаю вот, што с им делать. Слышь, Франтиш-ка, как дела у тя?
Франц подошел, щелкнул каблуками.
— Das ist Ordimg! Порьядок!
— A y нас вон кыштыми в степь подалися. Што делать-то будем?
— Kommand слать, Herr Kommendant! Кыштым должен arbeiten! А на кыргыза рейтар надо.
— Ну, это ты врешь! Рейтар кыргызина в поле нипочем не достанет — тяжел больно. Тут гусары надобны, как у поляков, да где ж их взять-то? Ладно, — обернулся воевода к китайцу, — скоро увидим, врешь ты аль нет. Иди покуль, глянь на ярмонку нашу, а я с тобой не пойду — на остроге ишшо пройтись надобно.
— Ну, как твоя жена? — спросил Андрей, приняв от Кистима пиалу с белым айраном.
— Боится. Войны боится.
— Вы уйдете в степь?
— Думаем вот, как лучше. Может, сюда, на Красный Яр, если казаки от кыргызов помогут.
— Зачем вам от кыргызов помогать? Вы же друзья с ними. Ты, вон, к хану ездил.
— Ездил, да… — вздохнул Кистим, — можно и к хану. Только скоро в степь джунгары придут, скажут: «Давай ясак, давай людей, много людей — женщин для работы, мужчин для войска». Кыргызы в Джунгарию не пойдут, нас пошлют.
«Вроде все сходится — и Ши-фу говорил о том же».
— Ну, а я тебе зачем?
— К воеводе пойдем. Скажу, чтобы сюда, на Красный Яр, нас пустил. Ты по-русски говоришь, помогать будешь. Пойдем?
— Пойдем, почему нет?
— А как твое дело?
— Какое дело? — не понял Андрей.
— Ты от своего народа приехал, ханьца увидеть. Что решили? Вместе с урусом воевать?
«Точно!»— Андрей же зимой послом представился. Сейчас он решил отстраниться.
— Что должен был сказать, то сказал. А так я же лекарь, о лекарском деле говорить приехал. Травами ханьцы лечат, я не умею.
— Травы да, хорошо будет, — с готовностью согласился Кистим, вероятно, так же не поверив ему, как не поверил и зимой.
Выйдя из юрты и перейдя торг, они прошли узкой улочкой, изогнувшейся в направлении Малого города. Вглядевшись в народ, входящий-выходящий из острога, Кистим вдруг резко завернул обратно.
— Ты чего? — удивленно рпросил Андрей.
— Так, дело одно забыл. Завтра к воеводе пойдем.
Андрей увидел Мастера, выходящего из крепостных ворот. Дело в этом?
— А где встретимся? — спросил он Кистима.
— У коней. Иди, иди — завтра пойдем!
Пожав плечами, Шинкарев повернулся было, но Кистим остановил его:
— Адерей!
— Что еще?
Кистим помялся, не решаясь сказать, потом произнес:
— Узнай, зачем твой ханец к воеводе ходил. Мне скажи завтра, хорошо?
— Попробую. Ладно, пойду я.
Андрей перешел открытое место перед крепостными стенами и подошел к китайцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46