https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/Grohe/concetto/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Пережившие ночь раненые теперь стонали из последних сил, прося помощи и воды, а многие умоляли о милосердном последнем ударе. Для эллинов перспектива вновь биться на этой ниве подземного царства казалась немыслимой, человеческий разум был не в силах вынести этого.
Таково было и решение Леонида. Военачальники между собой пришли к согласию, и царь сообщил воинам, что они больше не будут сражаться вылазками из-за Стены, как в предыдущие два дня, а вместо этого оставят ее камни за спиной и выступят сомкнутым строем в самую широкую часть прохода, чтобы встретить врага там – десятки союзников против мириадов Великой Державы. Царь хотел, чтобы каждый как можно дороже продал свою жизнь.
Как только был принят порядок будущего боя, из-за Теснины раздалась труба вражеского вестника. Под флагом парламентеров четверо персидских всадников в самых пышных доспехах двинулись по ковру побоища, направля­ясь прямо к Стене. Леонид был ранен в обе ноги и еле ковылял. С мучительным усилием он взобрался на укреп­ление, с ним поднялись и войска. Все силы, что оставались на Стене, глядели вниз, на всадников.
Посланником был Птаммитех, египетский пехотинец. На этот раз его молодой сын не сопровождал его в качестве переводчика, эту функцию выполнял какой-то перс. Оба их коня и два коня вестников шарахались от трупов, лежавших под ногами. Прежде чем Птаммитех начал свою речь, Леонид прервал его.
– Ответ будет – «нет»! – крикнул он со стены.
– Вы еще не слышали предложения.
– Плевать мне на твои предложения! – с усмешкой крикнул Леонид.– Да и на тебя тоже!
Египтянин рассмеялся, как всегда, ослепительно сверк­нув зубами, и натянул поводья своего шарахнувшегося в сторону коня.
– Ксерксу не нужны ваши жизни! – крикнул он. -Только ваше оружие.
Теперь рассмеялся Леонид:
– Скажи ему: пусть придет и возьмет.
Повернувшись, царь прекратил разговор. Несмотря на израненные ноги, он отказался от помощи, самостоятельно спустился со Стены и свистом созвал собрание. С вершины камней спартанцы и феспийцы смотрели, как персидские посланники натягивают поводья своих коней и удаляются.
Трехглавая мышца левой руки Леонида была переруб­лена, и в этот день ему предстояло сражаться, привязав щит ремнем к плечу. Тем не менее настроение спартанско­го царя можно было назвать веселым. Его глаза блестели, а голос звучал легко, в нем слышались сила и власть.
– 3ачем мы остались здесь? Нужно быть не в своем уме, чтобы не задавать этот вопрос. Ради славы? Если бы только ради нее, поверьте мне, братья, я бы первый повер­нул задницу к врагу и во всю прыть поскакал с этого холма.
Эти царские слова были встречены смехом. Леонид дал шуму улечься и поднял здоровую руку, призывая к тишине.
– Если бы мы сегодня ушли от Ворот, братья, какие бы чудеса отваги мы ни совершили до сих пор, эту битву все восприняли бы как поражение. Поражение, которое под­твердило бы всей Греции то, в чем враг так старался ее,убедить: что сопротивляться персидским полчищам беспо­лезно. Если бы мы сегодня спасли свою шкуру, греческие города у нас за спиной начали бы сдаваться один за другим, пока перед персом не пала бы вся Эллада. Воины внимательно слушали, понимая, что суждения царя точно отражают истинное положение вещей.
– Но, пав с честью в битве с этим подавляющим чис­ленным превосходством войском, мы превратим поражение в победу. Своей смертью мы посеем мужество в серд­цах наших союзников и братьев. Это не мы, а они в конце концов выкуют победу. А мы должны выполнить то, в чем поклялись, когда обнимали жен и детей, отправляясь в поход,– стоять насмерть и погибнуть.
В животе у царя громко заурчало от голода. Из перед­них рядов собравшихся до самого тыла прокатился хохот. Леонид, ухмыльнувшись, направился к оруженосцам, кото­рые выпекали хлеб, убеждая их поторопиться.
– Наши братья-союзники сейчас на пути домой.– Царь махнул рукой в направлении дороги, что вела в Южную Грецию.– Мы должны прикрыть их отход, иначе вражеская конница беспрепятственно промчится через эти ворота и догонит наших товарищей, пока те не прошли и сотни стадиев. Если мы продержимся несколько часов, наши бра­тья будут в безопасности.
Он спросил, не хочет ли еще кто-то что-нибудь сказать. Вперед вышел Алфей:
– Я тоже проголодался, поэтому буду краток.
Он смущенно отступил, не привыкший к роли оратора. Впервые я заметил, что среди собравшихся нет его брата Марона. Этот герой ночью умер от полученных накануне ран.
Алфей говорил быстро. Обделенный ораторским да­ром, он был щедро одарен искренностью сердца.
– Лишь в одном боги позволили смертным превзойти себя. Человек может отдать то, чего не могут отдать боги, -свою жизнь. Свою я с радостью отдам за вас, друзья. Вы заменили мне брата, которого больше нет.
Он резко повернулся и снова растворился в рядах со­бравшихся.
Воины стали звать Дифирамба. Феспиец вышел вперед, держась, по обыкновению, грубовато. Он махнул рукой в сторону прохода за Тесниной, куда подошли передовые части персов. Враги уже начали распределять участки для наступления.
– Просто идите туда,– объявил он,– и повеселитесь! Собрание прорезал мрачный смех. Выступило еще не­сколько феспийцев. Они говорили еще короче спартанцев. Когда они закончили, вперед вышел Полиник.
– Человеку, воспитанному по законам Ликурга, нетруд­но отдать жизнь за свою страну. Для меня и этих спартан­цев, каждый из которых имеет живых сыновей и с детских лет знает, что таков будет его конец,– это просто акт испол­нения воли богов.
Он торжественно повернулся к феспийцам, освобожден­ным оруженосцам и илотам.
– Но для вас, братья и друзья… для вас, кого нынешний день увидит погибшими навеки…
Голос бегуна прервался и затих. Он закашлялся и вы­сморкался, вместо того чтобы вытереть слезы, которым от­казывался дать выход. И еще долго потом олимпионик не мог продолжить речь. Полиник потянулся к своему щиту, ему его передали, и Всадник поднял его, чтобы показать всем.
– Этот аспис принадлежал моему отцу, а до него – его отцу. Я поклялся перед богами умереть, прежде чем кто-­то другой заберет его у меня.
Полиник подошел к рядам феспийцев, к одному непри­метному воину. И вложил щит ему в руки.
Тот взял его, глубоко тронутый, и подарил Полинику свой. 3а этим последовал другой обмен, потом еще один, и еще двадцать, и тридцать щитов перешли из рук в руки. Другие обменивались доспехами и шлемами с освобожден­ными оруженосцами и илотами. Черные феспийские пла­щи и алые лакедемонские так перемешались, что два на­рода уже было не различить.
Воины стали звать Диэнека. Им хотелось какого-ни­будь мудрого изречения, остроты, чего-нибудь краткого и лаконичного, чем он славился. Диэнек упирался. Понятно, ему не хотелось говорить.
– Братья, я не царь и не полководец. Я никогда не командовал чем-либо больше эномотии. Поэтому я скажу вам сейчас то же, что сказал бы собственным воинам. Я знаю страх, таящийся в каждом сердце. Не страх смерти, а того хуже, страх нерешительности и неудачи, страх проявить себя недостойно в этот последний час.
Его слова достигли цели – это можно было ясно про­честь на лицах внимающих воинов.
– Вот что сделайте, друзья. 3абудьте свою страну. 3абудьте своего царя. 3абудьте жену, и детей, и свободу. 3абудьте все идеи, пусть даже самые благородные, за которые вы якобы пришли биться сегодня. Действуйте во имя одно­го: сражайтесь за человека, стоящего рядом. Он – это всё, и всё заключено в нем. Вот и все, что я знаю. Вот и все, что могу вам сказать.
Диэнек закончил и вернулся на свое место. Сзади послышался шум, он пронесся по всем рядам. Вперед вышел спартанец Эврит. Это был тот самый человек, что потерял в бою зрение и был отправлен в деревню Альпены вместе с послом Аристодемом. Теперь Эврит вернулся – незря­чий, но с оружием и в доспехах. Его вел его оруженосец. Ничего не сказав, спартанец протиснулся в пространство между рядами.
Воины, и так воспрянувшие мужеством, теперь ощути­ли новый прилив, и оно удвоилось.
Вперед вышел Леонид и снова взял скептрон командо­вания. Он предложил феспийским командирам использо­вать эти последние мгновения, чтобы пообщаться со своими земляками, пока сам он поговорит наедине со спартанцами.
Воины двух городов разделились. Равных и свободных граждан Лакедемона осталось всего чуть более двухсот. Они собрались вокруг своего царя. Все знали, что Леонид не станет призывать к чему-то высокому – к свободе, законам или спасению Эллады от ярма тирана.
Вместо этого он в немногих ясных словах стал говорить о долине Эврота, о Парноне, Тайгете и пяти поселках без крепостных стен, которые составляли полис и содружество, называемые в мире Спартой. Через тысячу лет, сказал Ле­онид, через две, через три тысячи люди сотен еще не родив­шихся поколений, возможно, по каким-то своим делам будут приезжать в нашу страну.
– Они приедут, и, может быть, это будут заморские уче­ные или путешественники, движимые любопытством. Они захотят узнать, кто жил в этой стране раньше. Они осмот­рят нашу равнину и пощупают камни нашего города. Что они узнают о нас? Их лопаты не откопают ни великолеп­ных дворцов, ни храмов. Их кирки не откроют ни бессмерт­ной архитектуры, ни шедевров искусства. Что же останется от спартанцев? Не мраморные или бронзовые памятники, а то, что мы делаем сегодня.
Из-за Теснины раздались звуки вражеских труб. Уже был ясно виден авангард персов, колесницы и вооруженный эскорт их царя.
– А теперь хорошо позавтракайте, друзья мои, потому что обедать все мы будем в подземном царстве.

КНИГА ВОСЬМАЯ
ФЕРМОПИЛЫ
Глава тридцать пятая
Великий Царь собственными глазами видел вблизи великую доблесть, проявленную спар­танцами, феспийцами и их оруженосцами и слугами в то последнее утро. Нет нужды пе­речислять ему все события той битвы. Я рас­скажу лишь о тех примерах, которые могли ускользнуть от внимания Великого Царя. Возможно, это прольет, согласно желанию Его Ве­личества, свет на характер эллинов, которых он называл при Фермопилах своими врагами.
Самым выдающимся из всех и, бесспорно, превосходящим всех можно назвать лишь одного человека – спартанского царя Леонида. Как известно Великому Царю, главные силы персидского войска, выдвинувшиеся в предыдущие два дня по тропе из Трахина, не начинали атаки еще долго после полного вос­хода солнца. Час сражения настал ближе к полудню, хотя Десять Тысяч Бессмертных еще не появились в тылу греков. Леонид настоль­ко презирал смерть, что все это время спал. Может быть, точнее сказать, он дремал – в такой беззаботной позе царь растянулся на земле, расстелив свой плащ, заложив ногу на ногу и сложив руки на груди, глаза накрыв соломенной шляпой, а голову беспечно примостив на чаше своего щита. Его можно было принять за мальчика, пасущего коз в сонной летней долине.
Из чего состоит природа царского сана? Что представ­ляют собой его качества? Какие свойства этот сан придает тому, кто становится царем?
Помнит ли Великий Царь тот момент на склоне за Тесниной после того, как Леонид упал, пронзенный полудюжиной копий, лишенный зрения шлемом, проломившимся под ударом боевого топора? Его левая рука с привязанным к плечу разбитым щитом оказалась бесполезна, когда он в конце концов упал под напором врага. Помнит ли Великий Царь тот взрыв внутри убийственной давки, когда отряд спартанцев бросился прямо в пасть торжествующих врагов и отбросил их назад, чтобы отобрать тело своего царя? Я го­ворю не про первый раз. И не про второй, и не про третий. Про четвертый, когда спартанцев – и Равных, и Всадников, и недавно получивших свободу – осталось меньше сотни и они столкнулись со сплоченными тысячами врагов.
Я скажу Великому Царю, что такое царь. Царь – тот, кто не остается в своем шатре, когда его воины проливают кровь и гибнут на поле боя. Царь – тот, кто не обедает, когда его воины идут голодными, не спит, когда они несут дозор на стене. Царь – тот, кто не добивается преданности воинов с помощью страха и не покупает ее за золото. Он заслуживает их любовь потом на своей спине и страдани­ями, что переносит ради них. Самую тяжелую ношу царь поднимает первым и кладет последним. Царь не требует службы от тех, кого ведет за собой, он сам служит им. Он им служит, а не они – ему.
В последние мгновения перед началом сражения, когда ряды персов, и мидийцев, и саков, бактрийцев и иллирийцев, египтян и македонцев настолько приблизились к за­щитникам, что можно было различить их лица, Леонид прошел перед первыми рядами спартанцев и феспийцев и лично поговорил с каждым командиром. Когда он остано­вился рядом с Диэнеком, я стоял поблизости и слышал его слова.
– Ненавидишь их, Диэнек? – спросил царь товарищеским тоном, не спеша, как будто беседуя, и указал на пер­сидских военачальников, различимых за оуденос хорион – ничейной полосой.
Диэнек без колебаний ответил:
– Нет. Я вижу лица, отмеченные благородством. Многих из них, я думаю, можно было бы поприветствовать апло­дисментами и смехом за любым дружеским столом.
Леонид явно одобрил ответ моего хозяина. Однако глаза его словно бы омрачились печалью.
– Мне жаль их,– признался он, указывая на доблест­ных врагов, стоявших так близко.– Ведь что бы не отдали самые отважные из них, чтобы стоять сейчас среди нас?
Вот это – царь. Он не тратит свое состояние, чтобы по­работить людей. Напротив, его поведение и личный при­мер делают их свободными. Великий Царь может спро­сить, как спрашивали Петух и госпожа Арета, зачем такому, как я, чье положение лишь с большим преувеличением можно высокопарно назвать «службой», а точнее было бы именовать и рабством», зачем человеку в таких условиях умирать – за чужих людей, за чужую страну? Ответ таков: они не были мне чужими, Я бы с радостью отдал жизнь, и стократно отдал бы ее снова – за Леонида, Диэнека и Алек­сандра, и Полиника, и Петуха, и Самоубийцу, за Арету и Диомаху, Бруксия и моих собственных мать и отца, за мою жену и детей. Я и все остальные никогда не были свободнее, чем в те часы, когда мы добровольно подчинились тем суровым законам, что отбирают жизнь и снова возвраща­ют ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52


А-П

П-Я