Двоих послали обшарить деревню, есть ли какой жив человек. Уставшие, в мокрой сряде мужики жались друг к другу, как куры:— Што мы, робята, ей-ей, словно убеглые отколь!— Будешь тут убеглым!Снаружи как-то примолкло и осветлело, мягко, чуть слышно шуршало.— Снег, что ли, пошел?— Крупа какая-то!— Кто у коней? — спросил боярин.— Щерба с Петюхой!Вновь все замолкли, посапывая.Боярин начал выбираться наружу. Созвал двоих, и те, ежась, полезли за ним. Все прочие молча обрадовались, что не им сейчас в ночную стыдь. Боярин вышел, в двери сарая пахнуло холодом и промаячил белый прямоугольник прикрытой снегом земли.Трое, взнуздав коней, ускакали в дозор.— Не погинут наши-то мужики?— Евсеич, бат, не дурак, выведет! — успокоили из угла. Опять надолго замолкли.— Порушили нам нехристи всюю землю.— Свой привел!— А тут и в дому, коли старшого не заслушают, и все пойдет врозь! Так и в земле.— Мне батька сказывал, бесермены когда сидели по городам, дак на улицах хватали кого попадя…— Чего батька твой! Я сам видел! — хрипло отмолвил пожилой ратник. — Детей уводили, да и нищих, кто по дворам сбират, всех угоняли тоже.— Разорят сами, а после не моги и хлеба просить!— А много наших в Орды! Русского полону невестимо сколь!— А все ж бесермены, те всех хуже! Татары у себя ничего, добры…— Бесермены лютовали хуже татар, верно! — вновь подал голос пожилой.— Жидовин у нас сидел, живодер сущий! Тогда еще, при Ляксандре…— А татары их и наставили в те поры!— Мы и сами хороши. Вот я скажу, в Ярославле дело было, — зарассказывал пожилой ратник. — Зосима был, монах… Он в бесерменскую веру перешел. Ну, ты, хоть и веру сменил, а своих-то пожалей! Ан нет, он вопьетце — доколь всей крови не выпьет, не слезет. Кого и татарин не ободрал, и бесермен пожалел, а он — никаких! С иконами вот! Чего надумал: иконы колоть топором! Колет и смеется, собака: «Я теперь иного бога, мне ничо не будет. А вы — вошь, вас теперя, соленых, и в торгу не берут»… Да!— Иконы топором! Монах был?— Монах! И все он делал: и пил, ёрничал, и бабы енти, понимашь…— Ну, до баб кто не лаком!— Мне сейчас, мужики, и бабу не нать. На полати бы только затенутьце да щей добрых, горячих. Руки сперва о латку погреть, там сольцы поболе да хлеба ломоть горячего…— Не томи душу!— Не тяни! Мы не железные!— А ничо! Наелси бы своих щей, отогрелси и — кукареку? Без бабы, брат, не жись!— Нет, ты о Зосиме етом. Ну, и чем дальше, кончил-то как?— Порешили его. Еще мужики горевали, что погорячились, враз порешили. Говорят, помучить его нать было.— Да, у нас народ и зол, да отходчив. Так вот жилы тянуть не станут.— А что, татары порют людей кнутом?— Очень даже свободно!— Гляди, и наши скоро переймут! Чего бы доброго…— Дак все ж ты мне скажи, татар скинуть, и бесермен не будет? Ясащик тот утек?— Не будет, коли бояре сами не заворуют. Это уж кака власть!— Хозяин нужен земле!— Митрий Саныч, он и стараетце, и всё, а силов мало у его!— Силов не хватат. Александр, батюшка, тот держал!— Дак… Дальше-то так и будем, как ныне?— Ежели бы татары приняли веру нашу да стали беречь землю, как хозяева! А то, что осень, то набег. Тут ты дом срубил, тут опять на дым спустили.— Рязанщину всю разорили, почитай!— Ну, ето ты загнул, чтобы власть татарская! Власть должна своя, от Бога чтоб, от прадедов, по закону, по ряду…— А и неважно, как взята власть, важно, как после себя ведут!— Как так?— А вот и так! Что Андрей, что Митрий! А коли взял, то и твое, и беречи должон! Ты вон коня купил, тоже не твой был конь, а нонеча пылинки с его сдувашь!— Дак то купи-ил! Я серебро дал! То и берегу.— А и на бою взял, тоже беречи будешь! Корысть уж свою соблюдешь всяко.— То конь, а то человек. Людям-то поболе нать…— Будет брехать, мужики! Своровано кто станет беречи! Дуром пришло, дуром и уйдет!— Кабы чужой… Ты сам гришь, по вере… Коли вера своя. Зосима, тот, вишь, веру сменил! У них, у татар, вера своя, дак промеж себя и дружны.— Кажен народ сам собою. У немцев тоже во Христа веруют, а, гляди, все инакое!— Ну, у их какая вера!— А что, митрополита нам из Грецкой земли шлют, и ничо!— То митрополит, а то царь! Царя чужого посади, тот своих будет беречь преже наших. Не успеешь оглянуться, всюду — у мыта, у торговли, у приказного дела — насадят чужих, тебе уж и ходу никуда!— То и воюем всякой год язык на язык, и спокою нету! А чтобы едино все устроить!— Как едино?— Ну, все! Вместях! Все земли, все языки!— И ничо не получится! Ну, сам посуди; они вон скот пасут, тут ты пахать затеял. Ему скота уже не выгнать. Или там торговое дело. Тверь с Новым Городом и то промеж себя не сговорят!— Земли кругом много!— Много, а мало! Вон деремся, стало, не хватат!— Мы тут гуторим, братцы, а он тамо лежит, поди волки уж объели…— Волк осенний не злой!— Жаль мужика.— Вестимо, жаль. А кажному свой черед. Все под Богом ходим!Воротились очередные от коней. Мужики стучали зубами.— Издрогли!— Попляши!— Пусти в середку, падло!— О чем гуторили без нас?— Да все про татар! Кто бает, добрые они, кто перебить грозится.— Перебить можно. Что делать потом? Мы бы счас и без татар с князь Андреевыми ратились, а то с Новым Городом.— Хозяин нужен.— Добрый хозяин нужен!— Где его взять, доброго. Да и доброго-то особо с нами, дураками, нельзя, на шею сядем!— Чтобы хозяин! Чтобы свое и берег. А уж кто добро бережет, худа не сделает. За хозяином и мужику способнее жить.— За хозяином мы бы счас по домам щи хлебали!— А что! И то верно!— Счас бы бабу под бок… Уснуть бы… С бабой и сон слаще. Угрелся, тово! Тут, под рукой, тепло да мягко, ты ее, понимашь…— Ну, Парфен, тебя сколь дён не кормить нужно, чтобы ты о бабах забыл?— А я помру, братцы, а все одно скажу: без бабы не жись!— Жалко мужика. Мы тут языки чешем, а его, може, и замело снегом-то.— Оставь…— Как думашь, усидит Митрий Саныч на столе?— Боярина спроси. Я что! Только спрашивать будешь, под праву руку не ставай, левой он не так дюж драться, а правой враз сопатку на сторону своротит!— Спите, мужики, рассвет скоро!— Поспишь тут, с покойником…— А не вспоминай, мужики! Не вспоминай!— Кажется, снег пошел. Что боярина-то нет долго? Его бы не потерять, мужики!— Федюха, спишь? Тогды тебе нас вести, ты грамотной!— Тут грамота ни при чем, — нехотя отозвался Федор. — Вон Васюк Ноздря поведет! Он один не перепался, коня привел, а мы все дернули…Федор еще полежал, чувствуя, как не хочется ему делать то, что нужно было сейчас сделать. Потом сел и сказал решительно:— Вот что, други. Надо съездить, схоронить хотя, а не воронам кидать!Он встал и под молчание ратных начал натягивать кольчугу. Уже ступив к выходу, сказал негромко:— Двоих надо еще. Кто пойдет?Ратники зашевелились. Поднялся Ноздря, сам уже окликнул Парфена:— Иди! Неча тут о бабах!Прочие облегченно засмеялись.Вышли, разом издрогнув, в темень. Подстыло крепко.— Куда тут? Глаз выколи!На тихий свист скоро отозвались из лощинки. Обратав, повели коней.— И коней сколь дён не расседлывам! — пожалел Парфен. — Тоже и животина мается из-за нас!Кони тихо ржали, толкались теплыми губами в ладони. Поехали.— Кажи дорогу! — приказал Федор Васюку. Ноздря поехал напереди. Федор сперва не понимал, где они, откуда и куда едут, но вот миновали лесок, и сразу узналось место, выбеленное теперь молодым снегом. В лощинке остановили. Спешились.— Вот что! Ты, Васюк, пожди тута, — решил Федор. — А… коли что, подмоги… Давай, Парфен!Они пошли, сгибаясь, выбрались на подстылое поле. Издали долетел не то свист, не то клекот. Оба, не сговариваясь, кинулись наземь. Полежав, — от стылой земли леденели руки, — Федор шепнул:— Поползли!Они проползли чуток, потом привстали, побежали, согнувшись.— Где-ка его тута найти!— Найдем!Смутная тень, не то собаки, не то волка, шарахнулась в темноте.— Вона!Мужики подошли к белеющему пятну.— Татары уже побывали… Ободрали донага!Труп застыл. Федор подвигал мертвеца за плечи.— Понесли!— Давай мне, — сказал Парфен. Взвалил на спину и понес, рысью побежал, уйти скорее с проклятого места. Потом настал черед Федора. Он принял холодную страшную тяжесть себе на спину и, сцепив зубы, побежал. Доволокли до коней.— Снежок вроде! — говорил Парфен, поглядывая вверх. — Следы заметет. Тута зароем?— Не, отвезем! — возразил Федор. Васюк молча начал помогать. Тело обернули попоной и перевязали татарским арканом, что был у Васюка. Лошадь захрапела, почуяв мертвеца.— Ничего, ничего! — успокаивал Парфен, оглаживая морду лошади.— Трогай!Уже было думали, обошлось, когда невдали опять пронесся словно орлиный клекот.— Татары!Мужики замерли.— Бросим?— Трогай!«Лишь бы не заржал конь», — думал Федор, пока они выбирались из ложка и миновали рощицу. Проехав кусты, вновь остановились. Мутный свет луны пробился сквозь бегущие облака, что-то как словно шевелилось на поле.— Коли увидят, не уйдем! — прошептал Парфен. Федор не ответил. У него самого мурашки пошли по телу, кольчуга на миг показалась ледяной. Он оглянулся, приметив в стороне кусты, тронул туда, хоронясь в тени крайних дерев. Мужики молча и кучно трусили за ним. Клекот еще раз долетел, уже удаляясь. Пронесло!Боярин все еще не воротился, и Федор, неволею взявший на себя началованье, велел хоронить. Ратники стали рыть яму. Лопаты не нашлось, в ход пошли топоры и мечи. Выгребали руками и шеломами. Рыли молча, сопя. Наконец углубили подходяще.— Попону, что ли… Нехорошо нагова хоронить!Федор уже хотел доставать свою рубаху, когда сзади кто-то сказал:— Тута рогожи есть! В рогожу свертим, сенца… Сенцо завсегда покойнику кладут.— Крест-то на ем?— На ем.— Дивно, татары креста не тронули!— А чего им! Медь, не серебро дак.— Ну! — Федор снял шелом, и все обнажили головы. Он поднял глаза горе и, сурово глядя в темноту, прочел «Богородицу». Потом начал «Со святыми упокой». И тихо, не подымая голосов, вполгласа, мужики подхватили молитву. Кончив, Федор перекрестился, и все перекрестились. Он хотел что-то еще сказать, не нашел слов, вымолвил только:— Прощай!Тело, обернутое в рогожу, опустили в яму, на сено. Федор, уже взявшись до конца руководить, первый бросил горсть мерзлого песку. За ним стали кидать все. Перемешанная со снегом земля посыпалась с глухим шорохом. Скоро яму наполнили. Уже тюкал топор — это Васюк, отойдя к деревцам, мастерил сосновый крест. Крест водрузили, притоптали, обровняли могилу и пошли гурьбой обратно в сарай.— Вот и схоронили мужика! — удовлетворенно переговаривались ратники.— Все не воронам на расхыстанье!— А боярин все не едет. Ну, Федор, не воротится, будешь у нас старшой! ГЛАВА 64 Шел снег. Дмитрий подскакал к терему, спешился, отдал коня. Долго околачивал себя на крыльце. Полез внутрь. Обожженное стужей лицо горело. В терему ждал Гаврило с вестями из Орды.— Что ж делать-то, Олексич? — спросил князь, сваливаясь на лавку и тяжело уронив руки. Старый боярин прокашлялся:— Кажись, уходят. Ополонились. Сюда все ж таки не полезли, гляди!— Я не о том… А так и станет Андрей на нас татар водить кажен год? Что же делать-то!— Слух есть, что Телебуга, сынок Менгу-Темерев, ладит на место хана.— Слышал уже. Говорят, верно. Мне и брат из Москвы весточку прислал.— Нынче в Орде Ногай всема правит! У них тоже, что и у нас! А Ногай против Телебуги. Ногай хочет все под себя забрать. Туданменгу бесерменской веры, Ногай, слушок есть, тоже, да скрывает ото своих. Дак ежели Ногай укрепится в Орде…— Что ж мы, бесерменам руку протянем?— Какой он там веры, нам не разбирать. Телебуга тоже не православный, а только случай дорогой. Ногай сейчас не осильнел, ему руку протяни, рад будет. Опять же законного князя ему поддержать прямая выгода. А опоздаем, Андреевы бояре туда кинутся.— Что ж они до сих-то пор думали?! — хмуро спросил Дмитрий.— Семен увяз в Орде. Промашку сделал. Все ходил вокруг Менгу-Темеря сперва, и сын у его там, в Сарае. А с Ногаем-то поврозь! А Ногай силу забрал, так вот, и Семена под ноготь можно…Дмитрий забрал лицо в руки. Эх, не этого он хотел, не о том мечтал! И не отступишь уже! Он поглядел на Гаврилу красными от недосыпу тяжелыми глазами:— Что ж! Тут под Ордой, и там… Может, с Ногаем-то и одолеем.— Он, слышь, на Киеве, да на Чернигове, да на волынских и галицких градах сидит, — подхватил Гаврило. — Ксения Юрьевна Тверская дочь на Волынь выдала. Мыслю, и они с Ногаем дружбу затевают. Окружают нас со всех сторон!— Что ж, Гаврило, таки и послушаю тебя! Умней все одно никто не скажет! Вели собирать дружину, серебро, рухлядь, порты. В Орде дарить — много нужно! Еду сам! Сына на тебя оставляю, меньшого. Сбереги. Ивана возьму с собой. Пусть поглядит… Ежели воротимся с им!Снег шел густой, сухой и ложился плотно. За день мороз подскочил еще. Солнце вставало в оранжевом круге, промороженное. Зима наступила всерьез. ГЛАВА 65 Дмитрий воротился из Орды весной, с новым ярлыком на великое княжение, подтвержденным Ногаем. Еще прежде того дошли вести, что на Русь поставлен в Царьграде новый митрополит, родом гречин, Максим note 2 Note2
Дмитрий воротился весной 1284 года. Митрополит Максим рукоположен в 1283 году, но сперва отправился в Орду и лишь потом в Киев, куда уже в 1284 году вызывал русских епископов.

. Митрополит, слышно, едет в Киев, и тоже собирается прежде в Орду, к Ногаю, за ярлыком, а в Суздальской земле ждать его надо не скоро.Андрей, прослышав об Дмитриевом возвращении, кинулся к Новгороду. Дойдя до Торжка, вызвал в Торжок посадника, Смена Михайлова, и старейших бояр, заключил с ними ряд: «Яко стати всем заедино, ему, Андрею, не соступатися Новгорода, а новгородцам не искати иного князя, но быти всем вместе, в добре и во зле». Отпустив новгородцев, он устремился в Суздальскую землю собирать рать, но рать собирать было не из кого. Узнав о ханском ярлыке, все отворотились от Андрея. Земля устала от разоренья и татарских грабежей, земля хотела мира и законного главы.Дмитрий, выждав время и дав Андрею самому убедиться в том, что все против него, вызвал брата в Переяславль. Спорить Андрею уже не приходилось. Оставя Семена в Костроме, а Олфера в Нижнем, он с малою дружиной и с тестем Давыдом Явидовичем поехал к Дмитрию мириться и соступаться новгородского стола.И вот они сидят вдвоем, одни, два уже стареющих человека, родные братья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87