– Пы-пы-пы-пы-пы-пы…
И вдруг среди всего этого гвалта я уловил тихий шелест: ускользающее дыхание, приглушенное покашливание. Где-то рядом. Братья тоже его услышали, и все разом умолкли. Что-то привлекло их внимание – что-то в комнате, с той стороны две­ри, за которой был я. Некое существо: исполнительный и неза­метный слуга, появившийся словно из ниоткуда. Следуя скры­тому указующему жесту, шесть пар глаз обратились ко мне.
Я поступил, исходя из детской логики: просто закрыл дверь.
Когда по прошествии какого-то времени Избранные верну­лись в трапезную, я сидел за столом, делая вид, что полностью поглощен едой. Виноватое смущение ощущалось так явствен­но, словно кто-то испортил воздух. Братья расселись по своим местам и тоже сделали вид, что у них разыгрался аппетит – все, кроме брата Нестора. Тот не скрывал своей ярости. Сперва он еще как-то сдерживался, лишь раздраженно болтал ложкой у себя в тарелке, но потом все же не выдержал: тяжело вздохнул, набрал полную ложку тинообразного варева и – с поразитель­ной, надо заметить, меткостью – метнул этот снаряд в лысину брата Эридуса. Вязкая масса попала в цель с оскорбительным мокрым плюх! Потрясенный до глубины души, я ждал, что бу­дет дальше: перестрелка едой или смертоубийство. Но ничего не случилось. Брат Эридус продолжал громко чавкать, как ни в чем не бывало. Его соседи по столу согнулись над мисками в притворном безразличии, но у них побелели костяшки паль­цев – с такой силой сжимали они свои ложки.
Показное спокойствие брата Эридуса окончательно выве­ло из себя брата Нестора. Он закричал:
– Вы все ослы! — Ослы напряженно уставились в стол. – Мы же здесь закостенели уже. Нам нужна новая кровь. При­ток свежей энергии. Немного дурачества, черт возьми! Вот что нам нужно, да!
– Nihil… ante… discipulis, – ухмыльнулся брат Эридус. Брат Нестор аж запыхтел от возмущения и упал на стул, обессиленный своей вспышкой. Скорее бы уже был Созыв к Прилежанию! Нам всем не терпелось побыстрее разойтись по своим комнатам. Когда же гонг наконец прозвучал, братья бук­вально сорвались с мест.
Рассудив, что момент подходящий, я, аки волк за добычей, устремился вдогонку за братом Нестором. Сейчас, когда он унизился перед нами своей несдержанностью, он вряд ли най­дет в себе силы опровергнуть мои обвинения. В общем, я бро­сился следом за ним. Однако, когда мы пришли к нему в мас­терскую, я не обнаружил своего главного доказательства – взбивалки. Должно быть, брат Нестор припрятал ее подальше – среди аппаратов, накрытых рогожкой. Под этими бурыми шку­рами, с деталями, выпирающими, как рога, изобретения брата Нестора были похожи на печальных коров, пасущихся в пыли. Я заметил, как бы между прочим, что у него тут жуткий беспорядок.
– Это моя мастерская, – огрызнулся он. – Как мне удоб­но, так я тут все и устроил!
– Может быть, все это можно куда-нибудь переставить? Ну, чтобы место не занимало.
Брат Нестор ходил взад-вперед, как разъяренный медведь в клетке.
– Нельзя переставить, – пробормотал он себе под нос.
– Почему?
– Верхние ярусы.
– Какие Верхние ярусы?
– Ну, он собирался складировать там этот хлам.
– Кто?
– Мастер.
– И почему он его не забирает?
– Что?
– Почему Мастер не забирает весь этот хлам наверх?
Я испугался, что брат Нестор снова впадает в прострацию: у него отвисла челюсть, голова упала на грудь, глаза закати­лись. Но на этот раз ему не удалось уйти от ответа, прибегнув к убедительному спасительному беспамятству.
– Э… а тебе разве не говорили?
– Не говорили – чего?
– Я думал, ты знаешь.
– Что знаю?
– Гербош фон Окба мертв.
Когда я в ту ночь ворочался у себя в постели (в ожидании сна, который утянет меня в глубину, как акула), я бродил мыс­лями в запутанных лабиринтах Башни. Вверх по крутым винтовым лестницам, по тихим пустым коридорам, из мастерской в мастерскую, из покоя в покой; подобно крошечной мошке, я забирался в уши храпящих братьев и проникал им в мозги; там я блуждал по болотистым вязким тоннелям серого веще­ства, и выбирался наружу, и погружался в алый поток в их венах.
Кто-то тихонечко постучал ко мне в дверь. Это был брат Нестор, весь возбужденный и потный.
– То, что я тебе рассказал, – прошептал он с порога, – ну, ты сам знаешь, о ком. Лучше, чтобы никто не знал, что ты знаешь. Но самое главное, чтобы никто не узнал, что это я тебе рассказал. Что он того… бджж. Ну, ты понимаешь: пшш. Понимаешь?
Дыхание брата Нестора отдавало обидой и крепкой бра­гой. Я смотрел на его губы в пузырьках слюны, на его клочко­ватую бороду. Я заверил его, что я все понимаю и ничего никому не скажу.
– Спасибо, – выдохнул он. – Большое спасибо. – Пятясь задом, он вышел в коридор, по-прежнему не отпуская моей руки. Ладонь у него была липкой от пота.
– Скажите мне только одно, – сказал я. – Мастер… а как он… как вы это назвали, бджж!
Брат Нестор поджал губы.
– Это был гений, знаешь ли. Великий человек. Но он был вор. Да – он воровал у меня идеи. Едва я заканчивал опытный образец, как он объявлял, что у него уже есть рабочая модель.
– Он крал ваши идеи?
– Из зависти. Его бесило, что кто-то может составить ему конкуренцию. И тем более – я, «мальчишка».
– А как он умер?
– Сердечный приступ. Нашли его в ванной. Лежал весь синий. А вода в ванной была черная.
– И когда это случилось?
Брат Нестор украдкой взглянул в темноту у себя за спиной.
– За восемь дней до того, как ты здесь появился. Похоро­нили его очень быстро – таков обычай. Мертвое тело может остаться в Башне не более суток, а потом его навсегда отправ­ляют в Склепы. – В Склепы?
– Здешнее кладбище.
– А где этот Склеп?
– Склепы.
– Где эти Склепы?
– Он – в Девятом. Слушай, мне надо идти. Пока нас ни­кто не заметил.
Я с радостью отпустил его руку, и он исчез в темноте ко­ридора.
Верный своему слову, я никому не сказал о том, что брат Нестор проговорился мне насчет Мастера. Братья тоже ничем не показывали, что им это известно (а это стало известно почти мгновенно). Но за обедом я то и дело ловил на себе любопыт­ные, настороженные взгляды – так смотрит собака на вроде бы безобидную гусеницу, которая неожиданно перевернулась на спину, демонстрируя ядовитые усики. А незадолго до ужина моя комната превратилась в открытую исповедальню: мои на­ставники, которые прежде всячески избегали общения, теперь шли ко мне сами, горя желанием поведать мне правду о смерти Мастера.
Брат Эридус даже принес мне гостинец: яблоко, настоя­щее яблоко – я съел его целиком, вместе с косточками.
– Уж не знаю, что он там тебе наговорил, – начал он без всяких преамбул, – но все это – злобная клевета. Брат Не­стор страдает разлитием желчи от ненасытного честолюбия.
Я молчал, только пускал белую яблочную слюну.
– Смерть Мастера – большая потеря для всех для нас. Но это был просто несчастный случай, злым умыслом там и не пахло.
– Что за несчастный случай? – спросил я с набитым ртом.
– Мы нашли его в Бархатной комнате. Он лежал на полу, прижимая к груди «Псевдоэпиграфу» Гитлодия. Вне всяких сомнений, он полез на стремянку, чтобы дотянуться до книги, и оступился. Сломал себе шею. Так нелепо и так ужасно.
Сняв с себя этот груз, брат Эридус принялся бормотать что-то невразумительное («…превосходная книга, без всякой зауми, простой, ясный стиль изложения…»), но вскоре иссяк и ушел восвояси – я откровенно зевал во весь рот, и он нако­нец понял намек.
Буквально пару минут спустя меня посетил брат Людвиг. Он предложил мне пластинку сливочной помадки собствен­ного изготовления, каковую я храбро съел. С его стороны это была мудрая тактика.
– Когда я впервые тебя увидел, я сразу понял: это хы-хы-хы-хороший человек. Умный, внимательный, вдумчивый, его так легко не возьмешь на дешевую пы-пы-пропаганду. Уверяю тебя, Гербош фон Окба не принимал никаких радикальных мер. Он был оптимистом, как… как… – Брат Людвиг зачем-то ущип­нул себя за шею. – К тому же на уровне философском он этого не одобрял.
Я хотел было его прервать, но не смог выговорить ни сло­ва: от вязкой помадки у меня слиплись зубы.
– Бедный Гербош. Ды-ды-ды-добрый друг и коллега. Мы нашли его мертвым в его постели. Лежал такой безмятежный, такой спокойный… как будто он просто спал. Я прикоснулся к его ногам. Они были такие холодные, как… как… ну, в об­щем, холодные.
Я с трудом проглотил липкий ком:
– А от чего он умер?
– Непроходимость кишечника.
Сгорбившись в изножье моей кровати, брат Людвиг смот­рел на меня светлым и чистым взглядом:
– Поскольку я самый старший из всех теперешних брать­ев, пост Мастера мой по праву. Мой – по закону. Мы с Гер­бошем были, как… – Не найдя нужного слова, он сложил два пальца крестом. – Вот так. Но эти двое, Эридус и Нестор, пытаются встать у меня на пути. – Его голос внезапно смяг­чился, как размягчается муха, попавшая в кислоту. – Мальчик. Честный, хороший мальчик. Мне нужны твои ноги. – Серая старческая рука метнулась к моему колену. – Ты дол­жен подняться на Верхние ярусы. Я сам не могу. Пы-пы-пы-подагра. Фы-фы-фиброзное перерождение. Тебе надо попасть в Библиотеку Мастера. Там есть су-су-сундук, в котором ле­жит ку-ку-ку… Ку-ку-кус… Ку-кус-Конституция! – Брат Люд­виг перевел дух. – Дык-дык-документ, подтверждающий мое право на эту до-до-должность.
Я проглотил оставшуюся помадку.
– На Верхние ярусы, брат Людвиг? Но как я?.. Где мне?..
– Завтра. Всё завтра. Утро вечера мудренее. – Старик под­нялся и направился к выходу, притворившись, что у него ост­рый приступ старческой глухоты и он не слышит моих призы­вов.
На следующий день, в трапезной, я встретил братьев Греда и Эпа любезной улыбкой. Неразлучная парочка была явно в приподнятом настроении, что вообще для них не характерно. Они налили мне воды из кувшина (редкая обходительность) и жадно следили за тем, как я пью. Когда я, уже потом, заглянул к ним в мастерскую, они возились с вентилями органа. Я на­блюдал за ними безо всякого интереса. А потом на меня напал приступ сильного кашля (почти сразу же после завтрака у меня разболелось горло: оно горело огнем), и братья Греда и Эп обернулись ко мне с выражением искренней озабоченности.
– Плохо дело, – сказал брат Греда. У меня жутко слези­лись глаза, но я видел, как братья подвинулись ближе друг к другу. – Это может быть лихорадка.
– Башенная лихорадка.
– Надо его лечить.
– А то все может закончиться очень плачевно.
Встревоженный, я хотел было заговорить, но боль в горле была такая, что я не сумел выдавить ни слова.
– Есть только одно лекарство.
– Ортодоксальный сироп Мемлинга.
– Но, Эп – у нас разве есть Ортодоксальный сироп Мем­линга?
– Нет, Греда – у нас нет Ортодоксального сиропа Мем­линга. Но я знаю, где его можно достать.
– Ну, так говори, не тяни!
– На Верхних ярусах.
– Ну, конечно! На Верхних ярусах.
– И, может быть, наш юный друг, раз уж ему все равно подниматься…
– …захватит для нас книги Мастера по композиции…
– …по нотации…
– …по мелодике…
– …раз уж ему все равно по пути.
Они вручили мне пухлую карту, сложенную в несколько раз. Горло у меня горело огнем, руки тряслись. Братья Греда и Эп вывели меня в коридор. При этом они на два голоса преда­вались ностальгическим воспоминаниям о покойном: Мастер был для них другом и критиком, заявили они и еще раз на­помнили, чтобы я не забыл захватить его книги. Мне все-таки удалось выдавить из себя вопрос:
– А как он умер?
Греда:
– Удар.
Эп:
– Спазм кишечника. (Пинок.)
Греда:
– Спазм кишечника.
Эп:
– Удар. (Пинок.)
Греда и Эп в один голос:
– Ветры.
Во время обеда я почувствовал себя совсем плохо и ушел к себе, чтобы лечь. Братья, похоже, этого и не заметили. Но едва я улегся в постель, разлепив свежие накрахмаленные про­стыни, как ко мне тут же явилась целая делегация соболезну­ющих с гостинцами: фруктами и помадкой. То есть они при­ходили по очереди, не все сразу, но мне было так плохо, что все лица сливались в одно, и мне казалось, что все они гово­рят со мной одновременно.
– Из всех научных дисциплин, – говорит брат Эридус, – моя была ближе всех сердцу Мастера. Техника – слишком ребяческая; музыка– слишком неопределенная; математи­ка – слишком абстрактная и далекая от человечности. В то время как первое, что поручил Бог Адаму в Эдеме – дать име­на всем скотам, и птицам небесным, и всем зверям полевым. (Будь здоров.) Столько лет мы с Мастером работали вместе: укрепляли корни, убирали застывшую смолу, устраняли наро­сты, всеми силами препятствовали паразитизации. (Дать тебе носовой платок?) Я ведь вижу, что ты лингвофил, правда? (Ты его выжми получше; видишь, совсем сухой.) Может, когда тебе станет лучше, ты поднимешься на Верхние ярусы? Понима­ешь, какое дело: у меня что-то никак не идут балтийские язы­ки. Очень трудно работать в условиях, далеких от совершен­ных. Список книг я составил. Какой славный мальчик! Я не забуду твою доброту и отплачу тебе тем же, когда буду в силе. – Я погружаюсь под черную зыбкую пленку. – Вот, при­ми в зы-зы-зы-знак признательности. Только не ешь все сра­зу. – Лицо брата Людвига наклоняется надо мной. – Я знаю, что они тебе наговорили… Эридус, эти музыкальные обезья­ны, мы-мы-мы-маразматик Нестор… все это ложь. – Мокрая ладонь ложится на лоб; присасывается, как пиявка. – Башня слушает. По ночам она заглядывает в себя. Она ищет меня. Необъятная утроба из кирпича. – Сухие пальцы раздвигают мне губы и кладут на язык какой-то безвкусный шарик. Я гло­таю, и меня обдает жарким дыханием брата Людвига в спирт­ных парах. – Золото и драгоценные камни – сколько захо­чешь, и больше. Только найди документ. – Рот, как луна на ущербе. Надо мной нависает тень. Моргают яркие голубые глаза. Слепящий факел в руках брата Нестора мешает мне ви­деть его лицо. – Мои изобретения, – шипит он. – Они укра­дены. Все украдено. А потом появился ты. На кого ты работа­ешь? На Людвига? На мертвеца? На кого?
Лихорадка рассеялась, как туман. Боль в горле прошла, насморк – тоже. Я лежал с широко распахнутыми глазами, глядя в темноту. Мой разум был чистым, как камень, омытый водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33