Одному из них взмахом своего ксифоса выпустил кишки Петух, а другого рубанул топором Сферей. Полиник, Дорион и Лахид выскочили из какой-то спальни, с их копий капала кровь.
– Долбанные жрецы! – с досадой крикнул Дорион.
3а ним, шатаясь, вышел какой-то маг с пропоротым животом и упал.
Дорион и Полиник сражались во главе отряда, когда нападающие добрались до комнаты Великого Царя. Поме­щение было просторное, широкое, как амбар, и утыкано столькими стойками из черного дерева и кедра, что напоми­нало лес. Его свод освещали лампы и факелы, и было светло как в полдень. Персидские министры не спали и собрались на совет. Возможно, они рано встали, а может быть, еще не ложились. Я свернул за угол этого помещения, когда Диэнек, Александр, Собака и Лахид догнали Полиника и Дориона и выстроились щит к щиту для атаки. Мы видели вое­начальников и министров Великого Царя. Они сидели в пятнадцати шагах от нас на полу – не земляном, а застелен­ном досками, твердыми и ровными, как в храме. Поверх досок лежали толстые ковры, которые поглощали любые звуки.
Было невозможно определить, кто из персов сам Вели­кий Царь,– все облачены в великолепные наряды, все по­ражали своим ростом и внушительным видом. Их было с дюжину, считая писцов, стражников и слуг, и все воору­жены. Очевидно, они узнали о нападении всего несколько мгновений назад и теперь сжимали в руках кривые мечи, луки и топоры, хотя, судя по выражению их лиц, еще не верили своим глазам. Без лишних слов спартанцы броси­лись на них.
И тут мы заметили птиц. Десятки птиц экзотической породы, вероятно привезенных из Персии для развлечения Великого Царя, теперь взлетели и бились о ноги наступав­ших спартанцев. Не знаю, кто – возможно, кто-то из спар­танцев в переполохе, а может быть, какой-то сообразитель­ный персидский слуга – сломал или раздавил несколько стоящих в ряд клеток, но внезапно в разгар атаки про­странство заполнили сотни кричащих гарпий. Они замета­лись, голося на всевозможные лады, заверещали и своим гомоном и хлопаньем крыльев устроили полное сумасше­ствие.
Эти птицы и спасли жизнь Великого Царя. Они – и стойки, подпиравшие свод шатра, как сотни колонн в хра­ме. Неожиданность замедлила атаку ровно настолько, что­бы подоспевшие пехотинцы и стражники из числа Бес­смертных заслонили Великого Царя своими телами.
Персы в шатре сражались точно так же, как их товарищи в проходе и в Теснине. Они привыкли к метательному оружию – дротикам, копьям и стрелам – и искали про­странства, чтобы пустить их в ход. Спартанцы же были обучены ближнему бою с врагом. Прежде чем кто-либо успел вдохнуть, сомкнутые щиты лакедемонян были утыка­ны стрелами и наконечниками дротиков. Спустя еще миг их бронзовая поверхность ударила в сгрудившуюся массу врага. На мгновение показалось, что персов сейчас просто растопчут. Я видел, как Полиник с размаху вонзил копье в лицо какого-то вельможи, потом выдернул окровавлен­ный наконечник и воткнул в грудь другого. Диэнек с Алек­сандром расправились с троими так быстро, что глаз еле успел уловить. Сферей как безумный врубился своим то­пором прямо в горстку кричащих жрецов и секретарей, которые растянулись на полу.
Слуги Великого Царя жертвовали собой с ошеломитель­ной отвагой. Двое прямо передо мной, юноши с еще не про­бившейся бородой, разом рванули ковер на полу, толстый, как зимняя шуба пастуха. Используя его как щит, они бро­сились на Петуха с Дорионом. Если бы было время посме­яться, вид разгневанного Петуха, с досадой вонзавшего свой ксифос в этот ковер, вызвал бы шквал смеха. Первому слуге он разорвал горло голыми руками, а второму проломил череп еще горящей лампой.
Что касается меня, я выпустил все четыре стрелы, что держал в левой руке, с такой бешеной скоростью, что не успел и глазом моргнуть, как уже нащупывал колчан. Не было времени даже проследить, куда летят стрелы и попадают ли в цель. Я сжал новый пучок стрел в колчане за плечом, когда, подняв глаза, увидел, как прямо мне в лоб, вращаясь, летит отполированная сталь брошенного боевого топора. Я инстинктивно согнул ноги. Казалось, прошла веч­ность, прежде чем сила тяжести увлекла меня вниз. Топор был так близко, что я слышал, как он рассекает воздух, и видел прикрепленные к рукояти пурпурные страусовые перья и отчеканенных на стали двухголовых грифонов. Убийственное лезвие находилось уже в половине локтя от моей переносицы, когда смертоносный полет прервала кед­ровая стойка, которую я даже не заметил. Топор на ладонь вошел в дерево. На полмгновения я увидел лицо человека, метнувшего его, а потом стена шатра распахнулась.
Внутрь хлынули египетские пехотинцы, за первыми двадцатью следовали еще двадцать. Теперь вся сторона открылась для ветра. Повсюду порхали эти сумасшедшие птицы. Собака упал, ему пропорол кишки двуручный то­пор. Дориону пронзила горло стрела, и он отшатнулся назад, блюя кровью. Диэнека ранили, и он отступил к Самоубий­це. Впереди оставались лишь Александр, Полиник, Лахид, Сферей и Петух. Я видел, как изгой пошатнулся. Полиника и Петуха окружили нахлынувшие египтяне.
Александр остался один. Он выделил фигуру Великого Царя или какого-то вельможи, которого принял за царя, и занес над правым ухом руку с копьем, готовясь перебросить его через стену вражеских защитников. Я видел, как он оперся на правую ногу, собирая для броска все силы. Когда его плечо двинулось вперед, один персидский вельможа – как я узнал позже, это был полководец Мардоний – нанес своим кривым мечом такой сильный и точный удар, что отрубил Александру руку у запястья.
В моменты высочайшего напряжения время как будто замедляется, позволяя мгновение за мгновением замечать все, что разворачивается перед глазами. Я видел, как рука Александра, все еще сжимавшая копье, на мгновение за­висла в воздухе и стала стремительно падать, по-прежне­му обхватив древко. Правое предплечье и плечо продол­жали движение вперед со всей силой, а из обрубка руки хлынула яркая кровь. Какой-то миг Александр не понимал, что случилось. 3амешательство и неверие заполнили его глаза, он не мог уяснить, почему копье не полетело вперед. На его щит обрушился удар боевого топора, и Александр упал на колени. Я находился слишком близко, чтобы по­мочь ему своим луком, и нагнулся, чтобы подобрать его копье, в надежде метнуть в персидского вельможу, прежде чем тот успеет снести моему другу голову.
Но меня опередил Диэнек – огромная бронзовая чаша его щита прикрыла Александра.
– Отходим! – проревел он, перекрывая шум, и рывком поставил Александра на ноги. Так крестьянин выхваты­вает ягненка из потока.
Мы оказались снаружи, на ветру.
Я увидел, как Диэнек в двух локтях от меня выкрикнул какой-то приказ, но не расслышал ни слова. Рядом с ним стоял Александр, и Диэнек указывал на склон горы за стенами города.. По реке мы бежать не могли, не было времени.
– Прикрой их! – крикнул мне в ухо Самоубийца.
Я заметил, как мимо меня проскользнули фигуры в алых плащах, но не мог сказать, кто это. Двоих несли. Из шат­ра, качаясь, вышел смертельно раненный Дорион, его роем окружали египтяне. Самоубийца с такой скоростью метнул в первых троих «штопальные иглы», что показалось, будто у каждого, как по волшебству, из живота вырос дротик. Я тоже стрелял. Я видел, как какой-то пехотинец срубил Дориону голову. Позади него из шатра вынырнул Сферей и погрузил топор в спину египтянина, а потом и сам упал под ударами пик и мечей. У меня кончились стрелы. У Са­моубийцы тоже Он бросился на врага с голыми руками, но я схватил его за пояс и оттащил назад. Он кричал. Дорион, Собака и Сферей были уже мертвы, а мы еще могли понадобиться живым.
Глава тридцать третья
Сразу к востоку от шатра находились только тщательно охраняемые кони из личного табу­на Великого Царя и палатки конюхов, Мы побежали через огороженный выгул. Полот­няные перегородки делили его на квадраты. Это напоминало бег среди сохнущего белья в густонасёленном городском квартале. Когда мы с Самоубийцей, еле дыша, с колотящейся в висках кровью, среди оглушенных ветром коней догнали наших товарищей, Петух, дви­гавшийся в арьергарде отряда, жестами велел нам сбавить бег и остановиться, Идти шагом.
На открытом месте показались какие-то люди. К нам сотнями подходили вооружен­ные воины. Но они, по милости богов, не под­нялись по тревоге из-за нападения на царский шатер – и даже не догадывались о ночном налете. Они просто встали по сигналу побудки, еще не совсем проснулись и ворчали в темно­те и на ветру, готовясь к возобновлению сражения. Тревожные крики египтян из шатра рассыпались в зубах сильного ветра, а их пе­шая погоня сбилась со следа в темноте среди миллиардов войска.
Побег из персидского лагеря сопровождался чувством почти запредельно искажённой реальности, полного абсурда. Отряд удачно выскользнул из лагеря. Мы отнюдь не неслись со всех ног, но хромали и едва ковыляли. Мы выходили на открытые места, вовсе не стараясь скрываться от врага, а, по сути дела, наоборот, подходя к врагам и даже навязы­ваясь их обществу. Ирония состояла в том, что мы сами поднимали тревогу – мы шли без шлемов, окровавленные, со щитами, на которых была стерта лакедемонская лямбда, и несли на плечах тяжело раненного Александра и уже мертвого Лахида. Для всех наш отряд выглядел потре­панным патрулем. Диэнек говорил на беотийском диа­лекте, а Самоубийца на скифском наречии обращался к персидским командирам, когда мы проходили через их части, и, широко употребляя слово «мятеж», не свирепо, но устало показывал за спину, на шатер Великого Царя.
Всем, казалось, было наплевать. Подавляющее боль­шинство войска, как выяснилось, составляли недовольные призывники из народов, вынужденных против своей воли посылать людей Великому Царю. Теперь, на сыром и вет­реном рассвете, они думали только о том, как бы согреться, набить брюхо и пережить наступающий день.
Отряд трахинских конников, пытавшихся развести огонь для завтрака, ненароком даже оказал помощь Александру. Они приняли нас за фиванцев, за ту их часть, что пошла на службу персам и теперь в свой черед обеспечивала безо­пасность лагеря по внутреннему периметру. Конники дали нам огня, воды и перевязочных материалов, в то время как Самоубийца умелыми руками – увереннее, чем настоящий врач,– зажал кровоточащую артерию медной «собачкой». Александр уже был в глубоком шоке.
– Я умираю? – спросил он Диэнека печальным, отре­шенным, таким детским голосом, словно бы не своим, а принадлежащим кому-то стоящему у него за спиной.
– Ты умрешь, когда я разрешу,– мягко ответил Диэнек.
Несмотря на зажим, пережавший артерию, кровь толчка­ми выходила из обрубка Александровой руки. Она текла из перерубленных вен и сотен сосудов и капилляров в мяг­ких тканях. Раскаленным на костре ксифосом Самоубийца прижег рану и перевязал культю, наложив жгут пониже бицепса. В темноте и сутолоке никто, даже сам Александр, не заметил колотой раны под вторым ребром и внутренне­го кровотечения в низу легкого.
Сам Диэнек получил рану в свою уже покалеченную но­гу с раздробленной голенью и тоже потерял немалое коли­чество крови. У него не оставалось сил нести Александра, и его сменил Полиник. Перебросив Александра через пра­вое плечо,– раненый по-прежнему оставался в сознании – он расслабил ремень его щита, чтобы перекинуть для за­щиты на спину.
Самоубийца рухнул на полпути к вершине холма перед городской стеной. В шатре его стрелой ранило в пах, а он даже не заметил этого. Я взял его, а Петух нес тело Лахида. Нога Диэнека не слушалась, его самого нужно было тащить. В свете звезд я видел в его глазах отчаяние.
Мы все ощущали стыд, потому что оставили врагу тела Дориона и Собаки – и даже изгоя. Стыд подхлестывал нас, как плеть, заставляя взбираться выше и выше по без­жалостно крутому склону.
Мы миновали городские стены и приблизились к пова­ленным деревьям, где стоял отряд фессалийской конницы. Фессалийцы уже не спали и были при оружии, готовые выступить для дневного боя. Через несколько минут мы добрались до рощи, где раньше спугнули дремавших оленей.
Нас окликнул дорийский голос. Это был кулачный боец Теламоний, один из нашего отряда, которого Диэнек послал назад к Леониду с сообщением о горной тропе и Десяти Тысячах. Он вернулся с подмогой – тремя спартанскими оруженосцами и полудюжиной феспийцев. Мы упали. – На пути назад мы укрепили веревки,– сообщил Диэнеку Теламоний.– Карабкаться будет легче.
– А что с персидскими Бессмертными? С Десятью Ты­сячами?
– Когда мы вернулись, не было никаких следов. Но Ле­онид отослал союзников. Они отходят – все, кроме спартанцев.
Полиник осторожно положил Александра на густую тра­ву в роще. 3десь еще пахло оленями. Диэнек прислушивался к дыханию Александра, потом я увидел, как он приложил ухо к его груди.
– Заткнитесь! – крикнул мой хозяин остальным.– 3аткните свои глотки!
Он плотнее прижал ухо к груди Александра. Так отчаянно стараясь услышать сердце своего воспитанника, не слышал ли Диэнек стук собственного сердца, вовсю колотящегося в груди? Прошло несколько мгновений. Наконец он выпрямился и сел. Его спина, казалось, ощутила на себе тяжесть всех полученных за долгие годы ран, бремя всех виденных смертей.
Подложив руку под шею, он нежно приподнял голову юноши. И такой горестный крик вырвался из груди моего хозяина, какого я никогда не слышал. Его спина согнулась, плечи затряслись. Он обхватил обескровленное тело Александра. Руки юноши повисли, как у куклы. Рядом на колени опустился Полиник. Он накинул на плечи Диэнеку плащ и обнял его, пока тот плакал.
Никогда, даже в самом жестоком бою, я не видел, чтобы Диэнек утратил самообладание. Он всегда неколебимо сдерживал свои сердечные порывы. Теперь же мы видели, как он призывает все свои силы, чтобы вернуть себе суровость спартиата и командира. Он схватил ртом воздух с глубоким, как смертный хрип, вздохом,– звук, с которым жизнь покидает грудь умершего. Мой хозяин опустил безжизненное тело Александра и осторожно уложил на алый плащ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52